Ему, с его слабым горлом не могшему прокричать речь с крыльца Таврического, – удалось-таки крикнуть на весь мир. И теперь наступят неисчислимые исторические последствия. До пролетариата всех европейских стран донесётся его чарующее революционное слово – и преобразится сознание всех, и преобразится вся война, и западные рабочие крикнут помимо своих правительств, и революционное эхо докатится обратным гулом к потрясённым стенам Таврического дворца.
На столе лежало колечко из красной резины. Гиммер возбуждённо-рассеянно раскручивал, раскручивал его на карандаше. Оно кружилось, как пропеллер аэроплана.
Вытягивалось, расширялось, откуда брался такой охват?
И мелькало как сплошное, красное.
ДОКУМЕНТЫ – 29
15 марта
ГЕНЕРАЛ ПАЛИЦЫН (русский военный представитель во Франции) –
ГЕНЕРАЛУ АЛЕКСЕЕВУ
Ответ французского Главнокомандующего:
«В настоящее время невозможно внести какие-либо изменения в операции и подготовку к атаке, она уже в ходу. Я прошу поэтому, чтобы русская армия, согласно постановлениям конференции в Шантильи… В интересах операции коалиции и принимая во внимание общее духовное состояние русской армии, лучшим решением был бы возможно скорый переход этой армии к наступательным действиям»…
Генераль Нивель верит в содействие нашей армии, как бы трудны ни были условия исполнения.
606
Союзники считают, что наша армия возродится, если мы перейдём в наступление?… Пусть не видят своими глазами, но удивительно, как военные люди могут такого не понимать.
Или уж только: выложись и отдай, а с вами – что будет, то будет?…
Англичане сегодня же настойчиво запросили: английские планы действий в Месопотамии и Сирии опираются на раннее и решительное наступление всех русских войск в Азиатской Турции, – так как будет с ним?
Хотя генералу Алексееву уже всё стало ясно, но не хотел взять на себя бремя окончательного отказа. А – переспросить всех своих главнокомандующих. Разослал.
Из главнокомандующих кто уже отчётливо осознал положение, это Рузский: в спину Северному фронту развал ударил быстрей и сильней всего. Но Рузский перешагнул сразу и в панику, прося четырёх добавочных корпусов. От кого же их взять? Алексеев был возмущён, и сам подсчитал всё до батальона. И теперь писал Рузскому: «Только ваш единственный фронт имеет двойное превосходство над противником – 505 батальонов против 250.» И к тому же – никаких данных, чтоб удар противника был направлен против Петрограда.
Вчера Алексеев отправил и правительству секретную сводку настроений Действующей армии. В Петрограде правительство хотело получить в нескольких абзацах впечатление обо всём Фронте. Где-то со штабов корпусов начался сбор мнений, и штабные офицеры записывали то, что случайно было у них в памяти, упуская 99 неизвестных им долей, – а затем эти докладные сводились в следующих по старшинству штабах, что-то опускалось, а что-то подчёркивалось, – и так потом явилось целое. Оказались в сводке фразы и бодрые, но больше проступало изо всего собранного, что множество солдат в разных частях всего великого Фронта восприняло отречение царя с удивлением, недоумением, огорчением, сожалением, хотя и не сделало попытки сопротивиться. В иных местах толковали солдаты и так, что долго без царя оставаться нельзя, надо скорей выбирать нового. В общем, Действующая армия поначалу просто ничего не поняла в событиях – это было Алексееву ясно, но не было ясно в Петрограде, судя по газетам.
Да он и сам до сих пор не понимал. Что такое Совет и как он может властно распоряжаться наряду с правительством – невозможно понять военному человеку. Две власти могут означать только развал.
А между тем и сам Алексеев в самом Могилёве не мог помешать Советам, в Могилёве стало даже два Совета-комитета: гарнизонный и солдатско-офицерский комитет самой Ставки, – Алексеев разрешил своим офицерам примкнуть, надеясь таким образом сдержать и направить.
Что вообще было можно придумать против расходящейся волны Советов? Если правительство ни в чём не мешало им – как могло сопротивляться командование? И Алексеев собственными руками направлял Советы в свою армию: дал указание главнокомандующим создавать центральные комитеты при всех фронтах, и дальше в армиях, и дальше в корпусах, дивизиях, повсюду в смешанном составе, а где уже возникли солдатские комитеты – стараться включать туда офицеров.
В разум не вмещалось: как это, при неотменённых военных уставах и государственных законах, – самозваные Советы присылали на фронт никем не разрешённые депутации, которые сразу же, миновав командиров, обращались к солдатам? В разум не могло вместиться, – но это уже происходило, и не было сил запретить, – и ничего не мог Алексеев придумать, кроме как тоже пытаться канализировать.
Временное правительство плохо понимало, что происходит в армии, но армия, но Алексеев ещё хуже понимал, что происходит во Временном правительстве и вообще в Петрограде. Прямые аппаратные переговоры давно прекратились. Присылаемые документы – были специальны. И Алексеев и все штабные стали как никогда со рвением читать газеты – но быстро почувствовали, что и во всех газетах изложение как бы специальное: слишком горячо, а затуманено розовым и не доглядеться до дела. И потому особенно набрасывались на живых приезжающих.
Так, сегодня вернулся из Петрограда начальник военных сообщений Кисляков, ездивший на доклад к Некрасову. У Алексеева с 28 февраля остался недоразуменный камень, чувство обиды к Кислякову, что тот солгал тогда, не объяснил как следует, – а то ведь не отдали б им железные дороги и могло быть иначе многое. Но – и удержаться не мог от расспросов и вызвал Кислякова тотчас же, хотя этот хитрый рыжий чиновник заведомо не возьмётся передать правду. Он охотно делал доклад по железным дорогам, а выше и дальше будто сам не понимал. Вот, выяснялось, что всякая охрана железных дорог прекратилась повсюду – жандармерия вся распущена, а на замену никто. Ещё кое-где охранялись большие мосты, но уже и тут уверенности нет. Дичь!? Во время войны?
Ну, а как Бубликов? (Ещё один, самый неловкий камень.)
Бубликов? Никто, ничего, его и близко нет в министерстве.
Короткие часы гремел на всю Россию как Робеспьер – и вовсе нет?
А Родзянко?
Родзянко – не у дел, никакого влияния не имеет. Сидит себе в Таврическом дворце.
Это исчезновение гремящих имён трудней всего уразумевалось. Вот, недавно, всё сосредоточивалось только в них – Родзянко, Бубликов, – и вдруг рассеялись как дым?
Но оставались реальны – министры, и, как уже знал Алексеев, они собирались ехать в Ставку, несколько сразу. Вот и предстояло во всём разобраться в прямой беседе наконец.
По-деловому он должен был бы радоваться этой разъяснительной встрече, – а испытывал тягость, тянуло его.
Ещё недавно именно он и дал этому правительству власть – а вот обернулось, и они ехали контролировать его, упрекать, а может быть увольнять.
Если бы 1-2 марта в грозе своей силы (как никогда не бывал) вернулся бы в Ставку император – должен был бы генерал Алексеев складывать объяснения о своих упущениях в государевой службе за последние перед тем дни. Но вот ехали министры Временного правительства – и тех же самых дней те же самые поступки Алексеев должен был истолковать обратно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289
На столе лежало колечко из красной резины. Гиммер возбуждённо-рассеянно раскручивал, раскручивал его на карандаше. Оно кружилось, как пропеллер аэроплана.
Вытягивалось, расширялось, откуда брался такой охват?
И мелькало как сплошное, красное.
ДОКУМЕНТЫ – 29
15 марта
ГЕНЕРАЛ ПАЛИЦЫН (русский военный представитель во Франции) –
ГЕНЕРАЛУ АЛЕКСЕЕВУ
Ответ французского Главнокомандующего:
«В настоящее время невозможно внести какие-либо изменения в операции и подготовку к атаке, она уже в ходу. Я прошу поэтому, чтобы русская армия, согласно постановлениям конференции в Шантильи… В интересах операции коалиции и принимая во внимание общее духовное состояние русской армии, лучшим решением был бы возможно скорый переход этой армии к наступательным действиям»…
Генераль Нивель верит в содействие нашей армии, как бы трудны ни были условия исполнения.
606
Союзники считают, что наша армия возродится, если мы перейдём в наступление?… Пусть не видят своими глазами, но удивительно, как военные люди могут такого не понимать.
Или уж только: выложись и отдай, а с вами – что будет, то будет?…
Англичане сегодня же настойчиво запросили: английские планы действий в Месопотамии и Сирии опираются на раннее и решительное наступление всех русских войск в Азиатской Турции, – так как будет с ним?
Хотя генералу Алексееву уже всё стало ясно, но не хотел взять на себя бремя окончательного отказа. А – переспросить всех своих главнокомандующих. Разослал.
Из главнокомандующих кто уже отчётливо осознал положение, это Рузский: в спину Северному фронту развал ударил быстрей и сильней всего. Но Рузский перешагнул сразу и в панику, прося четырёх добавочных корпусов. От кого же их взять? Алексеев был возмущён, и сам подсчитал всё до батальона. И теперь писал Рузскому: «Только ваш единственный фронт имеет двойное превосходство над противником – 505 батальонов против 250.» И к тому же – никаких данных, чтоб удар противника был направлен против Петрограда.
Вчера Алексеев отправил и правительству секретную сводку настроений Действующей армии. В Петрограде правительство хотело получить в нескольких абзацах впечатление обо всём Фронте. Где-то со штабов корпусов начался сбор мнений, и штабные офицеры записывали то, что случайно было у них в памяти, упуская 99 неизвестных им долей, – а затем эти докладные сводились в следующих по старшинству штабах, что-то опускалось, а что-то подчёркивалось, – и так потом явилось целое. Оказались в сводке фразы и бодрые, но больше проступало изо всего собранного, что множество солдат в разных частях всего великого Фронта восприняло отречение царя с удивлением, недоумением, огорчением, сожалением, хотя и не сделало попытки сопротивиться. В иных местах толковали солдаты и так, что долго без царя оставаться нельзя, надо скорей выбирать нового. В общем, Действующая армия поначалу просто ничего не поняла в событиях – это было Алексееву ясно, но не было ясно в Петрограде, судя по газетам.
Да он и сам до сих пор не понимал. Что такое Совет и как он может властно распоряжаться наряду с правительством – невозможно понять военному человеку. Две власти могут означать только развал.
А между тем и сам Алексеев в самом Могилёве не мог помешать Советам, в Могилёве стало даже два Совета-комитета: гарнизонный и солдатско-офицерский комитет самой Ставки, – Алексеев разрешил своим офицерам примкнуть, надеясь таким образом сдержать и направить.
Что вообще было можно придумать против расходящейся волны Советов? Если правительство ни в чём не мешало им – как могло сопротивляться командование? И Алексеев собственными руками направлял Советы в свою армию: дал указание главнокомандующим создавать центральные комитеты при всех фронтах, и дальше в армиях, и дальше в корпусах, дивизиях, повсюду в смешанном составе, а где уже возникли солдатские комитеты – стараться включать туда офицеров.
В разум не вмещалось: как это, при неотменённых военных уставах и государственных законах, – самозваные Советы присылали на фронт никем не разрешённые депутации, которые сразу же, миновав командиров, обращались к солдатам? В разум не могло вместиться, – но это уже происходило, и не было сил запретить, – и ничего не мог Алексеев придумать, кроме как тоже пытаться канализировать.
Временное правительство плохо понимало, что происходит в армии, но армия, но Алексеев ещё хуже понимал, что происходит во Временном правительстве и вообще в Петрограде. Прямые аппаратные переговоры давно прекратились. Присылаемые документы – были специальны. И Алексеев и все штабные стали как никогда со рвением читать газеты – но быстро почувствовали, что и во всех газетах изложение как бы специальное: слишком горячо, а затуманено розовым и не доглядеться до дела. И потому особенно набрасывались на живых приезжающих.
Так, сегодня вернулся из Петрограда начальник военных сообщений Кисляков, ездивший на доклад к Некрасову. У Алексеева с 28 февраля остался недоразуменный камень, чувство обиды к Кислякову, что тот солгал тогда, не объяснил как следует, – а то ведь не отдали б им железные дороги и могло быть иначе многое. Но – и удержаться не мог от расспросов и вызвал Кислякова тотчас же, хотя этот хитрый рыжий чиновник заведомо не возьмётся передать правду. Он охотно делал доклад по железным дорогам, а выше и дальше будто сам не понимал. Вот, выяснялось, что всякая охрана железных дорог прекратилась повсюду – жандармерия вся распущена, а на замену никто. Ещё кое-где охранялись большие мосты, но уже и тут уверенности нет. Дичь!? Во время войны?
Ну, а как Бубликов? (Ещё один, самый неловкий камень.)
Бубликов? Никто, ничего, его и близко нет в министерстве.
Короткие часы гремел на всю Россию как Робеспьер – и вовсе нет?
А Родзянко?
Родзянко – не у дел, никакого влияния не имеет. Сидит себе в Таврическом дворце.
Это исчезновение гремящих имён трудней всего уразумевалось. Вот, недавно, всё сосредоточивалось только в них – Родзянко, Бубликов, – и вдруг рассеялись как дым?
Но оставались реальны – министры, и, как уже знал Алексеев, они собирались ехать в Ставку, несколько сразу. Вот и предстояло во всём разобраться в прямой беседе наконец.
По-деловому он должен был бы радоваться этой разъяснительной встрече, – а испытывал тягость, тянуло его.
Ещё недавно именно он и дал этому правительству власть – а вот обернулось, и они ехали контролировать его, упрекать, а может быть увольнять.
Если бы 1-2 марта в грозе своей силы (как никогда не бывал) вернулся бы в Ставку император – должен был бы генерал Алексеев складывать объяснения о своих упущениях в государевой службе за последние перед тем дни. Но вот ехали министры Временного правительства – и тех же самых дней те же самые поступки Алексеев должен был истолковать обратно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289