Депутаты смущались, не находились. И только Скобелев один – громко, бодро поздравлял труппу с революцией и занёсся – о демократизации искусства и о стремлении демократии к красоте.
И тогда вышел певец, в малороссийском жупане, и тоже громко объяснял, как настрадались артисты при старом режиме, чувствуя себя почти крепостными у дирекции императорских театров, – и даже никогда не могли осмотреть изнутри царскую ложу, стоявшую под замком.
576
От тоски ли, от непонятности положения, от раздёрганности душ, – офицеры 1-го дивизиона в воскресенье вечером собрались в Узмошьи, при штабе бригады, на вечеринку. Просто – хотелось чего-то другого, как-то переменить, нельзя назад, нельзя вперёд, – но куда-то вбок выйти из этих тягостных дней. Там во флигеле были такие две комнаты общего пользования, не занятые канцеляриями, и кухонька при них. Натащены пара диванчиков, несколько кресел, гостиный столик из главного барского дома. (И до недавних дней висел царский портрет, а вот кто-то снял беззвучно.) Стоял тут и граммофон-модерн, без наставной большой трубы, а звук даже ещё лучше. А пластинки – свои в каждом дивизионе, у всех много: между офицерами был порядок, что каждый, возвращаясь из отпуска, должен три пластинки привезти. Прапорщику Фокину велели прийти со скрипкой, а вечеринка устраивалась с возлиянием и закусоном. Хотели и дам набрать, но достали лишь одну сестру Валентину, однако прехорошенькую. Командир дивизиона не пришёл, он заменял сейчас командира бригады, заболевшего (не политической ли болезнью?), и исполнял его должность серо-седой подполковник Стерлигов, он пришёл и был тут старшим. Офицеры собрались не все, не было и подполковника Бойе (говорят, уехал в Петроград), но прибилось двое-трое из 2-го дивизиона и из бригадного штаба.
На сундучке в сенях складывались папахи, вешалка обвисла полушубками и шинелями – а сюда входили, посверкивая орденами, подчищенной сбруей, гренадерскими жёлтыми выпушками, жёлтыми просветами погонов, разрывно-гранатными гренадерскими пуговицами.
Всего лишь вечер один, и ничто не меняется к лучшему – а просто вот эти несколько часов, под музыку, вообразить, что нет ничего того. Праздник! – лучший способ переменить жизнь и себя в ней! На столе – скатерть с цветною каймой, уже празднично, сновали с приготовлениями трое поспешливых смышлёных денщиков, и от первых собравшихся уже пел граммофон, кто-то замышлял на после ужина бридж (недавно появясь, он вытеснял винт и преферанс), кто-то постарше вздыхал, что нет биллиарда. Шутливо и повышенно громко приветствовали входящих:
– Разрешите пожать вашу разблагороженную руку! Думали ли дожить до таких камуфлетов?
– Не тронь его, оно разбито…
Все понимали, что надо держаться сегодня как можно веселей и только не вспоминать. Все были так настроены, и наверно бы это удалось, – если б уже на готовый сбор и перед самым ужином не ввалился – только что подъехавший к самому штабу бригады, воротившийся из поездки в Минск, высокий, худой, весёлый подпоручик Виноходов. Так и видно было, что разрывало его от впечатлений и, кажется, недурных, рвётся рассказывать. Не Петроград, не Москва, – но всё-таки Минск, всё-таки новости, как не послушать! Задержали и ужин.
Ездил Виноходов в служебную командировку, но подстроенную, выпрошенную, чтобы повидать ему свою зазнобушку. Видно, славно её повидал, такой свежий вернулся, задорный, моложе себя молодого, – и рад был рассказывать всё, что только где слышал, подхватил, и даже бы о своей крале охотно, если б его попросили.
Ну, одно – это смещение Эверта!
Да, прочли в Несвижской газетёнке, – но что? но от чего?
Ну, влияние минского совета, не сжился. Потом этот слух, что Воейков хотел через Эверта открыть Западный фронт немцам.
Это – все в газетах читали, и никто не поверил, конечно, и ещё сейчас барон Рокоссовский, стройный, облитой, и лицо облитое, лишь малые усики, в свежем негодовании:
– Какую грязь могут распустить! Неужели мы бы допустили!
Капитан фон-Дервиз побагровел, будто его самого обвинили в чём позорном.
Высокий Виноходов с подвижно-разбросанными волосами был в таком порыве, ему уже жалко было б не рассказать:
– За что купил – за то продаю, господа! Только ради новости! Конечно, всякие мерзости говорят: будто Эверт получил телеграмму за подписью Государя – допустить немцев для подавления восстания, но запросил Родзянку, а тот прислал ему телеграмму противоположную.
– Не всем, что в руки наплыло, надо торговать, поручик! – отбрил Рокоссовский, хоть ростом чуть и ниже долговязого, но зато как стержень. – Нашли патриотов – в Думе!
– А почему бы и не в Думе? А почему вы не предполагаете в Думе патриотов? – забеспокоился штабной интендант полковник Белелюбский, с полненьким круглым лицом, в пенсне и с лихо вскрученными усами, попавший к ним тоже сюда, да он и помог устроить этот вечер.
– Повремените, господа! – успокоил их большой ладонью староватый Стерлигов. – А кто вместо Эверта?…
Виноходов теперь и остановиться не мог, как разнесшаяся лошадь. Всё с той же беспотерьной весёлостью и личной непричастностью он выговаривал новые потрясающие слухи.
Будут расследовать дела императора и императрицы, и возможно даже будут их судить.
Н-невозможно!?!
Фон-Дервиз побурел и шеей.
А впрочем – что теперь невозможно?
Эта Верховная Следственная комиссия как леденила, будто какая инквизиция.
Многие стояли, привстали, застигнутые.
Потом такие новости: Временное правительство посылало войска в Луганск на усмирение непокорных. Были расстрелы, но газетам запрещено что-либо писать.
Несмотря на расстрелы, это уже выглядело для офицеров отрадней: значит всё-таки где-то кто-то?… Значит, существует не одно мнение только?…
Потом: генерал Иванов после рейда на Петроград подал отставку. Теперь идёт в монастырь. Оказывается, это его заветная мечта.
Отвлеклись на вечерок, рассеялись! Ужина не подавали, ждали от Виноходова дальше.
– А насколько верно, что в Петрограде солдаты сами выбирают себе начальников? – самый жгучий вопрос спокойно задал самый обстоятельный подполковник Стерлигов, сидевший на стуле боком, но устойчиво обвалясь о спинку.
Фронтовики, боевые воины, в согнутых локтях, откинутых головах, настороженных усах, наганы на боку, – к каким опасностям они не были готовы! Но перед этой недоумели…
Кроме Виноходова. Он всё легко подтверждал.
Рокоссовский, осью стоя точно посреди комнаты, оглядывался на всех как на виноватых и грозно спрашивал:
– Да как же это можно было допустить? Как ?! Да что же остаётся от армии?!
И – никто не смел найтись ответить. Все ощущали себя действительно как виноватыми, пригвождёнными.
– И ведь найдутся, – резко презрительно отпустил Рокоссовский, как бы подозревая, что найдутся среди присутствующих, – из офицеров льстецы и угодники, которые так и полезут нравиться солдатам, выскакивать повыше, пока можно захватить. – Он ни на ком не задержался дольше и не имел в виду безвинного Виноходова, но смотрел на него, принять новые удары.
Стерлигов развёл пальцами крупной ладони, держал так:
– Этак – невозможно, господа. Должно быть возглашено воззвание к армии с разъяснением, что все ныне действующие уставы сохраняют полную силу до их законной замены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289