И они ответили: у вас, у русских, нельзя свободно слова сказать на улице, вы угроза для нас со своим деспотизмом, и мы будем с вами бороться…
Ах, ещё вот эта ошибка наших интернационалистов: у них почему-то Германия всегда виновата меньше Англии и Франции! Вот Гиммер никогда не потерял бы теоретического равновесия!
А Нахамкис – всё разливался. И как – это немцы должны были выступить с воззванием к русским свергнуть тирана, но они не могли поверить в нас. И как – вот мы теперь выступаем. Это – он так медленно подводил к монументу Манифеста.
А электричество мигало, пугая и раздражая.
И – ещё долго, и ещё сколько лишних подводящих фраз. Нет, не талантливый он! Ах, какая злая неудача с этим опозданием! Какой великий доклад, какой великий момент испорчен!
Но – не имел Гиммер силы выбиться из затискивающей, залавливающей массы. Так и застрял зажатой щепочкой, упал духом. И только его острый аналитический ум, сопротивительно или насмешливо, отмечал, что происходит.
Ну, наконец-то! Наконец-то он стал читать и сам Манифест! Знал Гиммер этот экземпляр, оставшийся у Чхеидзе, перепечатанный на машинке, но и с исправлениями, – и теперь Нахамкис по нему спотыкался, не так расставлял логические ударения – и Гиммеру это больно отзывалось, как если бы от того погибал мировой интернационализм.
Но вдруг… но вдруг… он перестал замечать ошибки. Зычный голос Нахамкиса – над головами стольких тысяч – развернул Манифест как гигантское знамя – как Гиммер никогда и не смог бы, даже по слабости горла.
И он зачарованно прислушивался к этим периодам – «Мы, русские рабочие и солдаты… шлём вам наш пламенный привет и возвещаем… Нет больше главного устоя мировой реакции и 'жандарма Европы'… Уже сейчас с уверенностью предсказать, что в России восторжествует демократическая республика… Наступила пора народам взять в свои руки решение вопроса о войне и мире…»
И – дальше… и – дальше… Красоты сменялись глубинами – и Гиммер услышал свой Манифест ещё величественней, чем ожидал, – как уравновешен! как удался!
«… И мы обращаемся прежде всего к германскому пролетариату…»
И авторское самолюбие его смирилось, что читал не он сам.
И вот – кругом захлопали, захлопали тяжёлыми солдатскими и рабочими ладонями, – и сам Гиммер был перышком лёгким в этом вихре.
А сразу за чтением великих слов на помосте оказался не интернационалист, ни даже социалист, – но служака-полковник, против кого и предупреждал Нахамкис, кто и сегодня честно нёс бы свою собачью службу трону. Но в переменившихся революционных обстоятельствах этот полковник теперь бодро представлялся как новоизбранный солдатами командир Измайловского запасного батальона:
– Я старый солдат, и я заявляю вам, сейчас очень опасный момент: быть или не быть России.
Нагонял монархического страху.
– В наших руках свобода, но я боюсь, как бы она не провалилась под землю! Я боюсь, чтоб деспотический Вильгельм не отнял нашу свободу! Чтоб сохранить свободу – нужны оружие, снаряды и порядок в войсках.
Как будто не прозвучали великие слова! Тут же, через 10 минут, вот как нагло выворачивали взрывную революционную идею в патриотическую пошлость!
– Я говорю вам: офицеры вам очень нужны как специалисты. Теперь мы служим – вам, и будем работать на укрепление сил. А вы – верьте нам.
Но давали только по 5 минут, а то б он ещё разлился.
И ещё вылез офицер – молоденький, но наглый:
– Мы не можем в пять минут решать мировые вопросы. Мы не подготовлены. Мы ещё час назад не знали того, что сказал докладчик. Почему нам проекта не показали раньше? Сейчас – несвоевременно обращаться к немцам простодушно. Докладчик неправильно говорил, что немцы воевали против деспотической России: их удар был – по свободной Бельгии и свободной Франции.
А потом – какой-то солдат, но с правильными мозгами:
– Неужели вечно будет вражда между народами? Вас будут призывать к победе, а тут, в тылу, восстанут тёмные силы! Окончим кровавую бойню, где бедняки схватили друг друга за горло. Неужели народы не поймут, о чём мы говорим? Да только поднимем клич – и все нас послушают.
А под конец вывихнулся:
– Но если нас не услышат – вот тогда мы не дадим себя поработить.
Потом – социал-демократ, но выказывая наружу всю бесконечную путаность вопроса:
– Мы, демократия, не можем идти за Милюковым, которому нужны Дарданеллы. Мы – за мир без аннексий и контрибуций, самоопределение народов. Враги у нас не на фронте, а в тылу. Но пусть немцы сперва свергнут Вильгельма. Что значит окончить войну? Это не значит побросать ружья. Надо прежде выработать условия.
Новые страдания. Так и знал Гиммер, что чем больше будет ораторов, тем больше запутают великий вопрос. Не надо бы и по пять минут им давать, – по две. (А тут уже кричали, что по пять – мало!)
И эта высшая формулировка об аннексиях и контрибуциях у всех на устах – а не дали вставить в Манифест, вот стыд, там только – против захватной политики.
Тут снова выпустили дурака:
– Мы завоевали свободу, но на этом флаге должно быть написано – победа! Кто ручается, что на наши шеи не возложат контрибуцию? Мы должны дать заявление германскому пролетариату – и посмотреть, свергнет ли он Вильгельма.
И ещё дурака:
– А не поймёт ли германец наш глас как показатель нашей слабости? Если будет удар по нашей свободе, то не с тыла, а в лицо. Нам надо бояться германца!
И Авилов, из «Известий», расхрабрился:
– Товарищи-братья, через штыки мы кликнем клич по Европе: настал конец владычества деспотов! Сбрасывайте свои правительства!
Наконец Чхеидзе кончил эту чехарду и взял слово сам. Но разве и он мог проникнуть в изгибистую структуру Манифеста? Он тоже мог только опошлять и огрублять: своими незаконными комментариями, не утверждёнными голосованием Исполнительного Комитета.
– Русский народ сделал Россию свободной и частью культурного мира. Все народы смотрят на нас. А раньше нас называли жандармом. Наше предложение – не прекраснодушие, не мечта. Ведь обращаясь к немцам, мы не выпускаем из рук винтовки. Мы предлагаем немцам подражать нам и свергнуть Вильгельма.
Каша какая-то, одна фраза противоречит другой, ничего за собой не слышит!
– А в ожидании что же нам – плевать в потолок? Если Вильгельм помазанник божий – так смазать его! – (Зароготали в зале.) – Немцам мы скажем – потрудитесь походить на нас! А если немцы не обратят внимания – мы будем бороться за нашу свободу до последней капли крови. Мы с оружием в руках будем продолжать войну, чтоб оборонять свободу!
Что лепит! Ну что лепит! Всё испортил!
Собачьей лапой развалили такую тончайшую конструкцию! Какое несчастье, что опоздал!
603
Разгоралась по Петербургу буржуазная травля «Правды» – что большевики все прослоены провокаторами и ещё неизвестно чьими агентами. А в самой «Правде», между тем, сильно поменялось, Шляпников и разобрать не успел: он радушно просил приезжих сибирцев писать в «Правду» – они и написали. Вклинили в газету каждый по статье – и сразу нарушили её установку: потребовали поставить свои подписи. До сих пор всё печаталось без фамилий – разве важно, кто именно пишет? – без фамилий статьи и вся «Правда» приобретали грозную беспрекословность, как будто катится беспощадный каток революции: только так! и разбегайся, раздавим!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289
Ах, ещё вот эта ошибка наших интернационалистов: у них почему-то Германия всегда виновата меньше Англии и Франции! Вот Гиммер никогда не потерял бы теоретического равновесия!
А Нахамкис – всё разливался. И как – это немцы должны были выступить с воззванием к русским свергнуть тирана, но они не могли поверить в нас. И как – вот мы теперь выступаем. Это – он так медленно подводил к монументу Манифеста.
А электричество мигало, пугая и раздражая.
И – ещё долго, и ещё сколько лишних подводящих фраз. Нет, не талантливый он! Ах, какая злая неудача с этим опозданием! Какой великий доклад, какой великий момент испорчен!
Но – не имел Гиммер силы выбиться из затискивающей, залавливающей массы. Так и застрял зажатой щепочкой, упал духом. И только его острый аналитический ум, сопротивительно или насмешливо, отмечал, что происходит.
Ну, наконец-то! Наконец-то он стал читать и сам Манифест! Знал Гиммер этот экземпляр, оставшийся у Чхеидзе, перепечатанный на машинке, но и с исправлениями, – и теперь Нахамкис по нему спотыкался, не так расставлял логические ударения – и Гиммеру это больно отзывалось, как если бы от того погибал мировой интернационализм.
Но вдруг… но вдруг… он перестал замечать ошибки. Зычный голос Нахамкиса – над головами стольких тысяч – развернул Манифест как гигантское знамя – как Гиммер никогда и не смог бы, даже по слабости горла.
И он зачарованно прислушивался к этим периодам – «Мы, русские рабочие и солдаты… шлём вам наш пламенный привет и возвещаем… Нет больше главного устоя мировой реакции и 'жандарма Европы'… Уже сейчас с уверенностью предсказать, что в России восторжествует демократическая республика… Наступила пора народам взять в свои руки решение вопроса о войне и мире…»
И – дальше… и – дальше… Красоты сменялись глубинами – и Гиммер услышал свой Манифест ещё величественней, чем ожидал, – как уравновешен! как удался!
«… И мы обращаемся прежде всего к германскому пролетариату…»
И авторское самолюбие его смирилось, что читал не он сам.
И вот – кругом захлопали, захлопали тяжёлыми солдатскими и рабочими ладонями, – и сам Гиммер был перышком лёгким в этом вихре.
А сразу за чтением великих слов на помосте оказался не интернационалист, ни даже социалист, – но служака-полковник, против кого и предупреждал Нахамкис, кто и сегодня честно нёс бы свою собачью службу трону. Но в переменившихся революционных обстоятельствах этот полковник теперь бодро представлялся как новоизбранный солдатами командир Измайловского запасного батальона:
– Я старый солдат, и я заявляю вам, сейчас очень опасный момент: быть или не быть России.
Нагонял монархического страху.
– В наших руках свобода, но я боюсь, как бы она не провалилась под землю! Я боюсь, чтоб деспотический Вильгельм не отнял нашу свободу! Чтоб сохранить свободу – нужны оружие, снаряды и порядок в войсках.
Как будто не прозвучали великие слова! Тут же, через 10 минут, вот как нагло выворачивали взрывную революционную идею в патриотическую пошлость!
– Я говорю вам: офицеры вам очень нужны как специалисты. Теперь мы служим – вам, и будем работать на укрепление сил. А вы – верьте нам.
Но давали только по 5 минут, а то б он ещё разлился.
И ещё вылез офицер – молоденький, но наглый:
– Мы не можем в пять минут решать мировые вопросы. Мы не подготовлены. Мы ещё час назад не знали того, что сказал докладчик. Почему нам проекта не показали раньше? Сейчас – несвоевременно обращаться к немцам простодушно. Докладчик неправильно говорил, что немцы воевали против деспотической России: их удар был – по свободной Бельгии и свободной Франции.
А потом – какой-то солдат, но с правильными мозгами:
– Неужели вечно будет вражда между народами? Вас будут призывать к победе, а тут, в тылу, восстанут тёмные силы! Окончим кровавую бойню, где бедняки схватили друг друга за горло. Неужели народы не поймут, о чём мы говорим? Да только поднимем клич – и все нас послушают.
А под конец вывихнулся:
– Но если нас не услышат – вот тогда мы не дадим себя поработить.
Потом – социал-демократ, но выказывая наружу всю бесконечную путаность вопроса:
– Мы, демократия, не можем идти за Милюковым, которому нужны Дарданеллы. Мы – за мир без аннексий и контрибуций, самоопределение народов. Враги у нас не на фронте, а в тылу. Но пусть немцы сперва свергнут Вильгельма. Что значит окончить войну? Это не значит побросать ружья. Надо прежде выработать условия.
Новые страдания. Так и знал Гиммер, что чем больше будет ораторов, тем больше запутают великий вопрос. Не надо бы и по пять минут им давать, – по две. (А тут уже кричали, что по пять – мало!)
И эта высшая формулировка об аннексиях и контрибуциях у всех на устах – а не дали вставить в Манифест, вот стыд, там только – против захватной политики.
Тут снова выпустили дурака:
– Мы завоевали свободу, но на этом флаге должно быть написано – победа! Кто ручается, что на наши шеи не возложат контрибуцию? Мы должны дать заявление германскому пролетариату – и посмотреть, свергнет ли он Вильгельма.
И ещё дурака:
– А не поймёт ли германец наш глас как показатель нашей слабости? Если будет удар по нашей свободе, то не с тыла, а в лицо. Нам надо бояться германца!
И Авилов, из «Известий», расхрабрился:
– Товарищи-братья, через штыки мы кликнем клич по Европе: настал конец владычества деспотов! Сбрасывайте свои правительства!
Наконец Чхеидзе кончил эту чехарду и взял слово сам. Но разве и он мог проникнуть в изгибистую структуру Манифеста? Он тоже мог только опошлять и огрублять: своими незаконными комментариями, не утверждёнными голосованием Исполнительного Комитета.
– Русский народ сделал Россию свободной и частью культурного мира. Все народы смотрят на нас. А раньше нас называли жандармом. Наше предложение – не прекраснодушие, не мечта. Ведь обращаясь к немцам, мы не выпускаем из рук винтовки. Мы предлагаем немцам подражать нам и свергнуть Вильгельма.
Каша какая-то, одна фраза противоречит другой, ничего за собой не слышит!
– А в ожидании что же нам – плевать в потолок? Если Вильгельм помазанник божий – так смазать его! – (Зароготали в зале.) – Немцам мы скажем – потрудитесь походить на нас! А если немцы не обратят внимания – мы будем бороться за нашу свободу до последней капли крови. Мы с оружием в руках будем продолжать войну, чтоб оборонять свободу!
Что лепит! Ну что лепит! Всё испортил!
Собачьей лапой развалили такую тончайшую конструкцию! Какое несчастье, что опоздал!
603
Разгоралась по Петербургу буржуазная травля «Правды» – что большевики все прослоены провокаторами и ещё неизвестно чьими агентами. А в самой «Правде», между тем, сильно поменялось, Шляпников и разобрать не успел: он радушно просил приезжих сибирцев писать в «Правду» – они и написали. Вклинили в газету каждый по статье – и сразу нарушили её установку: потребовали поставить свои подписи. До сих пор всё печаталось без фамилий – разве важно, кто именно пишет? – без фамилий статьи и вся «Правда» приобретали грозную беспрекословность, как будто катится беспощадный каток революции: только так! и разбегайся, раздавим!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289