Обсуждали с ними реформы, создали комитет для подготовки Предсоборного совещания.
И наконец, уже вечером, собрали в епархиальном доме весь московский церковный актив: по обстоятельствам революции и настроению времени только свои, активные, и приходили, а реакционные сидели дома. Председательствующий Цветков благодарил обер-прокурора за его заботу о нуждах церкви и духовенства.
И Львов, растроганный, сказал: сердце его исполнено глубокой радости от такого многочисленного собрания. Он – считает своим долгом отстаивать в Синоде права церкви, духовенства и мирян. Он – просит позволения быть истинным выразителем их нужд перед Синодом.
Аплодировали дружно, и выразили полное позволение и доверие.
Постановили: послать к Макарию депутацию и требовать, чтоб он отказался. Провести в епархии сплошь выборное начало, а на 6-й неделе поста, – сегодня начиналась 5-я, – выбрать и митрополита. Настолько ясно было, что Макарию теперь не устоять.
Таким образом, Львов мог торжествовать: своей московской поездкой он хорошо подкопался под Макария московского, пока он там в Петрограде в Синоде сидит «первоприсутствующим». А теперь – закрыть зимнюю сессию Синода – и до-после-Пасхи!
Ещё принесли ему из Троицкого посада, из Духовной академии, что студенты там недовольны академическим начальством. Львов оживился: поддержать! – и назначил туда ревизию.
Но тем временем запускалось дело в Петрограде. Гнать туда! Прочёл он в газетах, что у Андрея Ухтомского, видно, лопнуло терпение ожидать митрополитства – и он поехал на фронт, агитировать за войну.
Да, в Петрограде как раз было проще: не выбирать бы митрополита, а назначить уже подготовленного. Но нельзя было придумать, как же теперь отступить от выборного принципа, республиканская идея.
И она должна разлиться на всё Мироздание.
*****
К дням минувшим нет возврата!
Русь царизма миновав,
К светлым вольностям заката
Паровоз летит стремглав.
(«Русская воля»)
591
Стал говорить ей «ты».
Сколько близости в этом слове! – голова кружится. Сама с собой потом перебирает: ты, тебя, тебе…
Состояние, до того полное чудес, что страшно вообразить это потерянным.
И: удержать! удержать! удержать!
Говорят в городе: немцы идут на Петербург, уже взяли Ригу, Двинск. Всё это – бледной тенью, второстепенно.
Возобновились спектакли в театрах – не шла и не думала: с ним – нельзя, а без него – зачем?
Боже, как изменилась, как трудно это скрыть, все замечают, спрашивают. А в руки себя взять, притвориться – даже не хочется, от счастья. Разве руками лицо закрыть? – так ещё ясней.
Пока он здесь – глаза не пригаснут. Хотя каждый день теперь: а не последний раз?
В Нижний сейчас не поедет – будет какой-то у них съезд в Москве. Но если бы и в Нижний – к жене нисколько ревности, да по какому праву?
А только: послезавтра? – слишком нескоро! завтра? – нескоро! Хочу – ещё сегодня! И сегодня – тоже чтобы скорей! Сколько обнимая – а хочется ещё! И кажется: ещё бы один раз только!
Он полюбил, как она читает ему стихи. И сколько уже прочла.
… Ты знаешь, я люблю горячими руками
Касаться золота, когда оно мое…
А только: пить – не напиться, быть – не набыть.
А… если у меня будет ?…
Ответил: у нас .
ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ МАРТА
ВТОРНИК
592
Генерал-майор Савицкий, начальник пехотной дивизии, ещё вчера получил распоряжение из корпуса: дивизию посетят два члена Государственной Думы, они выступят с речами, устроить обширный сбор представителей всех частей.
Офицеры дивизии взволновались: государственные люди и прямо из Петрограда! В томительный клин одиночества, где офицеры казались покинутыми, входили светлые фигуры поддержки. В сегодняшней обстановке это было едва ли меньше, чем раньше бы – приезд Государя.
Устроить солдатский сбор ото всех частей, также и с передовой линии, и не помалу, тысячи на полторы, оказалась задача не простая, но штабные охотно хлопотали, то и дело перенимая телефонные трубки. За селом поспешно сбивали возвышение для речей. Убедили Савицкого, что трибуну надо обтянуть красной бязью, что все теперь так делают, иначе это даже вызов или неприличие.
Всё для всех было необычно, а уж солдатам тем более: собраться не на парад и без винтовок, и не приказ выслушать, а на какое-то говорение с посторонними – и начальство не запрещает. Отовсюду, меся рыхлый снег, сходились к назначенному часу. Их ставили в карре вокруг трибуны, но и строимые и строящие чувствовали себя не в обычае, и строй только что не растекался в круглую толпу.
У солдат кое-кого были красные лоскуты на шинелях. У двух-трёх офицеров – тоже бантики, небольшие.
Стояло оттепельно, светлеющая пасмурь: облачный заклад расходился к тонкому – а так и не открылось.
Невысокий Савицкий, туго накрест перепоясанный, при шашке, с коротко подхваченной бородкой, в шестьдесят лет – офицер-молодец на сорок, расхаживал хмурый, с поджатыми губами, не к празднику.
Ждали депутатов на автомобиле – те всё не ехали, и время текло, что-то по дороге случилось, – а приехали на час позже в выездных глубоких санях, запряжённых тройкою крупных артиллерийских лошадей – и в гривы всем трём были вплетены красные ленточки.
Из саней первый выскочил какой-то проворный штабс-капитан с непомерным красным бантом в четверть груди, да не красным, а невыносимо алым, – и стал подавать руки вылезающим депутатам, но тут подоспели и другие помочь.
У одного депутата – высокого, остроусого и с острою вскидкой, бант на шубе был поменьше, среднего размера. А у другого – приземистого, доброго вида с курчавой бородкой, – совсем небольшой, и скорей не красный, а бордовый, чуть ли не бархатный. А больше ничего в депутатах революционного не было, оба, видно, из барской породы, и в шубах таких же и шапки дорогого меха. И шагали важным шагом как бы по петербургскому тротуару и неловко взбирались туда, на помост, подсаживаемые.
За ними поднялся сухой подвижный Савицкий. И взлетел туда же штабс-капитан с большим бантом. И этот штабс-капитан, ещё вчера императорской службы, вдруг звонко и как бы очень привычно закричал над солдатской толпой:
– То-ва-ри-щи!…
Первым начал речь депутат с курчавой бородкой, Демидов. Он снял шапку, и волосы его оказались тоже в домашне-уютной причёске. И когда чуть улыбался – то это добро получалось и успокаивало в намерениях революции. И говорок у него был приятный барский, хотя голос простуженный или перетруженный.
Напомнил об отречении Государя – но безо всякой революционной ярости, а скорей как неизъяснимый ход Божьих событий, которому все мы подчинены. Вся армия и вся страна приняла весть о перевороте с восторгом, говорил он, но и восторг звучал не как уносящий сердце, а всё из того же фатального ряда, с которым не поспоришь. Новое правительство призвано проявить мощь России во всём блеске – и не того же ли самого хотим и мы, солдаты? Так надо беспрекословно подчиняться Временному правительству, с глубокой верой в него и в Государственную Думу.
Солдатские лица с большим вниманием и удивлением смотрели туда, вверх.
Честь обновлённой России – нам дороже всего, журчал депутат. Мы победили врага внутреннего – а теперь давайте победим врага внешнего. Победа нам нужна, как хлеб насущный, как воздух. Без победы невозможно торжество свободы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289
И наконец, уже вечером, собрали в епархиальном доме весь московский церковный актив: по обстоятельствам революции и настроению времени только свои, активные, и приходили, а реакционные сидели дома. Председательствующий Цветков благодарил обер-прокурора за его заботу о нуждах церкви и духовенства.
И Львов, растроганный, сказал: сердце его исполнено глубокой радости от такого многочисленного собрания. Он – считает своим долгом отстаивать в Синоде права церкви, духовенства и мирян. Он – просит позволения быть истинным выразителем их нужд перед Синодом.
Аплодировали дружно, и выразили полное позволение и доверие.
Постановили: послать к Макарию депутацию и требовать, чтоб он отказался. Провести в епархии сплошь выборное начало, а на 6-й неделе поста, – сегодня начиналась 5-я, – выбрать и митрополита. Настолько ясно было, что Макарию теперь не устоять.
Таким образом, Львов мог торжествовать: своей московской поездкой он хорошо подкопался под Макария московского, пока он там в Петрограде в Синоде сидит «первоприсутствующим». А теперь – закрыть зимнюю сессию Синода – и до-после-Пасхи!
Ещё принесли ему из Троицкого посада, из Духовной академии, что студенты там недовольны академическим начальством. Львов оживился: поддержать! – и назначил туда ревизию.
Но тем временем запускалось дело в Петрограде. Гнать туда! Прочёл он в газетах, что у Андрея Ухтомского, видно, лопнуло терпение ожидать митрополитства – и он поехал на фронт, агитировать за войну.
Да, в Петрограде как раз было проще: не выбирать бы митрополита, а назначить уже подготовленного. Но нельзя было придумать, как же теперь отступить от выборного принципа, республиканская идея.
И она должна разлиться на всё Мироздание.
*****
К дням минувшим нет возврата!
Русь царизма миновав,
К светлым вольностям заката
Паровоз летит стремглав.
(«Русская воля»)
591
Стал говорить ей «ты».
Сколько близости в этом слове! – голова кружится. Сама с собой потом перебирает: ты, тебя, тебе…
Состояние, до того полное чудес, что страшно вообразить это потерянным.
И: удержать! удержать! удержать!
Говорят в городе: немцы идут на Петербург, уже взяли Ригу, Двинск. Всё это – бледной тенью, второстепенно.
Возобновились спектакли в театрах – не шла и не думала: с ним – нельзя, а без него – зачем?
Боже, как изменилась, как трудно это скрыть, все замечают, спрашивают. А в руки себя взять, притвориться – даже не хочется, от счастья. Разве руками лицо закрыть? – так ещё ясней.
Пока он здесь – глаза не пригаснут. Хотя каждый день теперь: а не последний раз?
В Нижний сейчас не поедет – будет какой-то у них съезд в Москве. Но если бы и в Нижний – к жене нисколько ревности, да по какому праву?
А только: послезавтра? – слишком нескоро! завтра? – нескоро! Хочу – ещё сегодня! И сегодня – тоже чтобы скорей! Сколько обнимая – а хочется ещё! И кажется: ещё бы один раз только!
Он полюбил, как она читает ему стихи. И сколько уже прочла.
… Ты знаешь, я люблю горячими руками
Касаться золота, когда оно мое…
А только: пить – не напиться, быть – не набыть.
А… если у меня будет ?…
Ответил: у нас .
ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ МАРТА
ВТОРНИК
592
Генерал-майор Савицкий, начальник пехотной дивизии, ещё вчера получил распоряжение из корпуса: дивизию посетят два члена Государственной Думы, они выступят с речами, устроить обширный сбор представителей всех частей.
Офицеры дивизии взволновались: государственные люди и прямо из Петрограда! В томительный клин одиночества, где офицеры казались покинутыми, входили светлые фигуры поддержки. В сегодняшней обстановке это было едва ли меньше, чем раньше бы – приезд Государя.
Устроить солдатский сбор ото всех частей, также и с передовой линии, и не помалу, тысячи на полторы, оказалась задача не простая, но штабные охотно хлопотали, то и дело перенимая телефонные трубки. За селом поспешно сбивали возвышение для речей. Убедили Савицкого, что трибуну надо обтянуть красной бязью, что все теперь так делают, иначе это даже вызов или неприличие.
Всё для всех было необычно, а уж солдатам тем более: собраться не на парад и без винтовок, и не приказ выслушать, а на какое-то говорение с посторонними – и начальство не запрещает. Отовсюду, меся рыхлый снег, сходились к назначенному часу. Их ставили в карре вокруг трибуны, но и строимые и строящие чувствовали себя не в обычае, и строй только что не растекался в круглую толпу.
У солдат кое-кого были красные лоскуты на шинелях. У двух-трёх офицеров – тоже бантики, небольшие.
Стояло оттепельно, светлеющая пасмурь: облачный заклад расходился к тонкому – а так и не открылось.
Невысокий Савицкий, туго накрест перепоясанный, при шашке, с коротко подхваченной бородкой, в шестьдесят лет – офицер-молодец на сорок, расхаживал хмурый, с поджатыми губами, не к празднику.
Ждали депутатов на автомобиле – те всё не ехали, и время текло, что-то по дороге случилось, – а приехали на час позже в выездных глубоких санях, запряжённых тройкою крупных артиллерийских лошадей – и в гривы всем трём были вплетены красные ленточки.
Из саней первый выскочил какой-то проворный штабс-капитан с непомерным красным бантом в четверть груди, да не красным, а невыносимо алым, – и стал подавать руки вылезающим депутатам, но тут подоспели и другие помочь.
У одного депутата – высокого, остроусого и с острою вскидкой, бант на шубе был поменьше, среднего размера. А у другого – приземистого, доброго вида с курчавой бородкой, – совсем небольшой, и скорей не красный, а бордовый, чуть ли не бархатный. А больше ничего в депутатах революционного не было, оба, видно, из барской породы, и в шубах таких же и шапки дорогого меха. И шагали важным шагом как бы по петербургскому тротуару и неловко взбирались туда, на помост, подсаживаемые.
За ними поднялся сухой подвижный Савицкий. И взлетел туда же штабс-капитан с большим бантом. И этот штабс-капитан, ещё вчера императорской службы, вдруг звонко и как бы очень привычно закричал над солдатской толпой:
– То-ва-ри-щи!…
Первым начал речь депутат с курчавой бородкой, Демидов. Он снял шапку, и волосы его оказались тоже в домашне-уютной причёске. И когда чуть улыбался – то это добро получалось и успокаивало в намерениях революции. И говорок у него был приятный барский, хотя голос простуженный или перетруженный.
Напомнил об отречении Государя – но безо всякой революционной ярости, а скорей как неизъяснимый ход Божьих событий, которому все мы подчинены. Вся армия и вся страна приняла весть о перевороте с восторгом, говорил он, но и восторг звучал не как уносящий сердце, а всё из того же фатального ряда, с которым не поспоришь. Новое правительство призвано проявить мощь России во всём блеске – и не того же ли самого хотим и мы, солдаты? Так надо беспрекословно подчиняться Временному правительству, с глубокой верой в него и в Государственную Думу.
Солдатские лица с большим вниманием и удивлением смотрели туда, вверх.
Честь обновлённой России – нам дороже всего, журчал депутат. Мы победили врага внутреннего – а теперь давайте победим врага внешнего. Победа нам нужна, как хлеб насущный, как воздух. Без победы невозможно торжество свободы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289