«Официальный путь для отдельных лиц неприемлем.»
Всё, отказались.
Зато Цивин ходил и ходил к послу Ромбергу. Тот уверял, что идёт усиленная переписка с Берлином, даже курьерами. И постепенно – из темноты, из будущего, из никогда не бывалого, проступали контуры крупного замысла – как большой паровоз из тумана – да только медленно-медленно проворачивал он свои красные колёса или всё ещё стоял.
А за ним – вагон.
Проступал из тьмы – вагон.
Неплохо. Приемлемо.
Но там пока для этих болтунов, для комитета по возвращению, надеюсь…? эти условия не открыты?…
Нет, нет. Нет-нет. То – официально, здесь – конфиденциально.
Хорошо, хорошо. Так постепенно, несколькими головами, общими усилиями – что-то выявляем, выявляем, находим. Стало потвёрже. (Но – как тянулось! Но – непохоже на немцев как! Да ведь их ещё больше должно припекать, когда объявило Временное, что продолжает войну.)
Стали готовить список, кто поедет. Запрашивали своих по всей Швейцарии, но – тайно, это важно, никого чужих не примешивать. Одновременно (тоже важно!) вслух говорили всем обратное: и Англия нас не пустит, и через Германию ничего не выйдет. И шумно обсуждали анекдотические попытки: Сафарова просилась в английском консульстве, кто-то слал телеграфный протест Милюкову, а Равич придумала фиктивно выйти замуж за швейцарского гражданина – и так получить право прямого проезда. Смеялся Ленин и советовал ей «подходящего старичка» – старого Аксельрода, ничем другим уже не годного революции.
У немцев с одной стороны тянулось, с другой – крутилось и чересчур проворно, верней – одна машина крутила независимо от другой. Сегодня вечером, воротясь из Народного дома, где два с половиной часа делал швейцарцам доклад о ходе русской революции – что истинная, вторая, революция ещё впереди, и есть для неё хорошая форма – Советов депутатов, и уже сегодня надо готовить против буржуазии восстание, – хорошо отвлёкся докладом, освежился от этих изжигающих безвыходных планов отъезда, охотно возвращался пешком по приятному вечеру, поднялся к себе – и ахнул: маленький, сухой, седовьющийся, с уголком платочка из кармана, сидел и улыбался, как ожидая радостной встречи, и от своей важности не торопясь подняться для рукопожатия, -
Скларц!!!
Не укорив, но и не похвалив, не сказав ни «плохо» ни «хорошо», – Ленин пошёл на Скларца с пронизывающим косым взглядом (такой взгляд всегда пугал), – тот поднялся, теряя уверенность, и Ленин пожал ему руку, как хотел оторвать:
– Да? Что привезли?
Без путевых впечатлений, без вводных, без сентиментальностей: что привезли?
Коммерсант, всё более входящий в большую политику большой Германии, почтенно принимаемый заметными генералами и в министерствах, и при щедрости своей сегодняшней миссии, – опешил перед этим режущим взглядом щёлок глаз и недобрым изгибом бровей, усов, а всё остальное – как мяч футбольный, накативший ему в самое лицо, – опешил, потерял улыбку и то приятное многословие с предисловием, которыми думал развлечь, и даже приготовленные шуточки, – а сразу высказал главное и выложил на стол.
И не садился.
И Ленин не садился.
А Зиновьев сидел и сопел.
Вот что было. Скларц приехал уже не только от Парвуса, хотя Бегемотская голова всё и начал (начал сам, ещё до ленинской просьбы, она пришла потом, начал по первым известиям о петербургской революции, рассудив, что не хуже Ленина знает, что нужно), Скларц приехал со всеми полномочиями от Генерального штаба на проезд через Германию и с обеспеченным выездным содействием здесь германского консула в Цюрихе, а если нужно, то и посла в Берне, – Скларц привёз готовые документы, – и вот они лежали, чудо, хотя чудес не бывает, – лежали на блеклой клеёнке в жёлтом круге керосинового света.
Вот. Господин Ульянов. Госпожа Ульянова. Всё в порядке.
А – Зиновьев?…
Пожалуйста. И госпожа Лилина. Всё в порядке.
Да, но… А…?
И ещё один, пятый, да, вот: госпожа Арманд.
Всё знал, всё сам предусмотрел гениальный Парвус!
И – Инесса…
И всё! И все проблемы решены! И ни часа больше не ждать, не маневрировать, не дипломатничать, не раздражаться, не посылать посыльных, не ждать известий, ни от кого не зависеть – собрать вещи – а их нет у революционера! – и ехать хоть завтра утром! Двенадцать дней назад отрёкся царь – а мы через три дня будем в Питере – повернём всю российскую революцию, куда надо! Может ли быть быстрей во время мировой войны? Ещё никто ничего не успеет испортить – а уже вырваться первым на петербургскую трибуну, опережая даже сибирских ссыльных, – и отворачивать Совет депутатов от гучковского подлого правительства, и создавать всенародную милицию от 15 до 65 лет обоего пола, да что угодно!
Документы – лежали. С немецкими готическими вывертами, немецкими орластыми печатями и с пригодившейся, уже приклеенной, вот вернувшейся ленинской фотографией, – в керосиновом свете, драгоценные документы на дешёвой клеёнке, местами протёртой до переплёта нитей.
Таким документам сам канцлер должен был сказать: «да», чтоб их изготовили.
Парвус отплачивал долг, что перескакал когда-то.
И мешок Зиновьев – расплылся, руки протянул к бумагам.
Ленин вскинулся как на врага – тот замер.
Увы, уже понятно было: так просто сунуть руку в пламя революции – обжигалось.
И потерев, и нервно потерев над документами уже чуть обожжённые ладони, Ленин резко взял их назад, сведя за спиною вместе.
Такая сделка не могла бы потом укрыться. Невозможно будет прилично объяснить. И размотается, и размотается до самого Парвуса – и не прикроешься славным революционным прошлым, – а влепят тебя в ту же мразь, и руль революции вырвут из рук.
Да вот что: не потому ли Парвус так и старается, чтоб именно – Ленина замарать с собою вместе? Вот такой индивидуально-семейной поездкой накинуть петлю – а потом и в руки взять? а потом и условия диктовать – как революцию вести?
Но – вовремя разгадал Ленин ловушку!
– Так вы же сами заказывали, господин Ульянов! – Нет коммерсанту оскорбления хуже, чем когда на хороший товар говорят: плохой.
– Заказывал. Но это была ошибка. Обстановка исправляет, – мрачно говорил Ленин, всё так же не садясь, всем напряжением не в речи, а там, внутри, в мысли, и оттуда чревовещательно диктуя: – Надо – большую группу. Человек сорок. Вагон. Изолированный, экстерриториальный вагон.
Поднял глаза, посмотрел на Скларца внимательней, внимательней – и уже сочувственней, и даже веселей. (Сообразил: да этот человек за сутки может доехать до германского правительства! Да это великолепно, что он приехал. Спасибо, Парвус! Ну, немножечко изменим вариант, ну – несколько дней.)
И почувствовав, что Ленин к нему подобрел, – расслабился, улыбнулся Скларц: он и в высоких сферах не привык к такому обращению, он ничем его не заслужил.
– Израиль Лазаревич просил торопиться, – напомнил он. – А то – как бы это «правительство народного доверия» не заключило бы мира!
– Не заключит, не заключит, – развеселились глазные щёлки Ленина.
Усадил его, сел сам через угол стола – и не только словами, но всеми глазами внушал, гипнотизировал, чтобы тот запомнил и точно исполнил:
– Поезжайте и договоритесь прямо. Другие линии очень долго работают. Пусть хорошо поймут, что мы не можем себя скомпрометировать, – и не ставят нас в такое положение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289
Всё, отказались.
Зато Цивин ходил и ходил к послу Ромбергу. Тот уверял, что идёт усиленная переписка с Берлином, даже курьерами. И постепенно – из темноты, из будущего, из никогда не бывалого, проступали контуры крупного замысла – как большой паровоз из тумана – да только медленно-медленно проворачивал он свои красные колёса или всё ещё стоял.
А за ним – вагон.
Проступал из тьмы – вагон.
Неплохо. Приемлемо.
Но там пока для этих болтунов, для комитета по возвращению, надеюсь…? эти условия не открыты?…
Нет, нет. Нет-нет. То – официально, здесь – конфиденциально.
Хорошо, хорошо. Так постепенно, несколькими головами, общими усилиями – что-то выявляем, выявляем, находим. Стало потвёрже. (Но – как тянулось! Но – непохоже на немцев как! Да ведь их ещё больше должно припекать, когда объявило Временное, что продолжает войну.)
Стали готовить список, кто поедет. Запрашивали своих по всей Швейцарии, но – тайно, это важно, никого чужих не примешивать. Одновременно (тоже важно!) вслух говорили всем обратное: и Англия нас не пустит, и через Германию ничего не выйдет. И шумно обсуждали анекдотические попытки: Сафарова просилась в английском консульстве, кто-то слал телеграфный протест Милюкову, а Равич придумала фиктивно выйти замуж за швейцарского гражданина – и так получить право прямого проезда. Смеялся Ленин и советовал ей «подходящего старичка» – старого Аксельрода, ничем другим уже не годного революции.
У немцев с одной стороны тянулось, с другой – крутилось и чересчур проворно, верней – одна машина крутила независимо от другой. Сегодня вечером, воротясь из Народного дома, где два с половиной часа делал швейцарцам доклад о ходе русской революции – что истинная, вторая, революция ещё впереди, и есть для неё хорошая форма – Советов депутатов, и уже сегодня надо готовить против буржуазии восстание, – хорошо отвлёкся докладом, освежился от этих изжигающих безвыходных планов отъезда, охотно возвращался пешком по приятному вечеру, поднялся к себе – и ахнул: маленький, сухой, седовьющийся, с уголком платочка из кармана, сидел и улыбался, как ожидая радостной встречи, и от своей важности не торопясь подняться для рукопожатия, -
Скларц!!!
Не укорив, но и не похвалив, не сказав ни «плохо» ни «хорошо», – Ленин пошёл на Скларца с пронизывающим косым взглядом (такой взгляд всегда пугал), – тот поднялся, теряя уверенность, и Ленин пожал ему руку, как хотел оторвать:
– Да? Что привезли?
Без путевых впечатлений, без вводных, без сентиментальностей: что привезли?
Коммерсант, всё более входящий в большую политику большой Германии, почтенно принимаемый заметными генералами и в министерствах, и при щедрости своей сегодняшней миссии, – опешил перед этим режущим взглядом щёлок глаз и недобрым изгибом бровей, усов, а всё остальное – как мяч футбольный, накативший ему в самое лицо, – опешил, потерял улыбку и то приятное многословие с предисловием, которыми думал развлечь, и даже приготовленные шуточки, – а сразу высказал главное и выложил на стол.
И не садился.
И Ленин не садился.
А Зиновьев сидел и сопел.
Вот что было. Скларц приехал уже не только от Парвуса, хотя Бегемотская голова всё и начал (начал сам, ещё до ленинской просьбы, она пришла потом, начал по первым известиям о петербургской революции, рассудив, что не хуже Ленина знает, что нужно), Скларц приехал со всеми полномочиями от Генерального штаба на проезд через Германию и с обеспеченным выездным содействием здесь германского консула в Цюрихе, а если нужно, то и посла в Берне, – Скларц привёз готовые документы, – и вот они лежали, чудо, хотя чудес не бывает, – лежали на блеклой клеёнке в жёлтом круге керосинового света.
Вот. Господин Ульянов. Госпожа Ульянова. Всё в порядке.
А – Зиновьев?…
Пожалуйста. И госпожа Лилина. Всё в порядке.
Да, но… А…?
И ещё один, пятый, да, вот: госпожа Арманд.
Всё знал, всё сам предусмотрел гениальный Парвус!
И – Инесса…
И всё! И все проблемы решены! И ни часа больше не ждать, не маневрировать, не дипломатничать, не раздражаться, не посылать посыльных, не ждать известий, ни от кого не зависеть – собрать вещи – а их нет у революционера! – и ехать хоть завтра утром! Двенадцать дней назад отрёкся царь – а мы через три дня будем в Питере – повернём всю российскую революцию, куда надо! Может ли быть быстрей во время мировой войны? Ещё никто ничего не успеет испортить – а уже вырваться первым на петербургскую трибуну, опережая даже сибирских ссыльных, – и отворачивать Совет депутатов от гучковского подлого правительства, и создавать всенародную милицию от 15 до 65 лет обоего пола, да что угодно!
Документы – лежали. С немецкими готическими вывертами, немецкими орластыми печатями и с пригодившейся, уже приклеенной, вот вернувшейся ленинской фотографией, – в керосиновом свете, драгоценные документы на дешёвой клеёнке, местами протёртой до переплёта нитей.
Таким документам сам канцлер должен был сказать: «да», чтоб их изготовили.
Парвус отплачивал долг, что перескакал когда-то.
И мешок Зиновьев – расплылся, руки протянул к бумагам.
Ленин вскинулся как на врага – тот замер.
Увы, уже понятно было: так просто сунуть руку в пламя революции – обжигалось.
И потерев, и нервно потерев над документами уже чуть обожжённые ладони, Ленин резко взял их назад, сведя за спиною вместе.
Такая сделка не могла бы потом укрыться. Невозможно будет прилично объяснить. И размотается, и размотается до самого Парвуса – и не прикроешься славным революционным прошлым, – а влепят тебя в ту же мразь, и руль революции вырвут из рук.
Да вот что: не потому ли Парвус так и старается, чтоб именно – Ленина замарать с собою вместе? Вот такой индивидуально-семейной поездкой накинуть петлю – а потом и в руки взять? а потом и условия диктовать – как революцию вести?
Но – вовремя разгадал Ленин ловушку!
– Так вы же сами заказывали, господин Ульянов! – Нет коммерсанту оскорбления хуже, чем когда на хороший товар говорят: плохой.
– Заказывал. Но это была ошибка. Обстановка исправляет, – мрачно говорил Ленин, всё так же не садясь, всем напряжением не в речи, а там, внутри, в мысли, и оттуда чревовещательно диктуя: – Надо – большую группу. Человек сорок. Вагон. Изолированный, экстерриториальный вагон.
Поднял глаза, посмотрел на Скларца внимательней, внимательней – и уже сочувственней, и даже веселей. (Сообразил: да этот человек за сутки может доехать до германского правительства! Да это великолепно, что он приехал. Спасибо, Парвус! Ну, немножечко изменим вариант, ну – несколько дней.)
И почувствовав, что Ленин к нему подобрел, – расслабился, улыбнулся Скларц: он и в высоких сферах не привык к такому обращению, он ничем его не заслужил.
– Израиль Лазаревич просил торопиться, – напомнил он. – А то – как бы это «правительство народного доверия» не заключило бы мира!
– Не заключит, не заключит, – развеселились глазные щёлки Ленина.
Усадил его, сел сам через угол стола – и не только словами, но всеми глазами внушал, гипнотизировал, чтобы тот запомнил и точно исполнил:
– Поезжайте и договоритесь прямо. Другие линии очень долго работают. Пусть хорошо поймут, что мы не можем себя скомпрометировать, – и не ставят нас в такое положение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289