Одобрение у нас вызывают главным
образом характеры, способствующие миру и безопасности человеческого
общества, а порицание-преимущественно те характеры, которые вредны обществу
и разрушают его. Поэтому с полным основанием можно предположить, что
нравственные чувствования прямо или косвенно обусловлены размышлением над
этими противоположными интересами. Пусть философские размышления приводят к
иному мнению или предположению, а именно к тому, что в отношении к целому
все справедливо и что качества, вредные для общества, в сущности так же
благодетельны и так же соответствуют изначальному стремлению природы, как и
те, которые более непосредственно способствуют его счастью и
благосостоянию. Но разве такие отдаленные и шаткие умозрения в состоянии
одержать верх над чувствами, вызываемыми естественным и непосредственным
взглядом на вещи? Разве досада человека, у которого украли значительную
сумму денег, сколько-нибудь умеряется подобными возвышенными размышлениями?
Так почему бы не считать совместимым с последними моральное негодование
человека по поводу преступления? Почему бы признание реального различия
между пороком и добродетелью, равно как и между физической красотой и
безобразием, не могло быть примирено со всеми умозрительными философскими
системами? То и другое различие основано на естественных чувствах
человеческого духа, и чувства эти не должны ни подчиняться каким-либо
философским теориям или умозрениям, ни изменяться под их влиянием.
Второе возражение не допускает столь легкого и удовлетворительного ответа,
и нет возможности объяснить, каким образом Божество может быть косвенной
причиной всех поступков людей, не будучи виновником греха и
безнравственности. Все это тайны, с которыми предоставленный сам себе
естественный разум не способен справиться; какой бы системы он ни
придерживался, он с каждым шагом, предпринимаемым для разрешения подобных
вопросов, непременно будет запутываться в безысходных затруднениях и даже
противоречиях. Примирение безразличия и случайности человеческих поступков
с предвидением или же оправдание безусловных велений Божества и в то же
время освобождение его от виновности в грехе до сих пор превышали силы
философии. Для нее окажется счастьем, если она после всего сказанного
сознает всю дерзость своих стремлений проникнуть в эти возвышенные тайны и,
оставив область, полную столь темных вопросов и недоразумений, с подобающей
ей скромностью вернется к своей истинной и настоящей задаче- рассмотрению
обыденной жизни; здесь она найдет достаточно затруднений, к которым может
приложить свои изыскания, не пускаясь в необъятный океан сомнений,
колебаний и противоречий.
ГЛАВА IX О РАССУДКЕ ЖИВОТНЫХ
Все наши заключения относительно фактов основаны на своего рода аналогии,
заставляющей нас ожидать от всякой причины тех же действий, которые, по
нашему наблюдению, вызывались сходными с ней причинами. Если причины вполне
сходны, то аналогия совершенна и заключение, выведенное на ее основании,
считается достоверным и убедительным. При виде куска железа никто никогда
не сомневается, что найдет в нем вес и сцепление частиц, как и во всех
других кусках железа, которые ему приходилось наблюдать. Но если объекты не
отличаются столь полным сходством, то и аналогия менее совершенна, а
заключение менее убедительно, хотя оно все же сохраняет некоторую силу в
зависимости от степени подобия и сходства. Посредством заключений этого
вида анатомические наблюдения, сделанные над одним животным, переносятся
нами на всех; если, например, вполне доказано, что кровообращение
наблюдается у одного животного, как-то у лягушки или рыбы, то это дает нам
сильное основание предполагать, что оно должно иметь место и у всех.
Подобные наблюдения, основанные на аналогии, могут быть распространены еще
дальше и приложены даже к той науке, которую мы в настоящее время трактуем.
Всякая теория, с помощью которой мы объясняем операции человеческого ума
или происхождение и связь человеческих аффектов, приобретает большую
достоверность, если мы найдем, что та же теория необходима для объяснения
тех же явлений у всех других живых существ. Попробуем приложить это к той
гипотезе, с помощью которой мы старались в предшествующих рассуждениях
объяснить все заключения из опыта; мы надеемся, что эта новая точка зрения
будет способствовать подтверждению всех прежних замечаний.
Во-первых, очевидно, что животные подобно людям многому научаются из опыта
и заключают, что одинаковые явления всегда будут следовать из одинаковых
причин. Благодаря этому принципу они знакомятся с наиболее наглядными
свойствами внешних объектов и мало-помалу с самого своего рождения
накопляют запас знаний относительно природы огня, воды. земли, камней,
высот, глубин и т.п., а также относительно действий, ими производимых.
Невежество и неопытность молодых животных ясно видны в сравнении с
хитростью и проницательностью старых, научившихся путем долгого наблюдения
избегать того, что им вредило, и стремиться к тому, что доставляло им
удобство или удовольствие. Лошадь, привыкшая к скаковому полю, знает высоту
препятствия, через которое она может перепрыгнуть, и никогда не попытается
сделать того, что превышает ее силу и ловкость. Старая борзая всегда
оставит более утомительную часть охоты молодой и станет так, чтобы
встретить зайца, когда он возвращается по своим следам, причем все
предположения, которые она делает в данном случае, основаны исключительно
на наблюдении и опыте.
Это проявляется еще яснее в воздействии выучки и воспитания на животных,
которые путем надлежащего применения наград и наказаний могут быть обучены
каким угодно действиям, даже наиболее противоречащим их естественным
инстинктам и склонностям. Разве не опыт вызывает у собаки представление
боли, когда вы грозите ей или замахиваетесь на нее хлыстом, собираясь
побить ее? Разве не опыт заставляет ее отзываться на кличку и заключать на
основании этих произвольно выбранных звуков, что вы имеете в виду именно
ее, а не кого-нибудь из ее сотоварищей и что вы ее зовете, когда
произносите эти звуки определенным образом, с особой интонацией и особым
ударением?
Как легко заметить, во всех этих случаях животное заключает о факте,
выходящем за пределы того, что непосредственно воспринимается его
чувствами, и это заключение всецело основано на прошедшем опыте, причем
животное ожидает от наличного объекта таких же следствий, которые, по его
наблюдению, всегда вытекали из сходных объектов.
Во-вторых, невозможно, чтобы это заключение, делаемое животным, было
основано на каком-либо процессе аргументации или рассуждения, в результате
которого животное пришло бы к выводу, что одинаковые явления должны
следовать за одинаковыми объектами и что природа всегда останется
неизменной в своих действиях. Ибо, если подобного рода аргументы и
существуют в действительности, они, без сомнения, слишком глубоки для таких
несовершенных умов; ведь даже философский ум может открыть и отметить их
только благодаря величайшей тщательности и вниманию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
образом характеры, способствующие миру и безопасности человеческого
общества, а порицание-преимущественно те характеры, которые вредны обществу
и разрушают его. Поэтому с полным основанием можно предположить, что
нравственные чувствования прямо или косвенно обусловлены размышлением над
этими противоположными интересами. Пусть философские размышления приводят к
иному мнению или предположению, а именно к тому, что в отношении к целому
все справедливо и что качества, вредные для общества, в сущности так же
благодетельны и так же соответствуют изначальному стремлению природы, как и
те, которые более непосредственно способствуют его счастью и
благосостоянию. Но разве такие отдаленные и шаткие умозрения в состоянии
одержать верх над чувствами, вызываемыми естественным и непосредственным
взглядом на вещи? Разве досада человека, у которого украли значительную
сумму денег, сколько-нибудь умеряется подобными возвышенными размышлениями?
Так почему бы не считать совместимым с последними моральное негодование
человека по поводу преступления? Почему бы признание реального различия
между пороком и добродетелью, равно как и между физической красотой и
безобразием, не могло быть примирено со всеми умозрительными философскими
системами? То и другое различие основано на естественных чувствах
человеческого духа, и чувства эти не должны ни подчиняться каким-либо
философским теориям или умозрениям, ни изменяться под их влиянием.
Второе возражение не допускает столь легкого и удовлетворительного ответа,
и нет возможности объяснить, каким образом Божество может быть косвенной
причиной всех поступков людей, не будучи виновником греха и
безнравственности. Все это тайны, с которыми предоставленный сам себе
естественный разум не способен справиться; какой бы системы он ни
придерживался, он с каждым шагом, предпринимаемым для разрешения подобных
вопросов, непременно будет запутываться в безысходных затруднениях и даже
противоречиях. Примирение безразличия и случайности человеческих поступков
с предвидением или же оправдание безусловных велений Божества и в то же
время освобождение его от виновности в грехе до сих пор превышали силы
философии. Для нее окажется счастьем, если она после всего сказанного
сознает всю дерзость своих стремлений проникнуть в эти возвышенные тайны и,
оставив область, полную столь темных вопросов и недоразумений, с подобающей
ей скромностью вернется к своей истинной и настоящей задаче- рассмотрению
обыденной жизни; здесь она найдет достаточно затруднений, к которым может
приложить свои изыскания, не пускаясь в необъятный океан сомнений,
колебаний и противоречий.
ГЛАВА IX О РАССУДКЕ ЖИВОТНЫХ
Все наши заключения относительно фактов основаны на своего рода аналогии,
заставляющей нас ожидать от всякой причины тех же действий, которые, по
нашему наблюдению, вызывались сходными с ней причинами. Если причины вполне
сходны, то аналогия совершенна и заключение, выведенное на ее основании,
считается достоверным и убедительным. При виде куска железа никто никогда
не сомневается, что найдет в нем вес и сцепление частиц, как и во всех
других кусках железа, которые ему приходилось наблюдать. Но если объекты не
отличаются столь полным сходством, то и аналогия менее совершенна, а
заключение менее убедительно, хотя оно все же сохраняет некоторую силу в
зависимости от степени подобия и сходства. Посредством заключений этого
вида анатомические наблюдения, сделанные над одним животным, переносятся
нами на всех; если, например, вполне доказано, что кровообращение
наблюдается у одного животного, как-то у лягушки или рыбы, то это дает нам
сильное основание предполагать, что оно должно иметь место и у всех.
Подобные наблюдения, основанные на аналогии, могут быть распространены еще
дальше и приложены даже к той науке, которую мы в настоящее время трактуем.
Всякая теория, с помощью которой мы объясняем операции человеческого ума
или происхождение и связь человеческих аффектов, приобретает большую
достоверность, если мы найдем, что та же теория необходима для объяснения
тех же явлений у всех других живых существ. Попробуем приложить это к той
гипотезе, с помощью которой мы старались в предшествующих рассуждениях
объяснить все заключения из опыта; мы надеемся, что эта новая точка зрения
будет способствовать подтверждению всех прежних замечаний.
Во-первых, очевидно, что животные подобно людям многому научаются из опыта
и заключают, что одинаковые явления всегда будут следовать из одинаковых
причин. Благодаря этому принципу они знакомятся с наиболее наглядными
свойствами внешних объектов и мало-помалу с самого своего рождения
накопляют запас знаний относительно природы огня, воды. земли, камней,
высот, глубин и т.п., а также относительно действий, ими производимых.
Невежество и неопытность молодых животных ясно видны в сравнении с
хитростью и проницательностью старых, научившихся путем долгого наблюдения
избегать того, что им вредило, и стремиться к тому, что доставляло им
удобство или удовольствие. Лошадь, привыкшая к скаковому полю, знает высоту
препятствия, через которое она может перепрыгнуть, и никогда не попытается
сделать того, что превышает ее силу и ловкость. Старая борзая всегда
оставит более утомительную часть охоты молодой и станет так, чтобы
встретить зайца, когда он возвращается по своим следам, причем все
предположения, которые она делает в данном случае, основаны исключительно
на наблюдении и опыте.
Это проявляется еще яснее в воздействии выучки и воспитания на животных,
которые путем надлежащего применения наград и наказаний могут быть обучены
каким угодно действиям, даже наиболее противоречащим их естественным
инстинктам и склонностям. Разве не опыт вызывает у собаки представление
боли, когда вы грозите ей или замахиваетесь на нее хлыстом, собираясь
побить ее? Разве не опыт заставляет ее отзываться на кличку и заключать на
основании этих произвольно выбранных звуков, что вы имеете в виду именно
ее, а не кого-нибудь из ее сотоварищей и что вы ее зовете, когда
произносите эти звуки определенным образом, с особой интонацией и особым
ударением?
Как легко заметить, во всех этих случаях животное заключает о факте,
выходящем за пределы того, что непосредственно воспринимается его
чувствами, и это заключение всецело основано на прошедшем опыте, причем
животное ожидает от наличного объекта таких же следствий, которые, по его
наблюдению, всегда вытекали из сходных объектов.
Во-вторых, невозможно, чтобы это заключение, делаемое животным, было
основано на каком-либо процессе аргументации или рассуждения, в результате
которого животное пришло бы к выводу, что одинаковые явления должны
следовать за одинаковыми объектами и что природа всегда останется
неизменной в своих действиях. Ибо, если подобного рода аргументы и
существуют в действительности, они, без сомнения, слишком глубоки для таких
несовершенных умов; ведь даже философский ум может открыть и отметить их
только благодаря величайшей тщательности и вниманию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47