Что касается меня, то я сочту себя удовлетворенным, если мои
замечания возбудят любопытство философов и покажут им, как
неудовлетворительно трактуются во всех распространенных теориях столь
любопытные и глубокие вопросы.
ГЛАВА VII ОБ ИДЕЕ НЕОБХОДИМОЙ СВЯЗИ
Часть 1
Великое преимущество математических наук перед моральными состоит в том,
что идеи первых, будучи доступными ощущению, всегда ясны и определенны;
малейшее различие между этими идеями может быть замечено, и одинаковые
термины всегда выражают одни и те же идеи без какой-либо двусмысленности
или непостоянства. Овал никогда не принимают за круг, а гиперболу - за
эллипс. Равнобедренный и разносторонний треугольники отделены друг от друга
более точными границами, нежели порок от добродетели и добро от зла. Когда
в геометрии определяется какой-нибудь термин, наш ум всегда с готовностью
сам по себе подставляет определение на место определяемого термина, а если
мы даже и не прибегаем к определению, то сам объект может быть воспринят
чувствами, так что у нас возникает устойчивое и ясное представление о нем.
Но более тонкие духовные переживания, операции разума, разнообразные
волнения страстей, будучи сами по себе в сущности отчетливо
разграниченными, легко ускользают от нас, когда мы делаем их объектом
рефлексии, и не в нашей власти вновь вызывать первичный объект всякий раз,
как нам случится его рассматривать. В силу этого двусмысленность постепенно
вкрадывается в наши рассуждения: похожие друг на друга объекты мы легко
принимаем за тождественные, и заключение в конце концов очень сильно
отклоняется от посылок.
Несмотря на это, мы можем смело утверждать, что, если рассматривать
указанные науки в надлежащем свете, их преимущества и неудобства почти
возмещают друг друга и ставят их в равное положение. Пусть наш ум с большей
легкостью сохраняет ясными и определенными геометрические идеи, - зато для
того, чтобы достичь более сложных истин этой науки, он должен протянуть
гораздо более длинную и запутанную цепь рассуждений и сопоставить гораздо
более удаленные друг от друга идеи. И если моральные идеи, когда не
соблюдаются все предосторожности, легко становятся темными и смутными, то
выводы в относящихся к ним рассуждениях гораздо более кратки и
посредствующих ступеней, ведущих к заключению, гораздо меньше, чем в
науках, трактующих о количестве и числе. Действительно, мы едва ли найдем у
Евклида хоть одно положение, которое столь просто, что не состоит из
большего числа частей, чем какое-либо моральное рассуждение, не вдающееся в
область химер и вымыслов. Если нам удастся сделать хоть несколько шагов,
прослеживая принципы человеческого ума, мы можем быть очень довольны своими
успехами, принимая в соображение то, как быстро природа преграждает путь
всем нашим исследованиям относительно причин и приводит нас к осознанию
нашего невежества. Таким образом, главным препятствием для наших успехов в
моральных или метафизических науках является темнота идей и двусмысленность
терминов; главное же затруднение в математике состоит в протяженности
умозаключений и обилии размышлений, необходимых для того, чтобы прийти к
какому-нибудь выводу; и, быть может, нашим успехам в естественной философии
препятствует главным образом недостаток необходимых опытов и явлений,
которые часто оказываются открытыми случайно и не всегда могут быть
найдены, когда это нужно, даже посредством самого прилежного и вдумчивого
исследования. А поскольку моральная философия, по-видимому, пока достигла
меньших успехов, чем геометрия или физика, то мы можем вывести отсюда, что
если в этом отношении между упомянутыми науками и существует различие, то
для преодоления трудностей, мешающих прогрессу первой, требуются большая
тщательность и большие дарования.
В метафизике нет более темных и неопределенных идей, чем идеи мощи, силы,
энергии или необходимой связи, с которыми нам приходится постоянно иметь
дело во всех своих рассуждениях. Поэтому мы постараемся в данной главе по
возможности установить точное значение этих терминов и устранить таким
образом хотя бы часть той темноты, в которой так часто обвиняют этот вид
философии.
Положение, что все наши идеи суть не что иное, как копии наших впечатлений,
или, другими словами, что мы не можем мыслить что-либо, чего предварительно
не воспринимали с помощью внешних чувств или же внутреннего чувства, не
вызовет, как мне думается, особых споров. Я старался объяснить и доказать
это положение и выразил надежду на то, что путем его правильного применения
люди могут добиться большей ясности и точности в философских рассуждениях,
чем та, которой они до сих пор были в состоянии достигнуть. Быть может, мы
способны познать сложные идеи с помощью определения, являющегося не чем
иным, как перечислением частей, или простых идей, из которых составлены
сложные. Но когда мы доведем свои определения до самых простых идей и все
же будем находить в них некоторую двусмысленность и темноту, какое же
средство останется еще в нашем распоряжении? Что сможем мы изобрести для
того, чтобы пролить свет на эти идеи и сделать их вполне точными и
определенными для нашего умственного взора? Указать впечатления, или
первичные чувствования, с которых эти идеи скопированы. Все эти впечатления
сильны и доступны восприятию, они не оставляют места двусмысленности, они
не только сами ярко освещены, но могут пролить свет и на соответствующие им
идеи, скрытые во тьме. Таким путем нам, возможно, удастся изобрести новый
микроскоп, или оптический инструмент, с помощью которого самые мелкие,
самые простые идеи моральных наук могут быть увеличены настолько, что
станут зримыми и доступными познанию наравне с самыми крупными и заметными
идеями, какие только могут стать предметом нашего исследования.
Итак, чтобы вполне ознакомиться с идеей силы, или необходимой связи,
рассмотрим соответствующее впечатление, а чтобы найти с большей
несомненностью это впечатление, будем искать его во всех источниках, из
которых оно может быть почерпнуто.
Рассматривая окружающие нас внешние объекты и действия причин, мы не
способны, исходя из одного примера, открыть какую-либо силу, или
необходимую связь, и вообще какое-нибудь качество, связывающее действие с
причиной и делающее первое неизменным следствием второй. Мы находим только,
что действие в самом деле, фактически, следует за причиной. Толчок,
производимый одним бильярдным шаром, сопровождается движением второго. И
это все, что является внешним чувствам. Дух не получает от этой
последовательности объектов никакого чувства, или внутреннего впечатления,
а значит, ни в каком единичном, частном случае причинности нет ничего
такого, что могло бы вызвать идею силы, или необходимой связи.
При первом появлении объекта мы никогда не можем предположить, какое
действие он произведет. Но если бы сила, или энергия, какой-нибудь причины
могла быть открыта умом, мы были бы в состоянии предвидеть действие даже
без помощи опыта и сразу же с уверенностью высказывать о нем суждение
благодаря одному лишь мышлению и рассуждению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
замечания возбудят любопытство философов и покажут им, как
неудовлетворительно трактуются во всех распространенных теориях столь
любопытные и глубокие вопросы.
ГЛАВА VII ОБ ИДЕЕ НЕОБХОДИМОЙ СВЯЗИ
Часть 1
Великое преимущество математических наук перед моральными состоит в том,
что идеи первых, будучи доступными ощущению, всегда ясны и определенны;
малейшее различие между этими идеями может быть замечено, и одинаковые
термины всегда выражают одни и те же идеи без какой-либо двусмысленности
или непостоянства. Овал никогда не принимают за круг, а гиперболу - за
эллипс. Равнобедренный и разносторонний треугольники отделены друг от друга
более точными границами, нежели порок от добродетели и добро от зла. Когда
в геометрии определяется какой-нибудь термин, наш ум всегда с готовностью
сам по себе подставляет определение на место определяемого термина, а если
мы даже и не прибегаем к определению, то сам объект может быть воспринят
чувствами, так что у нас возникает устойчивое и ясное представление о нем.
Но более тонкие духовные переживания, операции разума, разнообразные
волнения страстей, будучи сами по себе в сущности отчетливо
разграниченными, легко ускользают от нас, когда мы делаем их объектом
рефлексии, и не в нашей власти вновь вызывать первичный объект всякий раз,
как нам случится его рассматривать. В силу этого двусмысленность постепенно
вкрадывается в наши рассуждения: похожие друг на друга объекты мы легко
принимаем за тождественные, и заключение в конце концов очень сильно
отклоняется от посылок.
Несмотря на это, мы можем смело утверждать, что, если рассматривать
указанные науки в надлежащем свете, их преимущества и неудобства почти
возмещают друг друга и ставят их в равное положение. Пусть наш ум с большей
легкостью сохраняет ясными и определенными геометрические идеи, - зато для
того, чтобы достичь более сложных истин этой науки, он должен протянуть
гораздо более длинную и запутанную цепь рассуждений и сопоставить гораздо
более удаленные друг от друга идеи. И если моральные идеи, когда не
соблюдаются все предосторожности, легко становятся темными и смутными, то
выводы в относящихся к ним рассуждениях гораздо более кратки и
посредствующих ступеней, ведущих к заключению, гораздо меньше, чем в
науках, трактующих о количестве и числе. Действительно, мы едва ли найдем у
Евклида хоть одно положение, которое столь просто, что не состоит из
большего числа частей, чем какое-либо моральное рассуждение, не вдающееся в
область химер и вымыслов. Если нам удастся сделать хоть несколько шагов,
прослеживая принципы человеческого ума, мы можем быть очень довольны своими
успехами, принимая в соображение то, как быстро природа преграждает путь
всем нашим исследованиям относительно причин и приводит нас к осознанию
нашего невежества. Таким образом, главным препятствием для наших успехов в
моральных или метафизических науках является темнота идей и двусмысленность
терминов; главное же затруднение в математике состоит в протяженности
умозаключений и обилии размышлений, необходимых для того, чтобы прийти к
какому-нибудь выводу; и, быть может, нашим успехам в естественной философии
препятствует главным образом недостаток необходимых опытов и явлений,
которые часто оказываются открытыми случайно и не всегда могут быть
найдены, когда это нужно, даже посредством самого прилежного и вдумчивого
исследования. А поскольку моральная философия, по-видимому, пока достигла
меньших успехов, чем геометрия или физика, то мы можем вывести отсюда, что
если в этом отношении между упомянутыми науками и существует различие, то
для преодоления трудностей, мешающих прогрессу первой, требуются большая
тщательность и большие дарования.
В метафизике нет более темных и неопределенных идей, чем идеи мощи, силы,
энергии или необходимой связи, с которыми нам приходится постоянно иметь
дело во всех своих рассуждениях. Поэтому мы постараемся в данной главе по
возможности установить точное значение этих терминов и устранить таким
образом хотя бы часть той темноты, в которой так часто обвиняют этот вид
философии.
Положение, что все наши идеи суть не что иное, как копии наших впечатлений,
или, другими словами, что мы не можем мыслить что-либо, чего предварительно
не воспринимали с помощью внешних чувств или же внутреннего чувства, не
вызовет, как мне думается, особых споров. Я старался объяснить и доказать
это положение и выразил надежду на то, что путем его правильного применения
люди могут добиться большей ясности и точности в философских рассуждениях,
чем та, которой они до сих пор были в состоянии достигнуть. Быть может, мы
способны познать сложные идеи с помощью определения, являющегося не чем
иным, как перечислением частей, или простых идей, из которых составлены
сложные. Но когда мы доведем свои определения до самых простых идей и все
же будем находить в них некоторую двусмысленность и темноту, какое же
средство останется еще в нашем распоряжении? Что сможем мы изобрести для
того, чтобы пролить свет на эти идеи и сделать их вполне точными и
определенными для нашего умственного взора? Указать впечатления, или
первичные чувствования, с которых эти идеи скопированы. Все эти впечатления
сильны и доступны восприятию, они не оставляют места двусмысленности, они
не только сами ярко освещены, но могут пролить свет и на соответствующие им
идеи, скрытые во тьме. Таким путем нам, возможно, удастся изобрести новый
микроскоп, или оптический инструмент, с помощью которого самые мелкие,
самые простые идеи моральных наук могут быть увеличены настолько, что
станут зримыми и доступными познанию наравне с самыми крупными и заметными
идеями, какие только могут стать предметом нашего исследования.
Итак, чтобы вполне ознакомиться с идеей силы, или необходимой связи,
рассмотрим соответствующее впечатление, а чтобы найти с большей
несомненностью это впечатление, будем искать его во всех источниках, из
которых оно может быть почерпнуто.
Рассматривая окружающие нас внешние объекты и действия причин, мы не
способны, исходя из одного примера, открыть какую-либо силу, или
необходимую связь, и вообще какое-нибудь качество, связывающее действие с
причиной и делающее первое неизменным следствием второй. Мы находим только,
что действие в самом деле, фактически, следует за причиной. Толчок,
производимый одним бильярдным шаром, сопровождается движением второго. И
это все, что является внешним чувствам. Дух не получает от этой
последовательности объектов никакого чувства, или внутреннего впечатления,
а значит, ни в каком единичном, частном случае причинности нет ничего
такого, что могло бы вызвать идею силы, или необходимой связи.
При первом появлении объекта мы никогда не можем предположить, какое
действие он произведет. Но если бы сила, или энергия, какой-нибудь причины
могла быть открыта умом, мы были бы в состоянии предвидеть действие даже
без помощи опыта и сразу же с уверенностью высказывать о нем суждение
благодаря одному лишь мышлению и рассуждению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47