Это
отношение охватило все слои общества снизу доверху. Ядовитые анекдоты на
этот счет можно было услышать в самых высших слоях общества, порою даже в
кругах, лично близких к самим высмеиваемым деятелям партии и государства.
Ничего подобного не было и не могло быть в классические сталинские годы не
только из-за страха репрессий, но также и потому, что еще не сложилось такое
вопиющее расхождение в интеллектуальном уровне руководства и общества в
целом.
В хрущевские годы и первые годы брежневского правления далее началась
всесторонняя критика сталинизма во всех слоях советского общества. Эта
критика постепенно переросла в критику советского коммунистического строя
вообще. Это происходило внутри советского общества, можно сказать, для
внутренних нужд. То, что вырвалось наружу и получило известность на Западе,
[443] составляло лишь незначительную долю этой критической эпидемии. Крайним
проявлением этой эпидемии явилось диссидентское движение, "самиздат" и
"тамиздат". Критике подверглась и сталинская "вульгаризация" идеологии,
которая постепенно переросла в пренебрежительное отношение к идеологии
вообще. Даже в кругах самих идеологов и партийных деятелей, занятых в
идеологии, стали стыдиться апеллировать к идеологии и ссылаться на нее.
Появились бесчисленные статьи и книги в рамках идеологии и в
околоидеологических сферах, в которых, однако, идеология третировалась или
игнорировалась совсем, в лучшем случае от нее отделывались несколькими
ничего не значащими цитатками и упоминаниями. Даже бывшие ярые сталинисты
оказались захваченными этой эпидемией, зачастую опережая "новаторов" (из
конъюнктурных соображений, конечно). В область идеологии устремились толпы
всякого рода "теоретиков", т. е. неудачников, графоманов и карьеристов из
различных наук, которые буквально заполонили идеологию модными идейками и
словечками. И все это делалось под соусом творческого развития марксизма.
Причем сами эти творцы в своих узких кругах издевались над развиваемым ими
марксизмом. Они воображали, будто делают духовную революцию, лишь в силу
необходимости прикрываясь интересами марксизма. На самом деле они ничего
другого, кроме безудержного словоблудия, производить не могли. Однако они
наносили ущерб идеологии, имея за это награды и похвалы.
МОРАЛЬНЫЙ КРИЗИС
Процесс морального разложения общества (особенно правящих и
привилегированных слоев) принял неслыханные доселе размеры. Сами высшие
руководители страны, республик и областей превращались в главарей уголовных
мафий. Достаточно привести в качестве примера превращение всей системы
власти Грузии и Азербайджана в уголовные мафии. Мафиозная группа сложилась
под крылышком Брежнева. В нее вошли дочь и зять Брежнева, ставший первым
заместителем министра внутренних дел. Причем все это проис[444] ходило на
глазах у всех, с циничной наглостью и откровенностью.
Моя жизнь и деятельность протекали в кругах идеологов и сотрудников
аппарата высшей власти. Морально-идейное состояние правящих слоев общества
мне было хорошо известно. Я не мог быть равнодушным к тому, что творилось у
меня на глазах. Это в большой степени способствовало созреванию во мне
бунтарских настроений. Я сочувствовал лейтенанту Ильину. Но я был уже не
юноша, а зрелый человек. Я тоже хотел выстрелить в то состояние общества,
которое символизировал Брежнев, но выстрелить иначе и серьезнее, а именно
рассказав людям о том, что из себя представляет коммунистическое общество в
самих его основах и что из себя представляют люди, являющиеся его носителями
и оплотом.
СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
Логические исследования и педагогическая работа отнимали все мои силы.
Мои социологические интересы были оттеснены куда-то далеко на задний план.
Они настолько ослабли, что их можно было бы совсем не принимать во внимание,
если бы они со временем не вспыхнули вновь. В эти годы в Советском Союзе
была допущена и стала поощряться конкретная социология в западном смысле.
Масса людей, никогда не читавших никаких социологических сочинений и
боявшихся самого слова "социология", вдруг стали социологами. Появились
группы, сектора, отделы и даже целые институты, занятые социологическими
исследованиями. Стали проводиться социологические конференции и симпозиумы,
издаваться монографии и сборники статей. Коммунистическое общество
демонстрировало на этом примере одну из своих особенностей: раз было принято
решение что-то допустить и поощрить, то в поразительно короткие сроки
создавалась армия паразитов и паразитических учреждений, создающих видимость
успешного выполнения этого решения. Социология была таким явлением, что
имитация дела вполне заменяла реальное дело, а с какой-то точки зрения была
предпочтительнее. Тучи [445] шарлатанов и имитаторов дела удовлетворяли
потребности в социологии, решая банальные частные задачки и не вникая
глубоко в запретные проблемы общества.
Я интересовался социологическими исследованиями спорадически и в порядке
хобби. Кое-что почитывал. Участвовал в конференциях. Иногда принимал участие
в работе социологических групп в секретных учреждениях. Но все это не
столько повышало мои познания в социологии, сколько способствовало
критическому отношению к тому, что делалось в ней. Я по опыту в логике уже
знал, что если для дела достаточно десяти хорошо подготовленных и
талантливых специалистов, а в это дело вовлекаются сотни и тысячи
посредственностей, то в этой сфере разрушаются всякие моральные нормы
творчества и справедливые критерии оценки. А в социологию вовлекалось
бесчисленное множество невежд, бездарностей и проходимцев. Так что самому
погружаться в интеллектуальную помойку еще худшего сорта, чем логическая, не
было никакого смысла. Но как бы то ни было, социологический бум
способствовал ослаблению идеологического контроля в кругах творческой
интеллигенции и большей свободе мысли.
И мой интерес к социальным исследованиям несколько подогревался. А
главное - я стал задумываться над тем, чтобы использовать мои логические
идеи и результаты для разработки точной теории коммунистического общества.
Это стимулировало сами мои логические исследования в определенном
направлении - в направлении разработки логики и методологии исследования
эмпирических явлений и особенно сложных эмпирических систем и процессов,
эмпирических связей и массовых явлений. Меня стали приглашать для
консультаций именно как специалиста такого рода, после того как я сделал
несколько докладов и опубликовал несколько работ на эту тему.
Постепенно я стал все больше и больше вовлекаться в размышления на такие
темы. Я никому не говорил о том, что интересуюсь именно социологией, а не
просто логико-математическими методами, обращаясь к социальным явлениям лишь
как к примерам. Почему я так делал? Дело тут вовсе не в том, что я опасался
КГБ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
отношение охватило все слои общества снизу доверху. Ядовитые анекдоты на
этот счет можно было услышать в самых высших слоях общества, порою даже в
кругах, лично близких к самим высмеиваемым деятелям партии и государства.
Ничего подобного не было и не могло быть в классические сталинские годы не
только из-за страха репрессий, но также и потому, что еще не сложилось такое
вопиющее расхождение в интеллектуальном уровне руководства и общества в
целом.
В хрущевские годы и первые годы брежневского правления далее началась
всесторонняя критика сталинизма во всех слоях советского общества. Эта
критика постепенно переросла в критику советского коммунистического строя
вообще. Это происходило внутри советского общества, можно сказать, для
внутренних нужд. То, что вырвалось наружу и получило известность на Западе,
[443] составляло лишь незначительную долю этой критической эпидемии. Крайним
проявлением этой эпидемии явилось диссидентское движение, "самиздат" и
"тамиздат". Критике подверглась и сталинская "вульгаризация" идеологии,
которая постепенно переросла в пренебрежительное отношение к идеологии
вообще. Даже в кругах самих идеологов и партийных деятелей, занятых в
идеологии, стали стыдиться апеллировать к идеологии и ссылаться на нее.
Появились бесчисленные статьи и книги в рамках идеологии и в
околоидеологических сферах, в которых, однако, идеология третировалась или
игнорировалась совсем, в лучшем случае от нее отделывались несколькими
ничего не значащими цитатками и упоминаниями. Даже бывшие ярые сталинисты
оказались захваченными этой эпидемией, зачастую опережая "новаторов" (из
конъюнктурных соображений, конечно). В область идеологии устремились толпы
всякого рода "теоретиков", т. е. неудачников, графоманов и карьеристов из
различных наук, которые буквально заполонили идеологию модными идейками и
словечками. И все это делалось под соусом творческого развития марксизма.
Причем сами эти творцы в своих узких кругах издевались над развиваемым ими
марксизмом. Они воображали, будто делают духовную революцию, лишь в силу
необходимости прикрываясь интересами марксизма. На самом деле они ничего
другого, кроме безудержного словоблудия, производить не могли. Однако они
наносили ущерб идеологии, имея за это награды и похвалы.
МОРАЛЬНЫЙ КРИЗИС
Процесс морального разложения общества (особенно правящих и
привилегированных слоев) принял неслыханные доселе размеры. Сами высшие
руководители страны, республик и областей превращались в главарей уголовных
мафий. Достаточно привести в качестве примера превращение всей системы
власти Грузии и Азербайджана в уголовные мафии. Мафиозная группа сложилась
под крылышком Брежнева. В нее вошли дочь и зять Брежнева, ставший первым
заместителем министра внутренних дел. Причем все это проис[444] ходило на
глазах у всех, с циничной наглостью и откровенностью.
Моя жизнь и деятельность протекали в кругах идеологов и сотрудников
аппарата высшей власти. Морально-идейное состояние правящих слоев общества
мне было хорошо известно. Я не мог быть равнодушным к тому, что творилось у
меня на глазах. Это в большой степени способствовало созреванию во мне
бунтарских настроений. Я сочувствовал лейтенанту Ильину. Но я был уже не
юноша, а зрелый человек. Я тоже хотел выстрелить в то состояние общества,
которое символизировал Брежнев, но выстрелить иначе и серьезнее, а именно
рассказав людям о том, что из себя представляет коммунистическое общество в
самих его основах и что из себя представляют люди, являющиеся его носителями
и оплотом.
СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
Логические исследования и педагогическая работа отнимали все мои силы.
Мои социологические интересы были оттеснены куда-то далеко на задний план.
Они настолько ослабли, что их можно было бы совсем не принимать во внимание,
если бы они со временем не вспыхнули вновь. В эти годы в Советском Союзе
была допущена и стала поощряться конкретная социология в западном смысле.
Масса людей, никогда не читавших никаких социологических сочинений и
боявшихся самого слова "социология", вдруг стали социологами. Появились
группы, сектора, отделы и даже целые институты, занятые социологическими
исследованиями. Стали проводиться социологические конференции и симпозиумы,
издаваться монографии и сборники статей. Коммунистическое общество
демонстрировало на этом примере одну из своих особенностей: раз было принято
решение что-то допустить и поощрить, то в поразительно короткие сроки
создавалась армия паразитов и паразитических учреждений, создающих видимость
успешного выполнения этого решения. Социология была таким явлением, что
имитация дела вполне заменяла реальное дело, а с какой-то точки зрения была
предпочтительнее. Тучи [445] шарлатанов и имитаторов дела удовлетворяли
потребности в социологии, решая банальные частные задачки и не вникая
глубоко в запретные проблемы общества.
Я интересовался социологическими исследованиями спорадически и в порядке
хобби. Кое-что почитывал. Участвовал в конференциях. Иногда принимал участие
в работе социологических групп в секретных учреждениях. Но все это не
столько повышало мои познания в социологии, сколько способствовало
критическому отношению к тому, что делалось в ней. Я по опыту в логике уже
знал, что если для дела достаточно десяти хорошо подготовленных и
талантливых специалистов, а в это дело вовлекаются сотни и тысячи
посредственностей, то в этой сфере разрушаются всякие моральные нормы
творчества и справедливые критерии оценки. А в социологию вовлекалось
бесчисленное множество невежд, бездарностей и проходимцев. Так что самому
погружаться в интеллектуальную помойку еще худшего сорта, чем логическая, не
было никакого смысла. Но как бы то ни было, социологический бум
способствовал ослаблению идеологического контроля в кругах творческой
интеллигенции и большей свободе мысли.
И мой интерес к социальным исследованиям несколько подогревался. А
главное - я стал задумываться над тем, чтобы использовать мои логические
идеи и результаты для разработки точной теории коммунистического общества.
Это стимулировало сами мои логические исследования в определенном
направлении - в направлении разработки логики и методологии исследования
эмпирических явлений и особенно сложных эмпирических систем и процессов,
эмпирических связей и массовых явлений. Меня стали приглашать для
консультаций именно как специалиста такого рода, после того как я сделал
несколько докладов и опубликовал несколько работ на эту тему.
Постепенно я стал все больше и больше вовлекаться в размышления на такие
темы. Я никому не говорил о том, что интересуюсь именно социологией, а не
просто логико-математическими методами, обращаясь к социальным явлениям лишь
как к примерам. Почему я так делал? Дело тут вовсе не в том, что я опасался
КГБ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144