Моим студентам и аспирантам стали чинить препятствия. Мои
ученики и соратники начали демонстративно меня предавать, боясь
неприятностей и думая выгадать от этого. Мне потом сотрудники КГБ
рассказывали, какие подлости в отношении меня делали те, кто прикидывался
доброжелателем. Мне еще никогда до сих пор не приходилось погружаться в
такую помойку подлостей, злобы, клеветы и прочих нормальных мерзостей
нормальной советской жизни, как в эти годы, причем благодаря усилиям людей,
считавшихся моральной и интеллектуальной элитой советской философии. Меня
перестали допускать даже на профессиональные встречи в моем институте и по
моей теме. В 1974 году меня избрали в Академию наук Финляндии, что в логике
было высоким признанием. Это вызвало бурю злобы в наших кругах. В результате
советского давления в Финскую академию немедленно избра[433] ли
вице-президента АН СССР Федосеева. В советской прессе сообщили, что Федосеев
был первым советским ученым, избранным в Финскую академию. Чтобы
опубликовать мою последнюю книгу по логике ("Логическая физика"), мне
пришлось пожертвовать гонораром и прибегнуть к трюку подмены рукописи.
Узнав, что написаны доносы, в которых книга оценивалась как враждебная
марксизму, я отказался даже от исправления бесчисленных опечаток в верстке,
лишь бы книга вышла в свет. Указание приостановить ее печатание вышло тогда,
когда книга уже была в продаже. И мне этого тоже не могли простить. Тем
более сразу же поступило предложение издать книгу по-английски. А немецкий
перевод (в ГДР) вышел уже через несколько месяцев. В 1974 году, как мне
передали знакомые из ЦК, там было принято решение "не создавать культа
Зиновьева" и прекратить публикацию моих работ.
Нападки на меня моих коллег, людей, в общем, трусливых и ничтожных, не
были бы такими явными и настойчивыми, если бы они не имели поддержки в
высших инстанциях власти. Фактически органы власти и власти в сфере
идеологии и философии предоставили моим коллегам свободу действий,
уполномочили их осуществить расправу надо мной. На Западе этот аспект
взаимоотношений власти и подвластного общества, а также взаимоотношений
индивида и общества совершенно незнаком или игнорируется. Непомерно
преувеличивается роль КГБ. А между тем инициатива расправы с непокорным
индивидом далеко не всегда исходит из КГБ и даже из ЦК. КГБ есть
исполнительный орган ЦК, а ЦК получает информацию о людях из их окружения,
из их коллективов, из их профессиональной среды. ЦК и КГБ лишь организуют и
направляют ту инициативу, которая исходит из окружения данного индивида,
подвергаемого давлению и наказанию. Я это испытал на собственном опыте и
видел это, наблюдая аналогичную ситуацию в отношении многих других. Мой
теоретический анализ фундаментальных социальных отношений показал
закономерность такого рода явлений.
Я десятки лет работал в области логики. Работал на виду. Тысячи людей
видели и понимали, что я делал значительное дело. Многие понимали ценность
делае[434] мого мною. Многие следовали за мною явно и многие заимствовали
без ссылок на меня. Многие кипели черной завистью. Но я имел официальную
защиту сверху и поддержку общественного мнения. Этого было мало для
официального взлета, но было достаточно, чтобы как-то жить и продолжать
дело. Но вот я потерял защиту сверху. И небольшая группа завистников,
отчасти сговариваясь и отчасти не сговариваясь, начала разрушать и
дискредитировать все то, что я сделал. На виду у всех. И безнаказанно. Никто
не вступился в мою защиту. Причем не из страха перед властями. Бояться было
нечего. А в силу своего положения, своей натуры. Друзья и ученики охотно и
молниеносно предали меня. Множество людей, понимавших значительность
сделанного мною, позволили небольшой инициативной кучке уничтожить в течение
кратчайшего срока результаты трудов десятков лет. И это без Сталина, без
ГУЛАГа, без распоряжений свыше, без реальных политических и идеологических
причин. Достаточно было лишить минимальной защиты человека, который делал
большое дело, выходящее за рамки способностей массы, как масса немедленно
приводила в действие свои рычаги расправы.
В моем конфликте с советским обществом самым удручающим было не то, что
мои усилия пошли прахом, - я привык мужественно переносить потери, - а то,
что мои усилия разбились из-за ничтожных обстоятельств и ничтожных людей.
Мои замыслы и результаты оказались в вопиющем несоответствии с теми силами,
которые им помешали. Удары мне наносили не грозные силы природы и общества,
не великаны-злодеи, а ничтожные житейские отношения и социальные карлики,
объединившие свои мелкие укусы. Я делал, как мне казалось, огромное дело. А
враг был незрим и ничтожен, но непобедим именно благодаря своей ничтожности
и неуловимости. На Западе я оказался в той же коммунальной среде и в том же
положении. Если все же я в чем-то и как-то "пророс", то это лишь благодаря
раздробленности и неоднородности Запада, а также благодаря тому, что интерес
к моему творчеству проявили люди, для которых я не был профессиональной
угрозой и конкуренцией. Об общей закономерности на этот счет все
предпочитают лицемерно помалкивать. Но, увы, она действу[435] ет с
неумолимой силой. Если бы только писатели решали, кого считать хорошим и
кого плохим писателем, кого печатать и кого нет, то в мире не было бы
Шекспира, Данте, Рабле, Бальзака, Толстого и вообще всех признанных ныне
гениев литературы. Если бы музыканты сами решали, кому быть признанным в
музыке, в мире не было бы Моцарта, Бетховена, Верди и вообще всех ныне
признанных гениев музыки. И так во всех сферах культуры. В наше время эта
закономерность действует с особой силой, так как мир оказался перенасыщенным
учеными, писателями, художниками, артистами и прочими представителями
культуры, и они в силу массовости приобрели большую власть над судьбой
собратьев по творчеству.
Складывается противоречивая ситуация. С одной стороны, чтобы власти
допустили твое существование, нужна какая-то поддержка со стороны
специалистов в твоей сфере деятельности, их мнение как экспертов, с которым
власти считаются. Но с другой стороны, нужно покровительство со стороны
властей, чтобы защитить тебя от твоих коллег, которые начинают чинить тебе
препятствия, если твоя деятельность выходит за рамки их контроля и
терпимости. Выход из этого противоречия зависит от твоей изворотливости.
Твое положение оказывается неустойчивым. Достаточно пустякового повода,
чтобы лишиться поддержки как со стороны коллег, так и со стороны властей.
Если власти и коллеги объединяются в своем намерении поставить предел твоей
активности, тебя не защитит никто и ничто.
РАДИ ЧЕГО
Вспоминать о судьбе моих логических исследований мне особенно больно.
Больше двадцати лет каторжного труда и творческих усилий пошли впустую. Как
будто этого вообще не было. Россия на мне продемонстрировала одно из самых
гнусных ее качеств:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
ученики и соратники начали демонстративно меня предавать, боясь
неприятностей и думая выгадать от этого. Мне потом сотрудники КГБ
рассказывали, какие подлости в отношении меня делали те, кто прикидывался
доброжелателем. Мне еще никогда до сих пор не приходилось погружаться в
такую помойку подлостей, злобы, клеветы и прочих нормальных мерзостей
нормальной советской жизни, как в эти годы, причем благодаря усилиям людей,
считавшихся моральной и интеллектуальной элитой советской философии. Меня
перестали допускать даже на профессиональные встречи в моем институте и по
моей теме. В 1974 году меня избрали в Академию наук Финляндии, что в логике
было высоким признанием. Это вызвало бурю злобы в наших кругах. В результате
советского давления в Финскую академию немедленно избра[433] ли
вице-президента АН СССР Федосеева. В советской прессе сообщили, что Федосеев
был первым советским ученым, избранным в Финскую академию. Чтобы
опубликовать мою последнюю книгу по логике ("Логическая физика"), мне
пришлось пожертвовать гонораром и прибегнуть к трюку подмены рукописи.
Узнав, что написаны доносы, в которых книга оценивалась как враждебная
марксизму, я отказался даже от исправления бесчисленных опечаток в верстке,
лишь бы книга вышла в свет. Указание приостановить ее печатание вышло тогда,
когда книга уже была в продаже. И мне этого тоже не могли простить. Тем
более сразу же поступило предложение издать книгу по-английски. А немецкий
перевод (в ГДР) вышел уже через несколько месяцев. В 1974 году, как мне
передали знакомые из ЦК, там было принято решение "не создавать культа
Зиновьева" и прекратить публикацию моих работ.
Нападки на меня моих коллег, людей, в общем, трусливых и ничтожных, не
были бы такими явными и настойчивыми, если бы они не имели поддержки в
высших инстанциях власти. Фактически органы власти и власти в сфере
идеологии и философии предоставили моим коллегам свободу действий,
уполномочили их осуществить расправу надо мной. На Западе этот аспект
взаимоотношений власти и подвластного общества, а также взаимоотношений
индивида и общества совершенно незнаком или игнорируется. Непомерно
преувеличивается роль КГБ. А между тем инициатива расправы с непокорным
индивидом далеко не всегда исходит из КГБ и даже из ЦК. КГБ есть
исполнительный орган ЦК, а ЦК получает информацию о людях из их окружения,
из их коллективов, из их профессиональной среды. ЦК и КГБ лишь организуют и
направляют ту инициативу, которая исходит из окружения данного индивида,
подвергаемого давлению и наказанию. Я это испытал на собственном опыте и
видел это, наблюдая аналогичную ситуацию в отношении многих других. Мой
теоретический анализ фундаментальных социальных отношений показал
закономерность такого рода явлений.
Я десятки лет работал в области логики. Работал на виду. Тысячи людей
видели и понимали, что я делал значительное дело. Многие понимали ценность
делае[434] мого мною. Многие следовали за мною явно и многие заимствовали
без ссылок на меня. Многие кипели черной завистью. Но я имел официальную
защиту сверху и поддержку общественного мнения. Этого было мало для
официального взлета, но было достаточно, чтобы как-то жить и продолжать
дело. Но вот я потерял защиту сверху. И небольшая группа завистников,
отчасти сговариваясь и отчасти не сговариваясь, начала разрушать и
дискредитировать все то, что я сделал. На виду у всех. И безнаказанно. Никто
не вступился в мою защиту. Причем не из страха перед властями. Бояться было
нечего. А в силу своего положения, своей натуры. Друзья и ученики охотно и
молниеносно предали меня. Множество людей, понимавших значительность
сделанного мною, позволили небольшой инициативной кучке уничтожить в течение
кратчайшего срока результаты трудов десятков лет. И это без Сталина, без
ГУЛАГа, без распоряжений свыше, без реальных политических и идеологических
причин. Достаточно было лишить минимальной защиты человека, который делал
большое дело, выходящее за рамки способностей массы, как масса немедленно
приводила в действие свои рычаги расправы.
В моем конфликте с советским обществом самым удручающим было не то, что
мои усилия пошли прахом, - я привык мужественно переносить потери, - а то,
что мои усилия разбились из-за ничтожных обстоятельств и ничтожных людей.
Мои замыслы и результаты оказались в вопиющем несоответствии с теми силами,
которые им помешали. Удары мне наносили не грозные силы природы и общества,
не великаны-злодеи, а ничтожные житейские отношения и социальные карлики,
объединившие свои мелкие укусы. Я делал, как мне казалось, огромное дело. А
враг был незрим и ничтожен, но непобедим именно благодаря своей ничтожности
и неуловимости. На Западе я оказался в той же коммунальной среде и в том же
положении. Если все же я в чем-то и как-то "пророс", то это лишь благодаря
раздробленности и неоднородности Запада, а также благодаря тому, что интерес
к моему творчеству проявили люди, для которых я не был профессиональной
угрозой и конкуренцией. Об общей закономерности на этот счет все
предпочитают лицемерно помалкивать. Но, увы, она действу[435] ет с
неумолимой силой. Если бы только писатели решали, кого считать хорошим и
кого плохим писателем, кого печатать и кого нет, то в мире не было бы
Шекспира, Данте, Рабле, Бальзака, Толстого и вообще всех признанных ныне
гениев литературы. Если бы музыканты сами решали, кому быть признанным в
музыке, в мире не было бы Моцарта, Бетховена, Верди и вообще всех ныне
признанных гениев музыки. И так во всех сферах культуры. В наше время эта
закономерность действует с особой силой, так как мир оказался перенасыщенным
учеными, писателями, художниками, артистами и прочими представителями
культуры, и они в силу массовости приобрели большую власть над судьбой
собратьев по творчеству.
Складывается противоречивая ситуация. С одной стороны, чтобы власти
допустили твое существование, нужна какая-то поддержка со стороны
специалистов в твоей сфере деятельности, их мнение как экспертов, с которым
власти считаются. Но с другой стороны, нужно покровительство со стороны
властей, чтобы защитить тебя от твоих коллег, которые начинают чинить тебе
препятствия, если твоя деятельность выходит за рамки их контроля и
терпимости. Выход из этого противоречия зависит от твоей изворотливости.
Твое положение оказывается неустойчивым. Достаточно пустякового повода,
чтобы лишиться поддержки как со стороны коллег, так и со стороны властей.
Если власти и коллеги объединяются в своем намерении поставить предел твоей
активности, тебя не защитит никто и ничто.
РАДИ ЧЕГО
Вспоминать о судьбе моих логических исследований мне особенно больно.
Больше двадцати лет каторжного труда и творческих усилий пошли впустую. Как
будто этого вообще не было. Россия на мне продемонстрировала одно из самых
гнусных ее качеств:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144