Однажды они проезжали село Рыбки, и сын впервые увидел деревянное строение, напоминающее огромную елку, вонзившуюся в небо. Работа была хорошая, старинной аккуратности, которую подновить приспела пора, и отец заметил, что сын тоже не сводит глаз с шатрового завершения в зеленых мшинках; он глядел на него неотрывно, пока лес не загородил деревню…
Петру Барановскому было пятнадцать лет, когда отец привез его в Болдин монастырь на храмовой праздник Введения Богородицы. Тут стояла такая же шатровая Введенская церковь, но выложенная до креста в кирпиче. Церковь-то аакрыли по ветхости еще в пору отцовой молодости, а праздник остался — съехалось с окрестностей много народу, у монастырской стены торговля шла всякой всячиной, гармоники заливались за прудом, карусели крутились, но сын как завидел огромный пятикупольный собор, так и замер.
— Помню, меня поразило, — говорит Барановский, — что купола выше сосновых куп и отражаются в пруду вместе с облаками. Как в этой крохотной деревеньке люди подняли такие громады камня под небеса и придали им красоту?..
А через несколько лет по деревне прошел слух, будто сын Дмитрия Барановского подался в Москву, чтобы научиться чертить планы и по ним строить каменные дома.
— Поехал я не с пустыми руками. У меня были зарисовки церкви в Рыбках и Введенской в Болдине. В те годы возбудился интерес к архитектурной старине, но считалось, что влияние национальной русской зодческой школы, характерной шатровыми верхами, не распространилось западнее Можайска, переместившись на север. Когда в Московском археологическом обществе, объединяющем любителей старины, показал я свои эскизы западных шатровых церквей, ученые мужи ахнули и написали мне сюда поручительную бумагу…
— В каком году это было, Петр Дмитриевич? Давно?
— Не очень, в 1911-м…
У него не хватило терпенья дождаться лета, и на святки он явился в Болднно с братом. Игумен изучил бумажку и разрешил войти во Введенскую церковь, которую никто не посещал тридцать лет. Она была пуста, только в углу стояла огромная старинная печь. На полу лежал снег, нанесенный через окна и сквозные трещины. Юноша подошел к печи, смахнул картузом пыль и вздрогнул — открылись ослепительные краски изразцов. Братья сколотили лестницы, собрали по деревне мотки вервья. Карнизы сыпались, разрушенные корнями трав, шатер пронзали забитые кирпичной трухой трещины. Две недели братья, коченея на ветру и— морозе, обмеряли ветхий памятник и примыкающую к нему трапезную палату XVI века.
— Удивительное, знаете, неповторимое явление! Одностолпная, под сводами, с замечательным изразцовым декором и изразцовыми сверху донизупечами. Есть, конечно, Грановитая палата, но это столица, дворец, а тут монастырская трапезная в глухомани!.. И вот снова Москва. Заседание археологического общества. Развесил я чертежи, рисунки, эскизы с обмерами. Прочел устный небольшой доклад и представил первый в своей жизни проект реставрации. Через несколько дней получил приглашение снова явиться. Показывают решение и вручают премию в четыреста рублей пятирублевыми золотыми монетами. Для меня совсем нежданная и огромная сумма!
— На что же вы ее употребили?
— Положил в банк. Как ни трудно мне тогда было, я до весны не разменял из нее ни одной пятирублевки. А весной купил фотографический аппарат с прикладом и поехал по России… Сначала сюда, в село Рыбки, где сфотографировал и обмерил деревянную шатровую церковь семнадцатого века. Потом вернулся в Вязьму, к Одигитрии, которая навсегда покорила меня, когда я встретился с ней на своем московском первопутке. Обмерял ее для практики — необыкновенно сложная и увлекательная была работа! Впрочем, вы сегодня,то есть, наверное, уж вчера, видели этот драгоценнейший памятник.
— Выходит, вы впервые поднялись на него шестьдесят пять лет назад?
— Выходит, так… А вам сейчас сколько?
— Скоро уже полсотни.
— Юноша, — засмеялся он в темноте и через паузу добавил задумчиво: — В вашем возрасте я был далеко отсюда. В Сибири.
— Где же? — полюбопытствовал я, потому что о Сибири мне всегда все интересно.
— Есть такой городок Мариинск…
— Удивительное совпадение! — вырвалось у меня.
— Именно?
— Да я же родился в Мариинске!.. А вы что там делали? — совсем глупо и бестактно спросил я, но было поздно.
— Библиотеку построил в классическом стиле, — произнес он. — С деревянными колоннами. Верстах в трех от станции. Помните?.. Моя вынужденная экскурсия туда была, связана с Василием Блаженным, но это уже совсем другие воспоминания, оставим их…
А я лежал и вспоминал то, о чем вспоминать не хотелось. Магния Юрьевна Барановская еще в бытность свою рассказывала мне, как в середине 30-х годов Петру Дмитриевичу поручили обмерить Василия Блаженного.
— Зачем? — спросил он.
— Памятник назначен к сносу.
Барановский сказал что-то очень резкое, покинул собеседника, и вскоре Мария Юрьевна принесла ему первую передачу.
— Начали? — спросил он жену. — Рушат?
— Нет.
— Тогда я буду есть…
Чтобы прогнать от себя эти воспоминания, спрашиваю:
— Петр Дмитриевич, а как вы, между прочим, тогда, до революции, сумели поступить в институт?
— Между прочим, сначала закончил Московское строительно-техническое училище, работал, потом уж был археологический институт…
Но это прочее было для него ничем не заменимой академией. За эти годы он всласть полазил по стенам, шатрам и куполам с рулеткой, от души пошлепал мастерком. В Москве, Туле и Ашхабаде работал помощником у архитекторов и подрядчиков, строил военные объекты на германском фронте. В Старице Тверской губернии провел полное исследование Борисоглебского собора, памятника XVI-XVII веков, представил проект и модель его реконструкции. Изучил образцы народного деревянного зодчества XVII-XVIII веков в районах Минска, Слуцка, Пинска и Ровно, частично обмерил Китайгородскую стену-сразу-то после революции ее было решено отреставрировать и сохранить как памятник истории и городской фортификации… А в 1918 году Петр Барановский узнал, что во время эсеровского мятежа в Ярославле от артобстрела сильно пострадало особое национальное достояние нашего народа-замечательные памятники русской архитектуры. Через проломы в куполах, сводах и кровлях осенние дожди да мокрые снега могли смыть бесценные фрески. Он обратился в Наркомпрос.
— Это было удивительное, тяжкое и святое время. Трудно даже сейчас себе представить!.. Мятежи, оккупация, интервенция, голод — кровь льется, люди мрут. И остался, как в тринадцатом веке, лишь островок родной земли, не занятой врагом!
Голос у него сорвался. В темноте я перевернул кассету.
— Что нужнее — отремонтировать паровоз или древний храм? И вот, по свидетельству Бонч-Бруевича, Ленин лично распорядился немедленно взяться за спасение памятников Ярославля… Меня назначили руководителем работ. Мне прежде всего нужен был брезент, чтобы срочно защитить самое драгоценное, но брезент был тогда тоже драгоценностью — ни на одном складе его не находилось. Наркомпрос обратился в военвед, и я тут же получил двенадцать огромных кусков брезента. До смерти запомню тот день— августа 1918 года, когда я выехал в Ярославль — во мне все пело… Вы еще не спите?
— Продолжайте, пожалуйста…
— Ну, пpикрыл я фpecки пoд проломами, все прикрыл!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198
Петру Барановскому было пятнадцать лет, когда отец привез его в Болдин монастырь на храмовой праздник Введения Богородицы. Тут стояла такая же шатровая Введенская церковь, но выложенная до креста в кирпиче. Церковь-то аакрыли по ветхости еще в пору отцовой молодости, а праздник остался — съехалось с окрестностей много народу, у монастырской стены торговля шла всякой всячиной, гармоники заливались за прудом, карусели крутились, но сын как завидел огромный пятикупольный собор, так и замер.
— Помню, меня поразило, — говорит Барановский, — что купола выше сосновых куп и отражаются в пруду вместе с облаками. Как в этой крохотной деревеньке люди подняли такие громады камня под небеса и придали им красоту?..
А через несколько лет по деревне прошел слух, будто сын Дмитрия Барановского подался в Москву, чтобы научиться чертить планы и по ним строить каменные дома.
— Поехал я не с пустыми руками. У меня были зарисовки церкви в Рыбках и Введенской в Болдине. В те годы возбудился интерес к архитектурной старине, но считалось, что влияние национальной русской зодческой школы, характерной шатровыми верхами, не распространилось западнее Можайска, переместившись на север. Когда в Московском археологическом обществе, объединяющем любителей старины, показал я свои эскизы западных шатровых церквей, ученые мужи ахнули и написали мне сюда поручительную бумагу…
— В каком году это было, Петр Дмитриевич? Давно?
— Не очень, в 1911-м…
У него не хватило терпенья дождаться лета, и на святки он явился в Болднно с братом. Игумен изучил бумажку и разрешил войти во Введенскую церковь, которую никто не посещал тридцать лет. Она была пуста, только в углу стояла огромная старинная печь. На полу лежал снег, нанесенный через окна и сквозные трещины. Юноша подошел к печи, смахнул картузом пыль и вздрогнул — открылись ослепительные краски изразцов. Братья сколотили лестницы, собрали по деревне мотки вервья. Карнизы сыпались, разрушенные корнями трав, шатер пронзали забитые кирпичной трухой трещины. Две недели братья, коченея на ветру и— морозе, обмеряли ветхий памятник и примыкающую к нему трапезную палату XVI века.
— Удивительное, знаете, неповторимое явление! Одностолпная, под сводами, с замечательным изразцовым декором и изразцовыми сверху донизупечами. Есть, конечно, Грановитая палата, но это столица, дворец, а тут монастырская трапезная в глухомани!.. И вот снова Москва. Заседание археологического общества. Развесил я чертежи, рисунки, эскизы с обмерами. Прочел устный небольшой доклад и представил первый в своей жизни проект реставрации. Через несколько дней получил приглашение снова явиться. Показывают решение и вручают премию в четыреста рублей пятирублевыми золотыми монетами. Для меня совсем нежданная и огромная сумма!
— На что же вы ее употребили?
— Положил в банк. Как ни трудно мне тогда было, я до весны не разменял из нее ни одной пятирублевки. А весной купил фотографический аппарат с прикладом и поехал по России… Сначала сюда, в село Рыбки, где сфотографировал и обмерил деревянную шатровую церковь семнадцатого века. Потом вернулся в Вязьму, к Одигитрии, которая навсегда покорила меня, когда я встретился с ней на своем московском первопутке. Обмерял ее для практики — необыкновенно сложная и увлекательная была работа! Впрочем, вы сегодня,то есть, наверное, уж вчера, видели этот драгоценнейший памятник.
— Выходит, вы впервые поднялись на него шестьдесят пять лет назад?
— Выходит, так… А вам сейчас сколько?
— Скоро уже полсотни.
— Юноша, — засмеялся он в темноте и через паузу добавил задумчиво: — В вашем возрасте я был далеко отсюда. В Сибири.
— Где же? — полюбопытствовал я, потому что о Сибири мне всегда все интересно.
— Есть такой городок Мариинск…
— Удивительное совпадение! — вырвалось у меня.
— Именно?
— Да я же родился в Мариинске!.. А вы что там делали? — совсем глупо и бестактно спросил я, но было поздно.
— Библиотеку построил в классическом стиле, — произнес он. — С деревянными колоннами. Верстах в трех от станции. Помните?.. Моя вынужденная экскурсия туда была, связана с Василием Блаженным, но это уже совсем другие воспоминания, оставим их…
А я лежал и вспоминал то, о чем вспоминать не хотелось. Магния Юрьевна Барановская еще в бытность свою рассказывала мне, как в середине 30-х годов Петру Дмитриевичу поручили обмерить Василия Блаженного.
— Зачем? — спросил он.
— Памятник назначен к сносу.
Барановский сказал что-то очень резкое, покинул собеседника, и вскоре Мария Юрьевна принесла ему первую передачу.
— Начали? — спросил он жену. — Рушат?
— Нет.
— Тогда я буду есть…
Чтобы прогнать от себя эти воспоминания, спрашиваю:
— Петр Дмитриевич, а как вы, между прочим, тогда, до революции, сумели поступить в институт?
— Между прочим, сначала закончил Московское строительно-техническое училище, работал, потом уж был археологический институт…
Но это прочее было для него ничем не заменимой академией. За эти годы он всласть полазил по стенам, шатрам и куполам с рулеткой, от души пошлепал мастерком. В Москве, Туле и Ашхабаде работал помощником у архитекторов и подрядчиков, строил военные объекты на германском фронте. В Старице Тверской губернии провел полное исследование Борисоглебского собора, памятника XVI-XVII веков, представил проект и модель его реконструкции. Изучил образцы народного деревянного зодчества XVII-XVIII веков в районах Минска, Слуцка, Пинска и Ровно, частично обмерил Китайгородскую стену-сразу-то после революции ее было решено отреставрировать и сохранить как памятник истории и городской фортификации… А в 1918 году Петр Барановский узнал, что во время эсеровского мятежа в Ярославле от артобстрела сильно пострадало особое национальное достояние нашего народа-замечательные памятники русской архитектуры. Через проломы в куполах, сводах и кровлях осенние дожди да мокрые снега могли смыть бесценные фрески. Он обратился в Наркомпрос.
— Это было удивительное, тяжкое и святое время. Трудно даже сейчас себе представить!.. Мятежи, оккупация, интервенция, голод — кровь льется, люди мрут. И остался, как в тринадцатом веке, лишь островок родной земли, не занятой врагом!
Голос у него сорвался. В темноте я перевернул кассету.
— Что нужнее — отремонтировать паровоз или древний храм? И вот, по свидетельству Бонч-Бруевича, Ленин лично распорядился немедленно взяться за спасение памятников Ярославля… Меня назначили руководителем работ. Мне прежде всего нужен был брезент, чтобы срочно защитить самое драгоценное, но брезент был тогда тоже драгоценностью — ни на одном складе его не находилось. Наркомпрос обратился в военвед, и я тут же получил двенадцать огромных кусков брезента. До смерти запомню тот день— августа 1918 года, когда я выехал в Ярославль — во мне все пело… Вы еще не спите?
— Продолжайте, пожалуйста…
— Ну, пpикрыл я фpecки пoд проломами, все прикрыл!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198