зачем он убил, как донесли Субудаю, последнего князя восточного улуса — кто там будет собирать дань?
— Спроси, — приказал Субудай толмачу. — Сколько у великого князя сыновей?
— Александр Ярославич, что княжит в Новгороде Великом, — начал певец, и Субудай в широком рукаве теплого халата из страны джурдже тайком загнул мизинец правой руки. — Андрей Ярославич, Константин Ярославич, Михаил Ярославич, Василий Ярославнч…
Пальцы левой руки не гнулись, и Субудай, прислушиваясь к трудным именам, снова начал с того же мизинца.
— Ярослав Ярославич и Даниил Ярославич.
— Пять и еще два, — удовлетворенно пробормотал Субудай. — Семь…
Любознательный Читатель. В Новгороде, выходит, сидел в это время будущий Александр Невский? Почему же он не помог хотя бы Торжку?
— Возможно, он и успел помочь, усилив перед приходом орды гарнизон рубежной крепости княжества, отчего, в частности, она и продержалась две недели. И очень может быть, что, выйди он вовремя с новгородской ратью навстречу орде, ему удалось бы уничтожить уже сильно ослабленные отряды Субудая и Бурундая. Но чтоб на это решиться семнадцатилетнему князю, надо было более или менее достоверно знать численность их сил. Ведь беженцы, видевшие, как конная орда заполняла их маленькие города и села, в один голос уверяли, что безбожные агаряне всюду и несть им числа. И Александр, человек, несомненно, наделенный недюжинным военным талантом, принял правильное решение обороняться с забрал. Не исключено также, что новгородцы на водораздельных волоках преградили лесными завалами дальние южные подступы к городу, изготовились сражаться на ближних ледовых дорогах. А оборону Торжка, быть может, стоило бы счесть даже тактической ошибкой — новоторам лучше было бы загодя вывезти или сжечь хлеб да укрыться за надежными новгородскими стенами. Субудай кинулся бы туда, рассчитывая быстро, как Рязань или Владимир, взять Новгород и Псков, застрял бы там с осадой на месяц-полтора, и весна отрезала б навсегда его погибающую без корма конницу от степи.
— И юный Александр стал бы Ильменским?
— Или Волховским. Однако можно предположить и другие последствия — трагические и непоправимые. Монгольский курултай, не дождавшись к лету Батыя со всеми чингизидами, Субудая и Бурундая с войском, собрал бы в степи и послал десяток свежих туменов на Новгород и Псков, уничтожив эти столпы русской средневековой цивилизации, что могло полностью повернуть не только дальнейшую историю нашего народа, но и историю всей Евразии…
Семеро Ярославичей, внуков Всеволода Большое Гнездо, пережили нашествие с востока, а старший из них, Александр, прекрасно, конечно, представлявший себе еще в 1238 году огромную угрозу с севера, северо-запада и запада, разбил через два года шведов, через четыре — немецких рыцарей, нейтрализовал литовцев и в течение двух десятилетий вел тончайшую дипломатию, сохранив меж четырех огней единственный, островок русской национальной независимости…
При свете двух плошек, в которых горело пахучее урусское масло, кипчак видел, как Субудай неотрывно смотрит в глаза уруса, и удивился: самые храбрые воины, не знавшие страха, больше всего на свете боялись того момента, когда Субудай обернет к ним свое красное веко, а этот раб… Не спуская взгляда с уруса, полководец спросил толмача:
— Почему он меня не боится?
Толмач перевел ответ:
— В душе певца живут боги, которые не подвластны земным владыкам.
— А боится он или не боится смерти? — мертвым голосом спросил Субудай.
— Так же, как великий богатур-воитель.
— Мудро и смело ответил… Пусть тогда споет.
Кипчак и урус перекинулись двумя-тремя словами, замолчали. Кипчак дрожал от страха.
— Говори! — приказал Субудай.
— Не смею, — весь трепеща, пробормотал кипчак.
— Говори!
— Он не будет петь.
— Почему? — Глаз Субудая начал наливаться кровью.
— Он голоден.
Субудай успокоился. Певцов надо кормить: они поют тем, кто дает им мясо, или тем, кто обещает дать мясо,
— Дай ему мяса.
Кипчак подполз к белой урусской ткани, уставленной глиняными чашками с едой, взял кусок баранины, но урус отрицательно покачал головой.
— Он не ест мяса, — робко сказал кипчак. — У них великое неедение, пост.
Субудай задумался, а кипчак ждал, что будет дальше,
— Пусть подойдет и возьмет сам что хочет.
Урус сделал шаг вперед, опустился на колени, взял со скатерти немного хлеба и горсть сушеных яблок, сел в темном углу. Кипчак заметил, что руки у него совсем не дрожали. Субудай сидел, опустив голову, и, казалось, засыпал, а толмач с удивлением наблюдал, как неторопливо жует и обирает с бороды крошки урус. Но вот певец закончил трапезу, вытер тряпицей губы, помахал перед ними двумя пальцами, сложенными вместе, и Субудай увидел, что он принял из рук кипчака деревянное корытце, на которое были туго натянуты тонкие желтые жилы.
Раб положил корытце на колени, перебрал жилы быстрыми пальцами и, чуть покачиваясь, запел первым, горловым голосом, как поют все эти кипчаки, хорезмийцы, индийцы, персы, джурдже и гурджии. А на родине Субудая поют стоя, чтоб вмещалось побольше воздуха для голоса второго, что идет из глубокой середины груди. Так нигде во вселенной не поют, подумал Субудай с гордостью, и под убаюкивающий рокот жил стал думать о богатом городе, укрывшемся за льдами и снегами, и самом богатом городе Урусов Кивамань, о семи урусских братьях-княжичах, потом начал вспоминать чингизидов, вышедших с ним в этот поход, который получался под конец таким тяжелым.
Не сосчитал Субудай Кулькана, самого младшего сына Темучина, потому что его уже не было совсем, — он принял под урусской крепостью смерть. Субудай не стал считать и Бури, правнука Темучина, и внука Темучина Гуюка, сына каана Угедея, потому что они, как все чингизиды, больше всего любят соколиную охоту и вино, а своими распрями с Бату мешают Субудаю — приходится их тут посылать на покорение дальних маленьких селений. Не загнул он пальца, вспомнив Монке и Бучека, внуков Темучина, сыновей его четвертого сына Толуя, потому что их не было здесь. Субудай уничтожил с Толуем-отцом народ джурдже, и Монке с Бучеком тоже воины — рыщут в просторных степях, и враги рассыпаются перед ними, как стада маленьких диких кипчакских коз, которых не догнать и на мерине хорошего хода. И хотя Субудаю как воину было все равно, здесь Бату, внук Темучина, сын его старшего сына Джучи, или не здесь, он начал счет с него, потому что тот был здесь. Дальше шли его братья, внуки Темучина Орда, Шейбани и Тангут, и еще два внука Темучина — сын Джагатая Байдар и второй сын каана Кадан. Сосчитал и сына Эльчжигидая Аргасуна, который не был чингизидом — его дед Качиун приходился братом Темучину, но Аргасун здесь, тоже заносится перед Бату, и его надо считать. Четыре, два и один — семь… Тоже семь!
— О чем он пел? — спросил Субудай, взглянув смолкшему певцу в глаза, вдруг застывшие, как лед.
— О великом князе урусов Ульдемире, что жил в те времена, когда предки кипчаков еще не знали этой страны, не разделенной на улусы, и урусском батыре Иль-я, отрубающем врагу семь голов.
— Семь? — помрачнел Субудай и, чтоб услышала охрана, повысил голос: — Сломайте ему спину!
Раба взяли за слабые руки, повели — пусть расскажет своим богам, что Субудай может быть благодарным за то, что они сохранили для него спасительное зерно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198
— Спроси, — приказал Субудай толмачу. — Сколько у великого князя сыновей?
— Александр Ярославич, что княжит в Новгороде Великом, — начал певец, и Субудай в широком рукаве теплого халата из страны джурдже тайком загнул мизинец правой руки. — Андрей Ярославич, Константин Ярославич, Михаил Ярославич, Василий Ярославнч…
Пальцы левой руки не гнулись, и Субудай, прислушиваясь к трудным именам, снова начал с того же мизинца.
— Ярослав Ярославич и Даниил Ярославич.
— Пять и еще два, — удовлетворенно пробормотал Субудай. — Семь…
Любознательный Читатель. В Новгороде, выходит, сидел в это время будущий Александр Невский? Почему же он не помог хотя бы Торжку?
— Возможно, он и успел помочь, усилив перед приходом орды гарнизон рубежной крепости княжества, отчего, в частности, она и продержалась две недели. И очень может быть, что, выйди он вовремя с новгородской ратью навстречу орде, ему удалось бы уничтожить уже сильно ослабленные отряды Субудая и Бурундая. Но чтоб на это решиться семнадцатилетнему князю, надо было более или менее достоверно знать численность их сил. Ведь беженцы, видевшие, как конная орда заполняла их маленькие города и села, в один голос уверяли, что безбожные агаряне всюду и несть им числа. И Александр, человек, несомненно, наделенный недюжинным военным талантом, принял правильное решение обороняться с забрал. Не исключено также, что новгородцы на водораздельных волоках преградили лесными завалами дальние южные подступы к городу, изготовились сражаться на ближних ледовых дорогах. А оборону Торжка, быть может, стоило бы счесть даже тактической ошибкой — новоторам лучше было бы загодя вывезти или сжечь хлеб да укрыться за надежными новгородскими стенами. Субудай кинулся бы туда, рассчитывая быстро, как Рязань или Владимир, взять Новгород и Псков, застрял бы там с осадой на месяц-полтора, и весна отрезала б навсегда его погибающую без корма конницу от степи.
— И юный Александр стал бы Ильменским?
— Или Волховским. Однако можно предположить и другие последствия — трагические и непоправимые. Монгольский курултай, не дождавшись к лету Батыя со всеми чингизидами, Субудая и Бурундая с войском, собрал бы в степи и послал десяток свежих туменов на Новгород и Псков, уничтожив эти столпы русской средневековой цивилизации, что могло полностью повернуть не только дальнейшую историю нашего народа, но и историю всей Евразии…
Семеро Ярославичей, внуков Всеволода Большое Гнездо, пережили нашествие с востока, а старший из них, Александр, прекрасно, конечно, представлявший себе еще в 1238 году огромную угрозу с севера, северо-запада и запада, разбил через два года шведов, через четыре — немецких рыцарей, нейтрализовал литовцев и в течение двух десятилетий вел тончайшую дипломатию, сохранив меж четырех огней единственный, островок русской национальной независимости…
При свете двух плошек, в которых горело пахучее урусское масло, кипчак видел, как Субудай неотрывно смотрит в глаза уруса, и удивился: самые храбрые воины, не знавшие страха, больше всего на свете боялись того момента, когда Субудай обернет к ним свое красное веко, а этот раб… Не спуская взгляда с уруса, полководец спросил толмача:
— Почему он меня не боится?
Толмач перевел ответ:
— В душе певца живут боги, которые не подвластны земным владыкам.
— А боится он или не боится смерти? — мертвым голосом спросил Субудай.
— Так же, как великий богатур-воитель.
— Мудро и смело ответил… Пусть тогда споет.
Кипчак и урус перекинулись двумя-тремя словами, замолчали. Кипчак дрожал от страха.
— Говори! — приказал Субудай.
— Не смею, — весь трепеща, пробормотал кипчак.
— Говори!
— Он не будет петь.
— Почему? — Глаз Субудая начал наливаться кровью.
— Он голоден.
Субудай успокоился. Певцов надо кормить: они поют тем, кто дает им мясо, или тем, кто обещает дать мясо,
— Дай ему мяса.
Кипчак подполз к белой урусской ткани, уставленной глиняными чашками с едой, взял кусок баранины, но урус отрицательно покачал головой.
— Он не ест мяса, — робко сказал кипчак. — У них великое неедение, пост.
Субудай задумался, а кипчак ждал, что будет дальше,
— Пусть подойдет и возьмет сам что хочет.
Урус сделал шаг вперед, опустился на колени, взял со скатерти немного хлеба и горсть сушеных яблок, сел в темном углу. Кипчак заметил, что руки у него совсем не дрожали. Субудай сидел, опустив голову, и, казалось, засыпал, а толмач с удивлением наблюдал, как неторопливо жует и обирает с бороды крошки урус. Но вот певец закончил трапезу, вытер тряпицей губы, помахал перед ними двумя пальцами, сложенными вместе, и Субудай увидел, что он принял из рук кипчака деревянное корытце, на которое были туго натянуты тонкие желтые жилы.
Раб положил корытце на колени, перебрал жилы быстрыми пальцами и, чуть покачиваясь, запел первым, горловым голосом, как поют все эти кипчаки, хорезмийцы, индийцы, персы, джурдже и гурджии. А на родине Субудая поют стоя, чтоб вмещалось побольше воздуха для голоса второго, что идет из глубокой середины груди. Так нигде во вселенной не поют, подумал Субудай с гордостью, и под убаюкивающий рокот жил стал думать о богатом городе, укрывшемся за льдами и снегами, и самом богатом городе Урусов Кивамань, о семи урусских братьях-княжичах, потом начал вспоминать чингизидов, вышедших с ним в этот поход, который получался под конец таким тяжелым.
Не сосчитал Субудай Кулькана, самого младшего сына Темучина, потому что его уже не было совсем, — он принял под урусской крепостью смерть. Субудай не стал считать и Бури, правнука Темучина, и внука Темучина Гуюка, сына каана Угедея, потому что они, как все чингизиды, больше всего любят соколиную охоту и вино, а своими распрями с Бату мешают Субудаю — приходится их тут посылать на покорение дальних маленьких селений. Не загнул он пальца, вспомнив Монке и Бучека, внуков Темучина, сыновей его четвертого сына Толуя, потому что их не было здесь. Субудай уничтожил с Толуем-отцом народ джурдже, и Монке с Бучеком тоже воины — рыщут в просторных степях, и враги рассыпаются перед ними, как стада маленьких диких кипчакских коз, которых не догнать и на мерине хорошего хода. И хотя Субудаю как воину было все равно, здесь Бату, внук Темучина, сын его старшего сына Джучи, или не здесь, он начал счет с него, потому что тот был здесь. Дальше шли его братья, внуки Темучина Орда, Шейбани и Тангут, и еще два внука Темучина — сын Джагатая Байдар и второй сын каана Кадан. Сосчитал и сына Эльчжигидая Аргасуна, который не был чингизидом — его дед Качиун приходился братом Темучину, но Аргасун здесь, тоже заносится перед Бату, и его надо считать. Четыре, два и один — семь… Тоже семь!
— О чем он пел? — спросил Субудай, взглянув смолкшему певцу в глаза, вдруг застывшие, как лед.
— О великом князе урусов Ульдемире, что жил в те времена, когда предки кипчаков еще не знали этой страны, не разделенной на улусы, и урусском батыре Иль-я, отрубающем врагу семь голов.
— Семь? — помрачнел Субудай и, чтоб услышала охрана, повысил голос: — Сломайте ему спину!
Раба взяли за слабые руки, повели — пусть расскажет своим богам, что Субудай может быть благодарным за то, что они сохранили для него спасительное зерно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198