– Да, иная, но не лучше, – ответил Флис, когда они переходили Лазаретгассе и направлялись к Альзерштрас–се. – У нас больше свободы в применении новых подходов. Затем наша практика не знает сезонных спадов. Здесь университет похож на приятное кафе. Я занят сегодня вечером после восьми тридцати. Это вечеринка у Верт–хеймштейнов. Вы, конечно, знаете эту семью?
– Знаю лишь отчасти, – откровенно ответил Зигмунд, когда они вошли в теплое и гудящее кафе, – хотя первое выполненное мною важное задание было получено в этом салоне. Один из переводчиков Джона Стюарта Милля, работавший на Теодора Гомперца, внезапно умер; Гомперц обмолвился об этом на приеме у Вертхейм–штейнов, и мой профессор философии Франц Брентано рекомендовал меня для работы.
– Да, салоны бывают важными! Многие молодые художники обретают там право голоса, а также своих покровителей. Однако позвольте рассказать о себе.
Вильгельму Флису было двадцать девять лет, на два года меньше, чем Зигмунду. Он родился в процветающей торговой еврейской семье средней руки, будучи не по годам развитым, получил медицинское образование и сумел приобрести обширную практику, завоевав славу одного из лучших отоларингологов Германии.
У него был звучный грудной голос, как у оперного певца. Говорил тихо, так, чтобы лишь Зигмунд слышал его, но посетители за соседними столиками не спускали с него глаз.
– Дорогой доктор Фрейд, я восхищаюсь вами, с тех пор как прочитал ваши статьи о кокаине. Я проверил их на опыте и могу сообщить, что мне удавалось устранить некоторые симптомы, нанося раствор кокаина на слизистую оболочку носа.
Зигмунд наклонился ближе к Флису и сказал доверительно:
– Вы не представляете, как это важно для меня, ведь мои работы с кокаином подверглись серьезной критике.
– Ради бога, почему? Ваши открытия позволили окулистам проводить прежде невозможные операции на глазах. В моей собственной области кокаин позволил обнаружить рефлексы невроза, источник которого находится в носу.
– Рефлексы невроза… в носу? Что вы имеете в виду?
Глаза Флиса возбужденно вспыхнули: теперь он получил возможность обратить собеседника в собственную веру. Он заговорил торопливо: его слова и фразы набегали друг на друга, как щенки на неокрепших ногах, играющие на лужайке.
– Ах, дорогой доктор, нос человека – самый пренеб–регаемый орган и в то же время самый значительный: настоящий проводник всех болезней, наваливающихся на сому и психику жизни. Он торчит день и ночь, как возбужденный пенис, чтобы все почуять, измерить, диагностировать. Я сделал открытия, позволяющие мне сказать по показаниям носа, что произошло плохого в других частях тела пациента. Знаете ли вы, что через несколько лет я сумею доказать, что существует связь между носом и женскими половыми органами?
Зигмунд был поражен. Он даже не подозревал, что подобные работы не только проводятся, но и фиксируются. Он уставился на молодого человека, вздрагивавшего от переполнявших его чувств, а затем спросил:
– Доктор Флис, что вызвало ваш интерес к носу? Во всяком случае, не трудности с вашим собственным: он самый что ни на есть греко–римский, какой мне доводилось видеть.
Флис рассмеялся, довольный.
– Да. Я всегда гордился своим носом. Будь он кривым, приплюснутым, переломленным, я не стал бы специалистом по носу… Но я не должен вас больше задерживать. Знаете, доктор Фрейд, я очарован молодыми венками: они нежнее, женственнее, привлекательнее, чем наши берлинские девушки…
Целый час Зигмунд добирался домой, забыв купить жареные каштаны у старого продавца, вынимавшего их горячими и закопченными с жаровни. С тех пор как он прослушал первую лекцию Шарко, он никогда не был так взволнован. Он извинился перед Мартой за поздний приход, но когда пытался представить себе Флиса и описать его Марте, то обнаружил, что не может передать его образ несколькими фразами.
На следующей неделе после лекции Флис предложил пойти в его излюбленное литературное кафе, знаменитое кафе «Гринштейдль» на чашечку кофе, как любили говорить в Вене. Устроившись за столиком у окна, они наблюдали за венцами – и торопящимися, и медленно прогуливающимися; Вильгельм Флис вновь удивил Зигмунда, на этот раз отказавшись рассказывать о себе.
– Нет, мой дорогой коллега, прошлый раз я пожадничал, меня так взволновала ваша лекция, что я не мог удержаться. Сегодня я хочу узнать больше о вас, о ваших исследованиях в гистологии. Мне особенно хотелось бы, чтобы вы рассказали о работах Шарко по мужской истерии. Йозеф Брейер говорил мне, что на вас вылили ушат холодной воды, когда вы докладывали об этих работах пожилым врачам.
Внимательные, серьезные глаза Флиса были прикованы к глазам Зигмунда, и он вслушивался в каждое слово. Зигмунд говорил час без остановки и сам этому удивился.
– Боже мой, сегодня я прочитал вам вторую лекцию. Но это ваша вина – вы заставляете людей думать, что сказанное ими важно.
– Все, что вы сказали, для меня действительно важно, – ответил спокойно Флис. – Знаете, доктор Фрейд, между нами сходство в том, что мы никогда не позволим себе остановиться в академическом или профессиональном отношении. Подобно Гераклиту, мы верим, что все течет. Каждый день мы узнаем что–то новое в нашей науке, и это наполняет нашу жизнь, все двадцать четыре часа. Как и вы, я вышел из школы Гельмгольца: все должно быть проверено согласно законам физики, химии, математики. На этой солидной основе мы ведем нашу практику, я – в отоларингологии, вы – в неврологии. Но по правде говоря, мы оба разделили собственную жизнь на две части: в одной мы применяем на практике лучшее из общепринятой медицины, в другой стараемся проникнуть в гипотетическую область идей и концепций, смелее подойти к положению человека.
Зигмунд отвел взор от Флиса и наблюдал за прохожими, которые кутались в свои пальто, защищаясь от пронизывающего холодного ветра.
– Да. Без размышлений жизнь была бы для меня скучной. Любой врач, достойный этого звания, должен продвигать свою науку хотя бы на сантиметр вперед.
– Именно так. Настоящее бесследно исчезнет, если оно не обращено в будущее. Как хорошо встретить родственную душу.
Озадаченный, Зигмунд спросил:
– Однако в Берлине, видимо, многие думают так же, как вы?
Флис закрыл на момент глаза.
– Дорогой коллега, у меня много друзей и поклонников в медицине. Вы услышите хвалебные отзывы о моей работе в больницах и на встречах. Но работы, могущие вызвать спор, я сохраняю для себя.
Флис находился в Вене три недели. Зигмунд часто встречался с ним: на вечере у Брейеров, где его сопровождали две миловидные молодые особы; в ресторане «Брейинг и сын», куда Флис пригласил чету Фрейд, и, наконец, у себя дома на воскресном обеде. После каждой лекции они заходили выпить пива и побеседовать. Зигмунд чувствовал, что ранее он никогда не читал лекции лучше; его раззадоривали, ободряли, просвещали мысли Флиса, его утверждения, что «медицинская наука напоминает зародыш в утробе матери, она изменяется, растет, становится с каждым днем все более дееспособной». Его огорчало, что Флис уезжает.
До своего отъезда Флис рекомендовал Зигмунду пациентку по имени фрау Андрасси, объяснив, что был ее личным врачом в Берлине, но не смог ей помочь.
Фрау Андрасси пришла на следующий день после отъезда Флиса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260