Друзья по субботнему клубу нашли квартиру прекрасной для игры в карты. Коллеги по Институту Кассовица реагировали более формально, но и они пришли с цветами и сладостями, чтобы освятить новое пристанище. Эрнст Флейшль, ослабевший настолько, что с трудом поднялся по лестнице, пришел со слугой, который принес для приемной и кабинета Зигмунда прекрасно выполненную голову римского сенатора времен императора Августа. Зигмунд был глубоко тронут: он знал, как дорожил Флейшль этим мраморным бюстом.
Зигмунд использовал часть просторного фойе в качестве приемной, комнаты ожидания; оба мальчика имели собственную спальню, а на долю четырехлетней Матильды достался небольшой кабинет. Новая девушка из Богемии сменила старую гувернантку: та решила, что ей пора удалиться на покой в один из приютов, содержавшихся правительством для безбрачной домашней прислуги. После переезда на новую квартиру Марта и Зигмунд написали фрау Бернейс, пригласив ее приехать, чтобы повидаться с внуками. Но она, видимо, пресытилась Веной и ответила, что Гамбург во всем ее устраивает. Благоприятно к их приглашению отнеслась Минна, которая сообщила, что частенько вспоминает Ринг, это «меню» из камня.
Мнение Зигмунда о районе Берггассе оказалось разумным. В первый же октябрьский день та часть фойе, которую он приспособил под прихожую, наполнилась посетителями. Он понимал, что его практика процветает частично благодаря возврату Австрии к золотому стандарту и восстановлению благополучия, подорванного депрессией семидесятых годов. В добрые времена пациенты не только посещают своих врачей, но, как шутили члены медицинского факультета, «они в состоянии оплачивать счета, не заболевая при этом вновь».
Зигмунд положил крупную сумму денег в банк, чтобы получать приличный доход за счет процентов. Марта, не имевшая отношения к семейным финансам и предпочитавшая в понедельник утром получать деньги на домашние расходы, заметила, когда Зигмунд показал ей банковскую книжку:
– Как приятно, что наконец–то и с нами такое случилось. Подумать только, деньги делают деньги, вместо того чтобы ты их делал, корпя над своей медициной.
Потребовалось всего три недели, чтобы осознать: Эрнст Флейшль принес ему прощальный подарок, а не подарок на новоселье. Зигмунда вызвали срочной запиской от доктора Оберштейнера во второй половине дня на квартиру Флейшля. Когда он прибыл туда, там уже были профессор Брюкке, Экснер, который вот–вот должен был стать руководителем Института психологии, и Йозеф Брейер. Зигмунд понял, что Флейшль умирает. Он прошел в библиотеку, где на кровати лежал его друг, и не смог найти нужных приветственных слов. Вместо этого он положил руку на покрывало, почувствовав плечо Флейшля, проступавшее жестким углом.
Эрнст Флейшль фон Марксов был наименее печальным из всех присутствующих.
– Итак, я в окружении лучших медицинских умов Вены. Что вы сделаете для меня? Возьмите меня за руку… за здоровую! Друзья, не горюйте обо мне. Я репетировал эту сцену десять лет. Я даже выучил наизусть строчки, с которыми должен уйти. Одна из них такая: будьте добры, возьмите с этих полок книги, которые представляют для вас особый интерес.
Брюкке ответил с натянутой улыбкой:
– Спасибо, дорогой коллега, но я не возьму, ибо мои слабеющие глаза не позволят мне читать, когда я буду переплывать Стикс. Но поскольку вы намечаете уйти раньше меня, то я попрошу вас оказать некоторые услуги. Купите мне шелковый берет, плед и самый большой зонт, который там окажется. Переход в следующий мир без большого зонта в качестве трости не доставит мне удовольствия.
– Он будет вас ждать, профессор.
Флейшль попросил Брейера, стоявшего около сигнального шнура, потянуть за него. Слуга Флейшля церемонно принес ужин: икру, несколько бутылок шампанского в ведре со льдом, деликатесы с Нашмаркта, их аромат наполнил комнату. Эрнст настаивал, чтобы каждый выпил и закусил. Слуга открыл бутылку и наполнил полдюжины бокалов, включая бокал хозяина. Ценой невероятных усилий Флейшль приподнялся, поднял свой бокал и сказал:
– Выпьем! Да, я задумал мою собственную прощальную вечеринку. А почему бы и нет? Все дороги ведут на Центральное кладбище. Вечеринки устраиваются, когда мы рождаемся, когда нас крестят, когда обручаемся, женимся, рожаем детей, празднуем годовщины. Почему бы мне не устроить прием по случаю кончины? Я знаю, что никто из вас не поддался бы уговорам устроить для меня такой прием, как бы вы меня ни любили и ни заботились обо мне. Разве не доставляет удовольствия сознание того, что человек может взять с собой в иной мир то, что его глаза увидели в последний момент? Скряга, пересчитывающий свои деньги, забрал бы с собой богатство из сверкающих золотых монет; любитель женских ласк унес бы с собой вечный облик красивой женщины; поклонник «Фауста» Гёте наслаждался бы этим литературным пиршеством до судного дня; любитель прогулок в Венском лесу прихватил бы небольшой зеленый лесок. Я бы хотел взять с собой эту комнату, как она есть сейчас, дабы иметь привычное жилье в чистилище или там, куда попаду.
– На небеса, – пробормотал Зигмунд почти неслышно. – У тебя был ад на земле.
Флейшль услышал его:
– Такое бывает со многими, дорогой Зиг, в их сознании, а не в теле. Ты должен был бы знать об этом от своих пациентов. Отсюда происходит выражение «ад на земле». Я терпел боль, на мою долю ее выпало больше, чем нормальному человеку, но я никогда не ощущал себя в аду в этой комнате с ее книгами и произведениями искусства. Он» являются лучшим противоядием, Зиг, даже лучшим, чем кока, привезенная из Перу. Оберштейнер, открой еще бутылку шампанского. Мне будет приятно проснуться завтра в Елисейских полях божественно здоровым и знать, что у вас болит голова от похмелья в мою честь. Я буду чувствовать, что меня вам не хватает.
Оберштейнер расшатал пробку, которая ударила в потолок, и вновь наполнил бокалы.
– Флейшль, – сказал он, – у тебя кладбищенский юмор; пью за это!
Они пили и закусывали, пели с чувством ностальгии свои университетские песни и легкие романтические мелодии из венских оперетт. Затем, когда была осушена последняя бутылка, опустели подносы с деликатесами, Эрнст Флейшль положил голову на подушку, закрыл глаза. Йозеф Брейер подошел к нему, пощупал пульс: сердце уже не билось. Он начал натягивать простыню на голову Флейшля. Зигмунд сказал мягко:
– А нужно ли это, Йозеф? Он красив даже в смерти. Эли Бернейс пригласил Зигмунда и Марту на ужин к восьми часам вечера, чтобы сообщить нечто важное. У Эли и Анны было уже трое детей, младший, Эдвард, родился всего несколько недель назад. Семья жила хорошо, это было сокровенным желанием Эли. Он отказался от правительственного поста с целью поставить на ноги свое бюро путешествий, но, несмотря на острое деловое чутье и неистощимую энергию, его дела не продвигались так быстро, как ему хотелось. В свои тридцать один год он все еще сохранял ладно скроенную властную фигуру – таким его знал Зигмунд еще десять лет назад. Он безупречно одевался, заказывая костюмы у одного из лучших портных города, носил черные ботинки, сделанные на заказ, и каждый носок по–прежнему тщательно прикалывал тремя английскими булавками к нижнему белью.
– Зиг, Марта, я решил поехать в Америку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260
Зигмунд использовал часть просторного фойе в качестве приемной, комнаты ожидания; оба мальчика имели собственную спальню, а на долю четырехлетней Матильды достался небольшой кабинет. Новая девушка из Богемии сменила старую гувернантку: та решила, что ей пора удалиться на покой в один из приютов, содержавшихся правительством для безбрачной домашней прислуги. После переезда на новую квартиру Марта и Зигмунд написали фрау Бернейс, пригласив ее приехать, чтобы повидаться с внуками. Но она, видимо, пресытилась Веной и ответила, что Гамбург во всем ее устраивает. Благоприятно к их приглашению отнеслась Минна, которая сообщила, что частенько вспоминает Ринг, это «меню» из камня.
Мнение Зигмунда о районе Берггассе оказалось разумным. В первый же октябрьский день та часть фойе, которую он приспособил под прихожую, наполнилась посетителями. Он понимал, что его практика процветает частично благодаря возврату Австрии к золотому стандарту и восстановлению благополучия, подорванного депрессией семидесятых годов. В добрые времена пациенты не только посещают своих врачей, но, как шутили члены медицинского факультета, «они в состоянии оплачивать счета, не заболевая при этом вновь».
Зигмунд положил крупную сумму денег в банк, чтобы получать приличный доход за счет процентов. Марта, не имевшая отношения к семейным финансам и предпочитавшая в понедельник утром получать деньги на домашние расходы, заметила, когда Зигмунд показал ей банковскую книжку:
– Как приятно, что наконец–то и с нами такое случилось. Подумать только, деньги делают деньги, вместо того чтобы ты их делал, корпя над своей медициной.
Потребовалось всего три недели, чтобы осознать: Эрнст Флейшль принес ему прощальный подарок, а не подарок на новоселье. Зигмунда вызвали срочной запиской от доктора Оберштейнера во второй половине дня на квартиру Флейшля. Когда он прибыл туда, там уже были профессор Брюкке, Экснер, который вот–вот должен был стать руководителем Института психологии, и Йозеф Брейер. Зигмунд понял, что Флейшль умирает. Он прошел в библиотеку, где на кровати лежал его друг, и не смог найти нужных приветственных слов. Вместо этого он положил руку на покрывало, почувствовав плечо Флейшля, проступавшее жестким углом.
Эрнст Флейшль фон Марксов был наименее печальным из всех присутствующих.
– Итак, я в окружении лучших медицинских умов Вены. Что вы сделаете для меня? Возьмите меня за руку… за здоровую! Друзья, не горюйте обо мне. Я репетировал эту сцену десять лет. Я даже выучил наизусть строчки, с которыми должен уйти. Одна из них такая: будьте добры, возьмите с этих полок книги, которые представляют для вас особый интерес.
Брюкке ответил с натянутой улыбкой:
– Спасибо, дорогой коллега, но я не возьму, ибо мои слабеющие глаза не позволят мне читать, когда я буду переплывать Стикс. Но поскольку вы намечаете уйти раньше меня, то я попрошу вас оказать некоторые услуги. Купите мне шелковый берет, плед и самый большой зонт, который там окажется. Переход в следующий мир без большого зонта в качестве трости не доставит мне удовольствия.
– Он будет вас ждать, профессор.
Флейшль попросил Брейера, стоявшего около сигнального шнура, потянуть за него. Слуга Флейшля церемонно принес ужин: икру, несколько бутылок шампанского в ведре со льдом, деликатесы с Нашмаркта, их аромат наполнил комнату. Эрнст настаивал, чтобы каждый выпил и закусил. Слуга открыл бутылку и наполнил полдюжины бокалов, включая бокал хозяина. Ценой невероятных усилий Флейшль приподнялся, поднял свой бокал и сказал:
– Выпьем! Да, я задумал мою собственную прощальную вечеринку. А почему бы и нет? Все дороги ведут на Центральное кладбище. Вечеринки устраиваются, когда мы рождаемся, когда нас крестят, когда обручаемся, женимся, рожаем детей, празднуем годовщины. Почему бы мне не устроить прием по случаю кончины? Я знаю, что никто из вас не поддался бы уговорам устроить для меня такой прием, как бы вы меня ни любили и ни заботились обо мне. Разве не доставляет удовольствия сознание того, что человек может взять с собой в иной мир то, что его глаза увидели в последний момент? Скряга, пересчитывающий свои деньги, забрал бы с собой богатство из сверкающих золотых монет; любитель женских ласк унес бы с собой вечный облик красивой женщины; поклонник «Фауста» Гёте наслаждался бы этим литературным пиршеством до судного дня; любитель прогулок в Венском лесу прихватил бы небольшой зеленый лесок. Я бы хотел взять с собой эту комнату, как она есть сейчас, дабы иметь привычное жилье в чистилище или там, куда попаду.
– На небеса, – пробормотал Зигмунд почти неслышно. – У тебя был ад на земле.
Флейшль услышал его:
– Такое бывает со многими, дорогой Зиг, в их сознании, а не в теле. Ты должен был бы знать об этом от своих пациентов. Отсюда происходит выражение «ад на земле». Я терпел боль, на мою долю ее выпало больше, чем нормальному человеку, но я никогда не ощущал себя в аду в этой комнате с ее книгами и произведениями искусства. Он» являются лучшим противоядием, Зиг, даже лучшим, чем кока, привезенная из Перу. Оберштейнер, открой еще бутылку шампанского. Мне будет приятно проснуться завтра в Елисейских полях божественно здоровым и знать, что у вас болит голова от похмелья в мою честь. Я буду чувствовать, что меня вам не хватает.
Оберштейнер расшатал пробку, которая ударила в потолок, и вновь наполнил бокалы.
– Флейшль, – сказал он, – у тебя кладбищенский юмор; пью за это!
Они пили и закусывали, пели с чувством ностальгии свои университетские песни и легкие романтические мелодии из венских оперетт. Затем, когда была осушена последняя бутылка, опустели подносы с деликатесами, Эрнст Флейшль положил голову на подушку, закрыл глаза. Йозеф Брейер подошел к нему, пощупал пульс: сердце уже не билось. Он начал натягивать простыню на голову Флейшля. Зигмунд сказал мягко:
– А нужно ли это, Йозеф? Он красив даже в смерти. Эли Бернейс пригласил Зигмунда и Марту на ужин к восьми часам вечера, чтобы сообщить нечто важное. У Эли и Анны было уже трое детей, младший, Эдвард, родился всего несколько недель назад. Семья жила хорошо, это было сокровенным желанием Эли. Он отказался от правительственного поста с целью поставить на ноги свое бюро путешествий, но, несмотря на острое деловое чутье и неистощимую энергию, его дела не продвигались так быстро, как ему хотелось. В свои тридцать один год он все еще сохранял ладно скроенную властную фигуру – таким его знал Зигмунд еще десять лет назад. Он безупречно одевался, заказывая костюмы у одного из лучших портных города, носил черные ботинки, сделанные на заказ, и каждый носок по–прежнему тщательно прикалывал тремя английскими булавками к нижнему белью.
– Зиг, Марта, я решил поехать в Америку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260