Анна была хорошим товарищем; она понимала, как страдает Зигмунд, и внутренне ощущала его боль как свою, но не выдавала своих эмоций и соблюдала договоренность: «Никакой жалости, никакого сочувствия». Она была более чем сиделкой; его радовало, как мужал ее ум, овладевавший проблемами образования и детской психологии. Он писал Пфистеру: «Из всех областей приложения психоанализа действительно процветает открытая Вами область образования.
Я очень доволен тем, что моя дочь начинает выполнять здесь хорошую работу».
Много молодежи приезжало в Вену обучаться психоанализу, и Анна имела большую возможность завязывать дружбу и вести общественную деятельность. Она посещала театр вместе с Джеймсом и Алике Стречи; однажды они взяли ее в гостиницу «Регина», а потом позволили одной добираться до Бергтассе. На следующий день Зигмунд решительно порицал их за то, что они оставили Анну ночью одну. Стречи заметил:
– Это был страшный аналитический час!
Иногда она устанавливала дружбу с каким–либо пациентом Зигмунда, но не ранее завершения психоанализа. Одной из ее подруг стала американка Дороти Бэрлингем; замужняя, имеющая детей, она пересекла Атлантику в поисках помощи у профессора Фрейда и так привязалась к Вене и Фрейдам, что сняла квартиру на Берггассе, 19. Она помогала Анне основать школу для детей, где Анна могла приложить свои новые теории к малолеткам. Они сняли вместе деревенский коттедж в Хохротерде, примерно в сорока пяти минутах езды на автомашине от Вены. Летом Зигмунд иногда навещал их там.
Он собирался написать книгу о Моисее, которая дала бы ему простор для рассуждений. За несколько лет до этого он написал небольшую работу о скульптуре Микеланджело «Моисей». Моисей давно восхищал его как личность, чье легендарное происхождение совпало с появлением многих мифических религиозных лидеров, как отметил Отто Ранк в книге «Миф о рождении героя». У Зигмунда не было желания отнимать у еврейского народа человека, которым он гордился как величайшим из своих сынов. Зигмунд был согласен с историками, что Моисей – реальное лицо, возглавившее исход евреев из Египта в тринадцатом или четырнадцатом веке до Христа. Но был ли Моисей евреем или же египтянином? Его имя египетское, а не еврейское.
Если Моисей был египтянином, то почему он ушел от своего народа и вывел чужой народ из разваливавшегося египетского династического государства? Не был ли он сторонником религии атен, возникшей в период ранних династий при Ахенатоне и проповедовавшей строгий монотеизм, правду и справедливость как высшую цель жизни, запрещавшей церемонии и магию? Религия атен была ликвидирована последними фараонами; если Моисей хотел сохранить ее, к кому, как не к меньшинству, следовало обратиться, а потом вывести его из рабства и воссоздать для этого меньшинства религию атен, с которой, заметил Зигмунд, так согласовывалась в важных аспектах более поздняя еврейская религия?
Зигмунд знал, что ступает по тонкому льду. Он надолго отложил рукопись, но проблема продолжала волновать его.
Он всегда наслаждался перепиской. В дни, когда он был отверженным, переписка для него служила главной опорой. Ныне, когда он принимал лишь немногих гостей и вел всего три сеанса психоанализа в день, у него в достатке было времени и энергии, чтобы писать письма. Он писал Арнольду Цвейгу, романом которого «Спор об унтере Грише» он восхищался:
«У меня еще такая большая способность наслаждаться, что я недоволен навязанной мне отставкой. В Вене неприятная зима, и я месяцами не выходил на улицу. Мне трудно приспособиться к роли героя, страдающего за человечество, которую Вы любезно приписали мне. Настроение плохое, мне мало что нравится, самокритика стала еще более острой. Я поставил бы ей диагноз старческой депрессии. Я вижу, как над миром, даже моим крохотным миром, сгущаются тучи бедствий. Я должен напомнить себе о светлом пятне: моя дочь Анна совершила прекрасные аналитические открытия в настоящее время и, как мне говорят, мастерски читает лекции. Это – предостережение не думать, что мир кончается с моей смертью».
В похожем приятном тоне было написано письмо, полученное от Альберта Эйнштейна, нашедшего пристанище в Принстонском университете:
«Уважаемый господин Фрейд!
Счастлив, что нынешнему поколению повезло иметь возможность выразить свое уважение и признательность Вам как одному из величайших учителей. Вы, несомненно, не облегчили скептикам задачу прийти к независимому суждению. Лишь в последнее время я сумел понять умозрительную силу Вашего образа мышления и его огромное воздействие на современное миросозерцание, не будучи, однако, в состоянии сформировать определенное мнение относительно содержащейся в нем истины. Не так давно тем не менее я услышал о нескольких примерах, не столь важных самих по себе, которые, по моему мнению, могут быть объяснены только теорией подавления. Я был рад тому, что их нашел, ибо всегда приятно, когда великая и красивая концепция оказывается созвучной реальности».
Напряженно продвигаясь к восьмидесяти годам, ощущая потерю столь многих ушедших в иной мир друзей, он подошел к такой точке в своей жизни, когда был готов простить отколовшихся в прошлом и теперь. Оставался лишь один нарыв.
Эдуард Пишон, зять Пьера Жане, дружественно настроенный к Зигмунду, обратился с просьбой, может ли Жане навестить его. С самого начала Жане был последовательным и суровым критиком психоанализа. Фрейд написал Марии Бонапарт:
«Нет, не хочу видеть Жане. Я не могу удержаться от упрека в его адрес за то, что он вел себя несправедливо в отношении психоанализа, а также меня лично и никогда не исправил содеянного. Было достаточно глупо с его стороны заявить, что идея сексуальной этиологии неврозов могла возникнуть лишь в атмосфере города, подобного Вене. Затем, когда французские авторы пустили в ход клевету, будто я слушал его лекции и украл его идеи, он мог одним своим словом положить конец таким разговорам, ведь я никогда не видел его и не слышал его имени во времена Шарко. Такого слова он не сказал».
Он вступил в такой возраст, когда человек, оглядываясь на прожитые годы, предается воспоминаниям, подводит итог неудачам и свершениям. В полости рта вновь появилась раковая опухоль; требовались более обширные операции. Но разве он не перенес почти тридцать операций и не прожил тринадцать лет с того страшного дня, когда в кабинете доктора Пихлера узнал правду? Иногда он не верил, что выдержит еще час мучительной боли; однако вплоть до сегодняшнего дня он занимался больными, обучал молодых аналитиков, писал третью часть своей книги «Моисей и монотеизм». Его неизбывная любовь к жизни заставляла смерть отступать. Он поморщился бы, если бы говорили о «героическом» свершении его друзья и последователи. Его не покидало чувство юмора. Когда посетительница поинтересовалась его здоровьем, он ответил:
– Как себя чувствует восьмидесятилетний – это не тема для разговоров.
Психоанализ еще не был включен в учебные программы австрийских медицинских школ, однако университеты пользовались книгами Фрейда, и на них воспиталось целое поколение студентов. «Вводные лекции по психоанализу» в русском переводе продавались в тысячах экземплярах в Москве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260
Я очень доволен тем, что моя дочь начинает выполнять здесь хорошую работу».
Много молодежи приезжало в Вену обучаться психоанализу, и Анна имела большую возможность завязывать дружбу и вести общественную деятельность. Она посещала театр вместе с Джеймсом и Алике Стречи; однажды они взяли ее в гостиницу «Регина», а потом позволили одной добираться до Бергтассе. На следующий день Зигмунд решительно порицал их за то, что они оставили Анну ночью одну. Стречи заметил:
– Это был страшный аналитический час!
Иногда она устанавливала дружбу с каким–либо пациентом Зигмунда, но не ранее завершения психоанализа. Одной из ее подруг стала американка Дороти Бэрлингем; замужняя, имеющая детей, она пересекла Атлантику в поисках помощи у профессора Фрейда и так привязалась к Вене и Фрейдам, что сняла квартиру на Берггассе, 19. Она помогала Анне основать школу для детей, где Анна могла приложить свои новые теории к малолеткам. Они сняли вместе деревенский коттедж в Хохротерде, примерно в сорока пяти минутах езды на автомашине от Вены. Летом Зигмунд иногда навещал их там.
Он собирался написать книгу о Моисее, которая дала бы ему простор для рассуждений. За несколько лет до этого он написал небольшую работу о скульптуре Микеланджело «Моисей». Моисей давно восхищал его как личность, чье легендарное происхождение совпало с появлением многих мифических религиозных лидеров, как отметил Отто Ранк в книге «Миф о рождении героя». У Зигмунда не было желания отнимать у еврейского народа человека, которым он гордился как величайшим из своих сынов. Зигмунд был согласен с историками, что Моисей – реальное лицо, возглавившее исход евреев из Египта в тринадцатом или четырнадцатом веке до Христа. Но был ли Моисей евреем или же египтянином? Его имя египетское, а не еврейское.
Если Моисей был египтянином, то почему он ушел от своего народа и вывел чужой народ из разваливавшегося египетского династического государства? Не был ли он сторонником религии атен, возникшей в период ранних династий при Ахенатоне и проповедовавшей строгий монотеизм, правду и справедливость как высшую цель жизни, запрещавшей церемонии и магию? Религия атен была ликвидирована последними фараонами; если Моисей хотел сохранить ее, к кому, как не к меньшинству, следовало обратиться, а потом вывести его из рабства и воссоздать для этого меньшинства религию атен, с которой, заметил Зигмунд, так согласовывалась в важных аспектах более поздняя еврейская религия?
Зигмунд знал, что ступает по тонкому льду. Он надолго отложил рукопись, но проблема продолжала волновать его.
Он всегда наслаждался перепиской. В дни, когда он был отверженным, переписка для него служила главной опорой. Ныне, когда он принимал лишь немногих гостей и вел всего три сеанса психоанализа в день, у него в достатке было времени и энергии, чтобы писать письма. Он писал Арнольду Цвейгу, романом которого «Спор об унтере Грише» он восхищался:
«У меня еще такая большая способность наслаждаться, что я недоволен навязанной мне отставкой. В Вене неприятная зима, и я месяцами не выходил на улицу. Мне трудно приспособиться к роли героя, страдающего за человечество, которую Вы любезно приписали мне. Настроение плохое, мне мало что нравится, самокритика стала еще более острой. Я поставил бы ей диагноз старческой депрессии. Я вижу, как над миром, даже моим крохотным миром, сгущаются тучи бедствий. Я должен напомнить себе о светлом пятне: моя дочь Анна совершила прекрасные аналитические открытия в настоящее время и, как мне говорят, мастерски читает лекции. Это – предостережение не думать, что мир кончается с моей смертью».
В похожем приятном тоне было написано письмо, полученное от Альберта Эйнштейна, нашедшего пристанище в Принстонском университете:
«Уважаемый господин Фрейд!
Счастлив, что нынешнему поколению повезло иметь возможность выразить свое уважение и признательность Вам как одному из величайших учителей. Вы, несомненно, не облегчили скептикам задачу прийти к независимому суждению. Лишь в последнее время я сумел понять умозрительную силу Вашего образа мышления и его огромное воздействие на современное миросозерцание, не будучи, однако, в состоянии сформировать определенное мнение относительно содержащейся в нем истины. Не так давно тем не менее я услышал о нескольких примерах, не столь важных самих по себе, которые, по моему мнению, могут быть объяснены только теорией подавления. Я был рад тому, что их нашел, ибо всегда приятно, когда великая и красивая концепция оказывается созвучной реальности».
Напряженно продвигаясь к восьмидесяти годам, ощущая потерю столь многих ушедших в иной мир друзей, он подошел к такой точке в своей жизни, когда был готов простить отколовшихся в прошлом и теперь. Оставался лишь один нарыв.
Эдуард Пишон, зять Пьера Жане, дружественно настроенный к Зигмунду, обратился с просьбой, может ли Жане навестить его. С самого начала Жане был последовательным и суровым критиком психоанализа. Фрейд написал Марии Бонапарт:
«Нет, не хочу видеть Жане. Я не могу удержаться от упрека в его адрес за то, что он вел себя несправедливо в отношении психоанализа, а также меня лично и никогда не исправил содеянного. Было достаточно глупо с его стороны заявить, что идея сексуальной этиологии неврозов могла возникнуть лишь в атмосфере города, подобного Вене. Затем, когда французские авторы пустили в ход клевету, будто я слушал его лекции и украл его идеи, он мог одним своим словом положить конец таким разговорам, ведь я никогда не видел его и не слышал его имени во времена Шарко. Такого слова он не сказал».
Он вступил в такой возраст, когда человек, оглядываясь на прожитые годы, предается воспоминаниям, подводит итог неудачам и свершениям. В полости рта вновь появилась раковая опухоль; требовались более обширные операции. Но разве он не перенес почти тридцать операций и не прожил тринадцать лет с того страшного дня, когда в кабинете доктора Пихлера узнал правду? Иногда он не верил, что выдержит еще час мучительной боли; однако вплоть до сегодняшнего дня он занимался больными, обучал молодых аналитиков, писал третью часть своей книги «Моисей и монотеизм». Его неизбывная любовь к жизни заставляла смерть отступать. Он поморщился бы, если бы говорили о «героическом» свершении его друзья и последователи. Его не покидало чувство юмора. Когда посетительница поинтересовалась его здоровьем, он ответил:
– Как себя чувствует восьмидесятилетний – это не тема для разговоров.
Психоанализ еще не был включен в учебные программы австрийских медицинских школ, однако университеты пользовались книгами Фрейда, и на них воспиталось целое поколение студентов. «Вводные лекции по психоанализу» в русском переводе продавались в тысячах экземплярах в Москве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260