Владелец абонемента, имевший право на одно и то же место в каждом сезоне, подвергался большему осуждению света за его продажу, чем за отступление от порядочности. Истинные ценители музыки, не имевшие возможности попасть на концерты, жаловались, что половина мест занята «бабскими» Ксантиппами, кои, как утверждала вся Австрия, проспали девять раз на Девятой симфонии Бетховена.
Невозможность попасть на концерты филармонии не была в конечном счете катастрофой. Музыка наполняла все уголки Вены: трубили военные оркестры; из театра Ронахера доносились венские популярные марши, исполнявшиеся полковым оркестром «Дейчмейстер»; в Курзале городского парка оркестр исполнял романтические мелодии; в Народном саду можно было послушать Моцарта и Бетховена; в ресторане «Тартенбау» – очаровательные венские вальсы. По вечерам исполнители народных песен развлекали посетителей парков, где продавали вразнос пиво и вино.
– Почему бы нам не любить музыку? – спрашивали венцы. – Разве не мы ее выдумали? Большая часть великой музыки мира написана здесь или в окрестных деревнях Моцартом, Бетховеном, Шубертом, Гайдном… Какой другой город может похвастаться таким обилием имен?
Вена любила свою музыку.
– А почему бы и не любить? – говорили, злословя. – Разве есть лучший способ отвлекать от мыслей?
В конце концов Зигмунд оказался в столь бедственном состоянии, что не имел даже крейцера на почтовые марки для писем к Марте. Он редко навещал родителей, ибо не хотел расстраивать их своим потрепанным видом. Да и сама семья переживала трудное время, полки на кухне были пустыми. Пробуждаясь по утрам, Амалия молилась, чтобы посыпалась манна небесная. Зигмунда мучила совесть: ему почти двадцать восемь, он высококвалифицированный профессионал и не может ничего дать семье, ведь она тратит на расходы всего лишь шесть гульденов в неделю, которые приносит Александр. Митци обещали место бонны в Париже, но только летом. Дольфи и Паули также ищут работу. Якоба уговорил двоюродный брат, живший в Румынии, поехать в Одессу, где якобы имеются хорошие возможности. Он вернулся с пустыми руками, совершенно подавленный.
В прохладный апрельский полдень Зигмунд случайно встретил отца на Франценринг, между муниципальным парком и зданием Бургтеатра, строившимся уже десять лет. Зигмунд заметил Якоба на расстоянии в полквартала, тот запрятал свой подбородок в воротник тяжелого пальто и шел, слегка шаркая ногами. Зигмунд горячо любил своего отца; всю свою жизнь он неизменно пользовался его теплым вниманием и поддержкой. Он остановился на тротуаре, радостно заулыбался, когда Якоб шагнул прямо в его объятия. Он поцеловал отца в обе щеки, а затем выпалил самую большую ложь, на какую был способен:
– Папа, что за чудо тебя встретить. А я иду домой к маме на завтрак, чтобы сообщить тебе приятную новость. Я должен получить приличную сумму.
В глазах Якоба мелькнула смешинка:
– Зигмунд, твой мизинец, конечно, умнее моей головы, однако тебе следует заниматься медицинской наукой. Таланта на представление сказок у тебя явно нет.
– Есть что–то у тебя на будущее, папа?
– Конечно. У меня хорошие планы и большие надежды.
Зигмунд бегом пересек парк, прошел мимо университета и по Верингерштрассе к больнице. У себя в кабинете он написал письмо единокровным братьям в Манчестер с просьбой высылать Якобу ежемесячно достаточно денег, чтобы сохранить его здоровье и достоинство. Он станет поддерживать Якоба, как только завершит свою подготовку, а пока же это должны делать они… Филипп и Эммануэль прислали крупную сумму.
Через несколько дней по вызову вечером он посетил своего старого друга профессора Хаммершлага, который жил с женой и детьми в Брандштетте. Хаммершлаг был учителем Зигмунда в гимназии. После пятидесяти лет работы он вышел на пенсию, скромную, но тем не менее достаточную. Хаммершлаг относился по–отечески к Зигмунду – в университетские годы он ссужал ему небольшие суммы. Поначалу Зигмунд стыдился принимать деньги от скромно живущего человека. Хаммершлаг сказал ему:
– В молодости я страдал от бедности. Я не вижу ничего плохого принять помощь от того, кто может ее оказать.
Йозеф Брейер, также помогавший Зигмунду, согласился со сказанным. Зигмунд ответил:
– Хорошо, полагаю, что могу быть в долгу у хороших людей и людей нашей веры, не стыдясь.
Флейшль, услышав об этом, тоже пытался ссудить Зигмунду деньги и тем не менее вспылил:
– Это что еще за узость взглядов? Ты хочешь быть в долгу у хороших людей своей собственной веры. Неужто деньги имеют вероисповедание? Разве есть различие между долгом еврея и долгом католика? Когда станешь преуспевающим врачом, разве ты откажешься ссудить деньги нуждающемуся студенту–христианину? Да, не откажешься! Зиг, у тебя осталось меньше пережитков гетто, чем у какого–либо иного еврея, а я работал с лучшими из них. Предрассудки словно путы. Ты отказываешься подчиняться внешним проявлениям своей религии, но где–то в глубине сознания все еще продолжаешь делать оскорбительные различия. Ты просто должен смести остатки тех стен.
– Ты прав, Эрнст. Я попытаюсь, – задумчиво сказал Зигмунд. – И спасибо тебе за ссуду.
Хаммершлаг зачесывал свои редкие белесые волосы на лоб, оставляя открытыми мягкие глаза талмудиста и короткий нос; нижнюю часть лица обрамляли белые усы и борода.
– Зигмунд, моему сыну Альберту нужна помощь в клинической школе. У него сложности в одной или двух областях. Не сможешь ли ты сделать что–нибудь для него?
– Конечно. Пусть приходит ко мне между пятью и шестью часами вечера. Я подтяну его там, где он слаб.
– Я знал, что скажешь именно так. Но я просил тебя прийти по другой причине. Богатый знакомый дал мне пятьдесят гульденов для нуждающегося достойного молодого человека. Я упомянул твое имя, и он согласился, что этим человеком должен быть ты.
Зигмунд прошел в другой угол комнаты, рассеянно посмотрел на обветшавшую мебель Хаммершлага. Каким образом до профессора Хаммершлага дошло то, что он в отчаянном положении? И каким образом может человек выкроить пятьдесят гульденов из своей скромной месячной пенсии? Это акт невероятной доброты.
– Профессор Хаммершлаг, не скрою, что нуждаюсь в деньгах. Но принять их я не могу.
Хаммершлаг втиснул банкноты в руку Зигмунда:
– Используй это. Облегчи свои тяготы.
У Зигмунда запершило в горле:
– Вы знаете, профессор, я должен отдать их моей семье.
– Нет! Я против этого. Ты много работаешь и не можешь позволить себе помогать другим людям. – Затем Хаммершлаг уступил: – Ладно, отдай половину семье.
Бывали времена, когда Зигмунду казалось, что, возможно, астрологи и правы: в определенные периоды планеты создают помехи и все идет из рук вон плохо, затем по причинам, которые невозможно определить, все меняется. К нему прислали студента для прохождения полного курса анатомии мозга. Было сказано, что студент хорошо заплатит, если доктор Фрейд сумеет уложиться в четыре недели. Друг прислал ему пациентку – продавщицу фруктов из магазина «Три ворона», страдавшую от непрерывного шума в ушах. Зигмунд договорился, что доктор Поллак обследует ее, чтобы убедиться в отсутствии органических пороков, после чего была применена электротерапия. Шум прибора, возможно, вытеснил шум в ушах, и женщина вернулась домой излечившейся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260
Невозможность попасть на концерты филармонии не была в конечном счете катастрофой. Музыка наполняла все уголки Вены: трубили военные оркестры; из театра Ронахера доносились венские популярные марши, исполнявшиеся полковым оркестром «Дейчмейстер»; в Курзале городского парка оркестр исполнял романтические мелодии; в Народном саду можно было послушать Моцарта и Бетховена; в ресторане «Тартенбау» – очаровательные венские вальсы. По вечерам исполнители народных песен развлекали посетителей парков, где продавали вразнос пиво и вино.
– Почему бы нам не любить музыку? – спрашивали венцы. – Разве не мы ее выдумали? Большая часть великой музыки мира написана здесь или в окрестных деревнях Моцартом, Бетховеном, Шубертом, Гайдном… Какой другой город может похвастаться таким обилием имен?
Вена любила свою музыку.
– А почему бы и не любить? – говорили, злословя. – Разве есть лучший способ отвлекать от мыслей?
В конце концов Зигмунд оказался в столь бедственном состоянии, что не имел даже крейцера на почтовые марки для писем к Марте. Он редко навещал родителей, ибо не хотел расстраивать их своим потрепанным видом. Да и сама семья переживала трудное время, полки на кухне были пустыми. Пробуждаясь по утрам, Амалия молилась, чтобы посыпалась манна небесная. Зигмунда мучила совесть: ему почти двадцать восемь, он высококвалифицированный профессионал и не может ничего дать семье, ведь она тратит на расходы всего лишь шесть гульденов в неделю, которые приносит Александр. Митци обещали место бонны в Париже, но только летом. Дольфи и Паули также ищут работу. Якоба уговорил двоюродный брат, живший в Румынии, поехать в Одессу, где якобы имеются хорошие возможности. Он вернулся с пустыми руками, совершенно подавленный.
В прохладный апрельский полдень Зигмунд случайно встретил отца на Франценринг, между муниципальным парком и зданием Бургтеатра, строившимся уже десять лет. Зигмунд заметил Якоба на расстоянии в полквартала, тот запрятал свой подбородок в воротник тяжелого пальто и шел, слегка шаркая ногами. Зигмунд горячо любил своего отца; всю свою жизнь он неизменно пользовался его теплым вниманием и поддержкой. Он остановился на тротуаре, радостно заулыбался, когда Якоб шагнул прямо в его объятия. Он поцеловал отца в обе щеки, а затем выпалил самую большую ложь, на какую был способен:
– Папа, что за чудо тебя встретить. А я иду домой к маме на завтрак, чтобы сообщить тебе приятную новость. Я должен получить приличную сумму.
В глазах Якоба мелькнула смешинка:
– Зигмунд, твой мизинец, конечно, умнее моей головы, однако тебе следует заниматься медицинской наукой. Таланта на представление сказок у тебя явно нет.
– Есть что–то у тебя на будущее, папа?
– Конечно. У меня хорошие планы и большие надежды.
Зигмунд бегом пересек парк, прошел мимо университета и по Верингерштрассе к больнице. У себя в кабинете он написал письмо единокровным братьям в Манчестер с просьбой высылать Якобу ежемесячно достаточно денег, чтобы сохранить его здоровье и достоинство. Он станет поддерживать Якоба, как только завершит свою подготовку, а пока же это должны делать они… Филипп и Эммануэль прислали крупную сумму.
Через несколько дней по вызову вечером он посетил своего старого друга профессора Хаммершлага, который жил с женой и детьми в Брандштетте. Хаммершлаг был учителем Зигмунда в гимназии. После пятидесяти лет работы он вышел на пенсию, скромную, но тем не менее достаточную. Хаммершлаг относился по–отечески к Зигмунду – в университетские годы он ссужал ему небольшие суммы. Поначалу Зигмунд стыдился принимать деньги от скромно живущего человека. Хаммершлаг сказал ему:
– В молодости я страдал от бедности. Я не вижу ничего плохого принять помощь от того, кто может ее оказать.
Йозеф Брейер, также помогавший Зигмунду, согласился со сказанным. Зигмунд ответил:
– Хорошо, полагаю, что могу быть в долгу у хороших людей и людей нашей веры, не стыдясь.
Флейшль, услышав об этом, тоже пытался ссудить Зигмунду деньги и тем не менее вспылил:
– Это что еще за узость взглядов? Ты хочешь быть в долгу у хороших людей своей собственной веры. Неужто деньги имеют вероисповедание? Разве есть различие между долгом еврея и долгом католика? Когда станешь преуспевающим врачом, разве ты откажешься ссудить деньги нуждающемуся студенту–христианину? Да, не откажешься! Зиг, у тебя осталось меньше пережитков гетто, чем у какого–либо иного еврея, а я работал с лучшими из них. Предрассудки словно путы. Ты отказываешься подчиняться внешним проявлениям своей религии, но где–то в глубине сознания все еще продолжаешь делать оскорбительные различия. Ты просто должен смести остатки тех стен.
– Ты прав, Эрнст. Я попытаюсь, – задумчиво сказал Зигмунд. – И спасибо тебе за ссуду.
Хаммершлаг зачесывал свои редкие белесые волосы на лоб, оставляя открытыми мягкие глаза талмудиста и короткий нос; нижнюю часть лица обрамляли белые усы и борода.
– Зигмунд, моему сыну Альберту нужна помощь в клинической школе. У него сложности в одной или двух областях. Не сможешь ли ты сделать что–нибудь для него?
– Конечно. Пусть приходит ко мне между пятью и шестью часами вечера. Я подтяну его там, где он слаб.
– Я знал, что скажешь именно так. Но я просил тебя прийти по другой причине. Богатый знакомый дал мне пятьдесят гульденов для нуждающегося достойного молодого человека. Я упомянул твое имя, и он согласился, что этим человеком должен быть ты.
Зигмунд прошел в другой угол комнаты, рассеянно посмотрел на обветшавшую мебель Хаммершлага. Каким образом до профессора Хаммершлага дошло то, что он в отчаянном положении? И каким образом может человек выкроить пятьдесят гульденов из своей скромной месячной пенсии? Это акт невероятной доброты.
– Профессор Хаммершлаг, не скрою, что нуждаюсь в деньгах. Но принять их я не могу.
Хаммершлаг втиснул банкноты в руку Зигмунда:
– Используй это. Облегчи свои тяготы.
У Зигмунда запершило в горле:
– Вы знаете, профессор, я должен отдать их моей семье.
– Нет! Я против этого. Ты много работаешь и не можешь позволить себе помогать другим людям. – Затем Хаммершлаг уступил: – Ладно, отдай половину семье.
Бывали времена, когда Зигмунду казалось, что, возможно, астрологи и правы: в определенные периоды планеты создают помехи и все идет из рук вон плохо, затем по причинам, которые невозможно определить, все меняется. К нему прислали студента для прохождения полного курса анатомии мозга. Было сказано, что студент хорошо заплатит, если доктор Фрейд сумеет уложиться в четыре недели. Друг прислал ему пациентку – продавщицу фруктов из магазина «Три ворона», страдавшую от непрерывного шума в ушах. Зигмунд договорился, что доктор Поллак обследует ее, чтобы убедиться в отсутствии органических пороков, после чего была применена электротерапия. Шум прибора, возможно, вытеснил шум в ушах, и женщина вернулась домой излечившейся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260