Вскочив на жеребца, погнал его к селу, держа второго коня в поводу. Жеребец шел плохо, мотал головой, припадал на правую заднюю ногу: может, расковался, а может, стукнули его чем.
В колхозе обернулся за двадцать минут. Председателю самому не на чем было эвакуироваться, всех лошадей забрал город. Он с радостью отдал Дьяконскому свой выездной тарантас, легкий, высокий, на мягких рессорах, со щегольскими лакированными крыльями. Взамен получил прихрамывающего жеребца и поспешил с ним в кузницу.
Еще до сумерек Виктор, восседая на кучерском месте, подкатил к дому и лихо осадил крепкого конька возле ворот. Полина ахнула в веселом удивлении, увидев из окна этот выезд.
- Господи! Да это же карета царская!
- Карета не карета, а люлька для нашего комиссара вполне подходящая, - ответил Дьяконский, вводя лошадь во двор. - Мягко, как на перине, да я еще и сена наложил.
Мерина поставил в сарай, запер на замок, чтобы не угнали ночью. Тарантас подкатил к самому окну, просунул в окно оглоблю и привязал к ножке стола, возле которого спал. Полина заливалась смехом, наблюдая эти приготовления. Даже молчаливая хозяйка и та с улыбкой промолвила:
- Знать, не легко воны ему досталась, колы так бережется.
Хозяйка накрыла на стол. Сели ужинать по-семейному, вчетвером. Коротилову Полина разрешила подняться с постели - для генеральной репетиции перед отъездом. Света не зажигали, ужинали и полутьме. Дьяконский рассказывал о своих похождениях, о том, как достал лошадь.
- Все-таки это нехорошо, - сказал Коротилов, водя вилкой по клеенке. - Этакая партизанщина.
Дьяконский хотел возразить, но комиссар жестом остановил его:
- Вы, вероятно, скажете, что полковой комиссар нужнее государству, чем сотня валенок.
- Нужней, - подтвердил Виктор. - И ротозеев-повозочных учить надо. Дрожат за свои шкуры, лошадей бросили.
- Нехорошо, - повторил комиссар. - Ни к чему анархия. Пошел бы я завтра в комендатуру и все уладил.
- Эти, которые в комендатуре, они ничего не могут, они сами пешком будут топать, если немцы подступят, - объяснил Виктор. - У них у всех там головы кругом.
- Сами - их личное дело, но людей они обязаны обеспечить.
Дьяконский из уважения к комиссару промолчал. Пусть думает, как хочет, ведь он не видел, не знает.
Спать легли, не закрывая окон. Виктору и Полине хозяйка дала на двоих одну подушку, огромную, пуховую, в красной наволочке. Устраивались они на полу: Полина на матрасе, а Виктор на старом полушубке. Ложились головами друг к другу, ногами в разные стороны: Дьяконский - к двери, Полина - к стене.
Вечер был тихий, окраинные улицы темны и безлюдны. Слышно было, как жует в сарае мерин. Издалека, с дороги, доносился неясный приглушенный шум. На юге и на юго-западе трепетали у горизонта багровые отсветы невидимых пожаров, оттуда докатывался явственный, непрекращающийся гул. Он вселял тревогу, хотелось разговаривать, чтобы не чувствовать себя одиноким.
В саду тянула глухую и дребезжащую песню какая-то птица. Умолкала, будто прислушиваясь, и начинала вновь, уныло и однообразно.
- Это козодой, - тихо произнес Коротилов. - Рот у него здоровый, а голоса нету.
- Тоску нагоняет, - встрепенулась Полина.
- Я читал, недобрая это птица, - приподнялся Дьяконский. - Также поверье есть: если ночью влетит в комнату, значит, умрет кто-нибудь.
- Ну, выдумки… Полина Максимовна, разрешите я закурю, последний раз на сегодня, - попросил Коротилов. - А козодой - это он свою брачную песню поет.
Помолчали. В темноте вспыхивал огонек папиросы, освещая белые усы Коротилова. Потом Полина опросила:
- А вы, товарищ комиссар, не женаты?
- Некогда было.
- Правда, я серьезно. Если не секрет, почему это?
- Не успел. Молодым ушел на германский фронт. Потом беляков рубили. А когда гражданская кончилась, послали на железную дорогу, транспорт налаживать. Опять же дел по горло. Потом снова армия, перебрасывали с места на место: из Ростова - в Таджикистан, оттуда - в Архангельск, из Архангельска на Кавказ, затем - на западную границу. В молодости условий не было жениться, а потом уже и поздно стало.. Кто за меня пойдет, за старого да за продырявленного пять раз? И усы опять же молодых отпугивали, а пожилую я и сам не хотел.
Трудно было понять, шутит комиссар или говорит серьезно.
- И не любили вы никого?
Коротилов ответил не сразу. Огонек папироски вспыхивал часто, раз за разом.
- Было, - сказал он. - В гражданскую войну было. Когда кончили мы с поляками, наш полк остался на Украине. Я, вот как сейчас, у одной женщины на квартире стоял. У нее еще учительница жила. Молодая. Девочка, после гимназии. А звали Дашей. Украинские песни она хорошо пела. Но только при мне да при хозяйке, других стеснялась. Засиживались мы с ней, бывало, до третьих петухов. Всего Пушкина вместе прочли. Я ведь раньше-то не читал.
Комиссар хрипло, с натугой, закашлял.
- А потом? - торопила Полина.
- Потом - ничего. Поехала она в Киев за учебниками. Ну, бандитов тогда много было. «Зелеными» их звали… Взорвали перед поездом полотно и по вагонам из пулемета… Я только через три дня узнал. Приехал, а ее уже зарыли в братской могиле. В лесу, за станцией. Ну, запрошлый год опять туда ездил. Ничего, могила цела. Пионеры цветы носили….
Комиссар умолк. Козодой в саду все тянул и тянул однообразные тоскливые трели. Как ни тихо было это пение, тяжелый гул канонады не мог заглушить его. И было что-то общее в этих звуках, тревожных и гнетущих, они сливались порой воедино.
- Полина Максимовна, - после долгого молчания заговорил комиссар. - Я, быть может, и не встречусь с Бесстужевым, а уж вы-то, конечно, найдете его. Передайте ему, что я был неправ. Тогда, из-за вас…
- Не надо об этом, - тихо сказала Полина.
- Нет, надо. Век, как говорится, живи - век учись. Ну и все. А теперь - спать, завтра вставать рано.
Слышно было, как он зашевелился на кровати, наверно, поворачивался на другой бок.
Виктор долго лежал с открытыми глазами, взволнованный рассказом Коротилова. Старался представить себе ту девушку - Дашу, но в памяти упорно всплывала женщина, кормящая грудью ребенка, та, которую видел днем.
- А не влетит к нам эта птица? - шепотом спросила Полина. - Может, лучше окна закрыть?
- Нет, у нас окна низкие, - успокоил ее Виктор.
Полина ворочалась, потихоньку вздыхала и, Дьяконский чувствовал, вздрагивала иногда. Он протянул руку, успокаивающе погладил ее волосы. Она взяла его руку в свою, прижалась щекой к его ладони и так затихла, задышала спокойно и ровно…
Утром, на восходе солнца, первым проснулся Коротилов. Долго прислушивался к пению птиц, к шуму, доносившемуся с шоссе. Канонада теперь не гремела непрерывно. Там, где-то вдали, бой выдохся и ослаб. Лишь изредка раздавались отдельные бухающие удары.
Комиссар закурил, приподнялся, глядя на спящих. Жаль было будить их. Полина дышала беззвучно, обхватив полными руками угол подушки. Волосы рассыпались по наволочке, как венец вокруг ее розового спокойного лица. При каждом вздохе расширялись тонкие ноздри прямого носа. Губы чуть раздвинуты улыбкой - что-то хорошее видела она во сне.
Дьяконский лежал, вытянувшись во весь свой длинный рост, разбросав ноги. Одетый. Снял только сапоги, ослабил ремень да расстегнул ворот. На остром подбородке темнела глубокая узкая ложбинка, небритые щеки казались покрытыми серым налетом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217