Похохатывая, Патлюк расспрашивал его:
- В саду, значит, под кустиком? Он не промах, Бесстужев-то! Это я его в бане научил: атакуй, творю, в лоб хозяйку… А напугался он, наверно, когда тебя увидел?
- Испугался, - сказал Горицвет.
- Ну, факт. Он же твою натуру знает. Небось накапаешь теперь Полине? Наверняка накапаешь.
- Мой долг - поставить ее в известность.
- А зачем? У них тут, может, и не было ничего. Ты вот злобишься на Бесстужева, а, между прочим, за что? Он с твоей шеи ярмо снял, а на свою надел. Ты ему спасибо сказать должен.
- Разрушение семьи осуждается нашей моралью. И не забывай, что у меня имеется самолюбие.
- Да какая там у тебя семья была? Что у тебя - детей куча?
- Неважно. Я несу ответственность за моральное состояние комсостава своей части.
- А ты в пеленках писался? - неожиданно спросил Патлюк, щуря хитрые Глаза.
Горицвет заморгал удивленно.
- Н-не знаю.
- Не, этого у тебя не было. Потому как ты только по правилам живешь, таким из яйца вылупился, а пеленки мочить - беспорядок. Одно меня удивляет, друже, - какой балбес тебя на политработу поставил. В этом деле главное, чтобы у человека живая душа была. Я за службу политруков и комиссаров видел - не сосчитаешь. Всякие были, и хорошие и плохие, но такие, как ты, - редкость. Тебе ведь куда надо было идти? В юристы надо! Прокурором. Там бы ты землю грыз!
- Я сам знаю! - с обидой ответил Горицвет, отодвинув рюмку. - Я делу предан. А ты чего говоришь? Кто тебе право дал такие вопросы ставить? - разгорался старший политрук. Патлюк понял, что переборщил.
- Да ты, комиссар, как в начальство вышел, так и шутки понимать перестал. Это, что же, мы теперь в компании и язык почесать не можем?
- Шутка шутке рознь.
Горицвет смотрел недоверчиво, но чувствовалось - успокаивается.
Они сидели до тех пор, пока опорожнили обе бутылки. Пил главным образом Патлюк. Горицвет, захмелев, начал подремывать за столом. Убедившись, что как собеседник он уже не представляет собой никакой ценности, капитан заставил его раздеться и лечь на кровать. Сам Патлюк тоже был изрядно пьян. Думал о хозяйке. Баба молодая, бесится без мужика. А Бесстужеву, конечно, не до нее, свою чистоту сберегает…
Патлюк потушил лампу. Ложиться рядом с храпевшим Горицветом не хотелось. Решил выпить воды перед сном. Снял сапоги и потихоньку вышел в соседнюю комнату. Здесь было светлее, окна не завешаны. У печки на полу - так прохладней - спал ребенок. Возле стены смутно белели простыни на кровати.
«Хозяйка!» - подумал Патлюк. От волнения у него замерло сердце.
Он подкрался ближе, осторожно положил руку на оголенное плечо женщины.
- Кто это? Ванятка, ты?
- Тихо, тихо, ребенок спит, - бормотал Патлюк, пытаясь обнять ее.
- Ой! - вскинулась косматая голова.
Старая носатая бабка оттолкнула Патлюка, села.
- Куда ты лезешь! Отступись, разбой закричу!
- Это я, бабушка, постоялец ваш, - растерялся Патлюк. - Не узнаете?.. Попить бы мне…
- Чего это ты лапы распустил! Ведро на лавке, и ковшик там.
- Спасибо. Я потише хотел, чтобы ребенка не разбудить. Он чутко спит, Ванятка-то, - пятился Патлюк.
Наскоро глотнув воды, пошел к двери, сказал с порога заискивающе:
- Спокойной ночи, бабуся!
- Спаси Христос!
Когда Патлюк затворил дверь, старушка поднялась, прошлепала по комнате, накрыла простыней внука. Засмеялась, стоя в темноте, беззвучно жуя беззубым ртом. «Охальники они, эти солдаты… Воды ему захотелось… Зойка-то, она поумней - на потолок залезть эти чертики не догадаются». Вернулась бабка на свою кровать, заснула сразу, и снились ей в эту ночь давние игривые сны, каких не видела уже многие годы.
А на чердаке, до самого рассвета не сомкнув глаз, сидела молодая женщина, охватив руками худые колени: слушала, не заскрипит ли лестница, не появится ли долгожданный… В один день захлестнула ее сердце любовь к стеснительному серьезному лейтенанту. Никого не любила раньше и, может, никогда и не встретит больше в своем глухом поселке такого человека, к которому бы разом, без оглядки потянулась душа. Знала, что немного времени отпущено ей видеть его. Может, и всего-то отведена ей для бабьего счастья одна эта короткая летняя ночь. Вернется с войны муж, станет она хозяйничать, как и раньше, потянутся будни с привычными делами, без большого горя и без больших радостей. И была бы у нее в жизни хоть одна ночь, наполненная умопомрачительным греховным счастьем.
Но лейтенант не пришел.
На следующий вечер полк погрузился в эшелон. Теплушек в нем было всего пять, большинство бойцов ехало на открытых платформах из-под угля, а некоторые - облепив пустые цистерны, угоняемые подальше от фронта.
В спешке сборов Юрий забыл о хозяйке и удивился, когда она разыскала его на станции перед самой отправкой. Принесла бидон молока и ковригу свежего, еще горячего хлеба. Бесстужев передал все это старшине Черноводу. Спешил: торопливо пожал худую, маленькую, как у ребенка, Зоину руку. Запомнились слова, сказанные ею на прощанье:
- Будешь в наших краях, приходи, командир! Порадуй!
Не слова тронули Юрия, а ее тон, через силу насмешливый, пытающийся скрыть что-то: теплоту, горечь, надежду?..
Утром переехали реку Случь, эшелон остановился на затерянной среди болот станции Житковичи. Все думали, что, уезжая на восток, они удаляются от фронта, но здесь обстановка была тревожней, чем в районе Пинска. На юте немецкие войска продвигались к Киеву. На севере между железной дорогой и городом Слуцком лежала большая «ничейная» территория. Через нее по лесам выходили мелкими группами красноармейцы, вырвавшиеся из окружения.
В Житковичи только что прибыла кавалерийская часть. Из вагонов по деревянным настилам выводили лошадей, тут же седлали. Было шумно. Конники радовались хорошей погоде, без боязни смотрели в небо. Не набрались еще опыта. А пехотинцы мрачнели, ожидая, что вот-вот появится «рама» и приведет за собой «юнкерсы». Эшелоны на станции - выгодная цель.
Бесстужев почувствовал облегчение, когда их состав отправился дальше, углубился в лесной массив. Приободрились бойцы на платформах. Запели песни. Хорошо было сознавать, что опасность осталась позади.
Полк отправлялся в тыл. А через несколько дней на станцию Житковичи вывел из болотистой глухомани Полесья свой сборный отряд Виктор Дьяконский. Комендант станции дал красноармейцам сутки для того, чтобы они смогли отдохнуть и привести себя в порядок.
* * *
Гудериан взял за правило останавливаться на ночлег в школах. Те, кто бывал в России в восемнадцатом году, говорили, что у жителей в домах много блох и клопов. А советские школы - генерал убедился в этом - содержались в образцовом порядке. Квартирьеры штаба заранее высылались в намеченный пункт, выбрасывали из помещений парты и ненужную мебель, размещали походную обстановку: стол, стулья, раскладную кровать, радиоприемник.
Вообще подготовка ночлега для Гудериана доставляла штабу много беспокойства. Он любил ездить, делал дальние концы. Приходилось каждый раз оборудовать запасные квартиры на разных участках. Генерал был капризен, хотел жить на войне по-спартански, как простой солдат. Его раздражала малейшая роскошь. Вдруг приедет кто-нибудь из Ставки, пронюхают журналисты - изменится мнение о нем, как о человеке строгих правил, который пренебрегает всем ради дела.
А солдаты между тем жили в свое удовольствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217