- У моих бойцов уже животы пучит, а хозяйка Христом-богом просит, чтобы поели. Не немцам же оставлять.
Вид у Бесстужева был сонный, помятый. Он только что поднялся с кровати, на которой лежали подушки в пестрядных наволочках. Захаров и Горицвет присели на ящики возле грубо сколоченного стола.
- Тревожат немцы? - поинтересовался подполковник.
- Пробовали утром два раза, - ответил Бесстужев. - Толкнулись, и назад. Пехота, - махнул он рукой. - Разрешите, я умыться схожу?
- Только побыстрей, - сказал Захаров. Старший лейтенант, согнувшись у низкой притолоки, вышел.
- Опустился, - с осуждением произнес Горицвет. - Небрит, сапоги грязные.
Подполковник и сам заметил это, заметил и бутылку, заткнутую тряпочкой, под кроватью. Знал Захаров, что последнее время комбат часто пьет. И почни всегда с Патлюком, который достает водку и самогон. Бесстужева подполковник пока не трогал - к человеку трудно подступиться, когда у него горе. А Патлюку уже дал однажды крепкий нагоняй.
Говорить об этом Горицвету не хотел, боясь, что политрук начнет читать нотацию старшему лейтенанту.
- Некогда ему перышки чистить, - сказал Захаров. - Ночью позиции меняли, на рассвете закреплялись, утром атаки отбивали. А ведь он и поспать должен.
Всех командиров, каких можно было снять с передовой, собрали на сельском кладбище, обнесенном деревянным забором. Люди расселись среди старых, покосившихся крестов, кто на могилах, кто на надгробных камнях.
- Хорошее местечко, - подмигнул Дьяконскому старшина Мухов. - Здесь если ткнут, то сразу отпоют и зароют, не отходя от кассы.
- Ничего, - усмехнулся Виктор. - Православный крест оградит нас от пули и мины вражьей.
Приказ огласил подполковник Захаров. Прочитал и сразу уехал. Побеседовать с командирами остался старший политрук Горицвет.
- Наша задача - донести смысл этого приказа до сознания каждого красноармейца, - сказал он. - На что надо делать упор? А на то, что мы обязаны остановить фашистов любой ценой. С трусами, изменниками и паникерами расправляться на месте без пощады. Мы должны отдать свои силы и свои жизни за нашу социалистическую Родину, за Сталина.
- Умереть всякий дурак сумеет, - пробурчал за спиной Виктора лейтенант-артиллерист. - Если мы жизни поотдадим, немец; ходом пойдет, держать его некому будет.
- Что? - ткнул пальцем Горицвет. - У вас вопрос?
- Да это я так, - смутился артиллерист, - Все ясно.
- Разрешите? - по-ученически поднял руку политрук, с которым Виктор отбивал немцев на Проне, заговорил взволнованно. - Я так понял: если подчиненные видят, что командир отдает вредный, можно сказать предательский, приказ, то они могут такой приказ не выполнять? И даже могут такого командира расстрелять? А себе, что же, другого выберут?
- Это уже крайность, - ответил Горицвет. - Но если бойцам ясно, что командир отдает вредное распоряжение, они могут поступить так, как подсказывает обстановка.
- Но, товарищи! - Политрук прижал руки к груди. - Ведь бойцы часто не знают обстановки. Ну вот, оставят нашу батарею прикрывать отход полка. Мы же погибнем при этом или попадем в окружение. Это совершенно очевидно. А люди могут не понять, что лучше пожертвовать батареей, чем полком. И к тому же каждому своя жизнь дорога, своя рубашка ближе к телу. Скажут, что приказ предательский и не станут выполнять!
- Крайности, младший политрук, крайности. Командир прикажет, комиссар подтвердит, разъяснит людям…
- А если комиссара нету, тогда что? - спросил Виктор. - Получается, что командирам нельзя доверять?
- Доверяй, но проверяй, - многозначительно произнес Горицвет любимую свою фразу.
- Тебе что, Дьяконский, тебя в роте давно знают! - крикнул кто-то сзади. - А у нас мобилизованные, народ сбродный.
- А мобилизованные хуже, что ли? - обиделся пожилой командир-запасник, - Все мы люди советские.
- Тише! - прервал Горицвет. - Задавайте вопросы по порядку.
Но вопросов больше не было. Командиры разошлись, разбившись на группы. Виктор возвращался вместе с Бесстужевым. На шаг сзади почтительно держался старшина Черновод.
- Довоевались, - сердито ворчал Бесстужев. - Единоначалие отменили. Теперь приказ этот. Скоро командиров ни в грош ставить не будут.
- Как тебе сказать, - задумчиво произнес Виктор. - Рациональное зерно я вижу. Плохие командиры скорее отсеются. Раньше только сверху контроль был, а теперь еще и снизу будет.
- Э, да мне-то что, - махнул рукой Бесстужев. - По мне, Витя, все едино: хоть в лоб, хоть по лбу. Устал я.
- А о батальоне кто думать будет?
- Не цепляйся. Свое дело я делаю. Зайдем, что ли, ко мне, зробым по чарци, как, бывало, в Бресте у нас говорили.
- Нет.
- Ну, не хмурься, - хрипло засмеялся Бесстужев. - Я много пить не буду. А часа через два к тебе загляну. Пойдем со мной, - добавил он, обращаясь к Черноводу.
Старшина шумно втянул большим губчатым носом воздух. Не выдержав укоризненного взгляда Дьяконского, виновато потупился. Заметив, что старшина колеблется, Бесстужев погрозил Виктору пальцем.
- Не смущай человека… Шагай, шатай, - подтолкнул он Черновода. - Ты что, хочешь, чтобы комбат в одиночку пил? В одиночку только алкоголики пьют. А я не хочу алкоголиком быть.
Старшина, который и вообще-то не привык отказываться от чарки, был окончательно убежден таким веским доводом и незамедлительно шмыгнул в калитку.
Дьяконский отправился дальше один. В центре села изредка рвались мины, немцы вели беспокоящий огонь.
Справа, на участке Патлюка, потрескивали далекие выстрелы. Виктор размышлял о сегодняшнем приказе и о предстоящем ночью отходе. Соображал, что делать с обувью. У многих красноармейцев развалились ботинки. Надо было найти сапожника…
Раньше он жил в постоянном нервном напряжении, болезненно реагировал на малейшую обиду, на малейшее подозрение. А теперь все это казалось ему пустым и мелким.
Жизнь воспринималась теперь в двух масштабах. Один был огромен: беспокойство за свою страну, чувство ответственности перед ней. А второй малый: забота о насущных делах своей роты, о патронах, о каше, об отдыхе красноармейцев. Между этими масштабами не оставалось места для своего «я». У Виктора исчезла мучительная раздвоенность. Ему были безразличны косые взгляды Горицвета, ему было все равно, что думают начальники о его прошлом. Ему доверили роту, и он был рад этому. Но если бы снова стал рядовым красноармейцем, то не испытал бы большого огорчения. Главного доверия - защищать Россию - его никто не смог бы лишить. Он имел такое же право, как и все, сражаться с врагами своей страны. И он внутренне был горд тем, что ни разу не струсил в бою, что не ищет тихого местечка, а наоборот, первым вызывается идти туда, где опасно.
* * *
Захаров целый день провел в штабе армии. Договорился о пополнении, о доставке боеприпасов. Собирался уже уезжать, когда его попросил зайти к себе полковник из Особого отдела. Полковник не раз бывал в хозяйстве Захарова, они встречались на совещаниях и были, что называется, на короткой ноте. Но на сей раз полковник вел себя сдержанно. Кабинет его находился в помещении районного отделения милиции. Комната была сумрачная, с низким потолком. Мебели в ней - массивный стол, два стула да несколько сейфов возле стены.
Полковник запер дверь на ключ. Это насторожило Захарова. Хоть и не чувствовал за собой никакой вины, знал, что это учреждение не из приятных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217
Вид у Бесстужева был сонный, помятый. Он только что поднялся с кровати, на которой лежали подушки в пестрядных наволочках. Захаров и Горицвет присели на ящики возле грубо сколоченного стола.
- Тревожат немцы? - поинтересовался подполковник.
- Пробовали утром два раза, - ответил Бесстужев. - Толкнулись, и назад. Пехота, - махнул он рукой. - Разрешите, я умыться схожу?
- Только побыстрей, - сказал Захаров. Старший лейтенант, согнувшись у низкой притолоки, вышел.
- Опустился, - с осуждением произнес Горицвет. - Небрит, сапоги грязные.
Подполковник и сам заметил это, заметил и бутылку, заткнутую тряпочкой, под кроватью. Знал Захаров, что последнее время комбат часто пьет. И почни всегда с Патлюком, который достает водку и самогон. Бесстужева подполковник пока не трогал - к человеку трудно подступиться, когда у него горе. А Патлюку уже дал однажды крепкий нагоняй.
Говорить об этом Горицвету не хотел, боясь, что политрук начнет читать нотацию старшему лейтенанту.
- Некогда ему перышки чистить, - сказал Захаров. - Ночью позиции меняли, на рассвете закреплялись, утром атаки отбивали. А ведь он и поспать должен.
Всех командиров, каких можно было снять с передовой, собрали на сельском кладбище, обнесенном деревянным забором. Люди расселись среди старых, покосившихся крестов, кто на могилах, кто на надгробных камнях.
- Хорошее местечко, - подмигнул Дьяконскому старшина Мухов. - Здесь если ткнут, то сразу отпоют и зароют, не отходя от кассы.
- Ничего, - усмехнулся Виктор. - Православный крест оградит нас от пули и мины вражьей.
Приказ огласил подполковник Захаров. Прочитал и сразу уехал. Побеседовать с командирами остался старший политрук Горицвет.
- Наша задача - донести смысл этого приказа до сознания каждого красноармейца, - сказал он. - На что надо делать упор? А на то, что мы обязаны остановить фашистов любой ценой. С трусами, изменниками и паникерами расправляться на месте без пощады. Мы должны отдать свои силы и свои жизни за нашу социалистическую Родину, за Сталина.
- Умереть всякий дурак сумеет, - пробурчал за спиной Виктора лейтенант-артиллерист. - Если мы жизни поотдадим, немец; ходом пойдет, держать его некому будет.
- Что? - ткнул пальцем Горицвет. - У вас вопрос?
- Да это я так, - смутился артиллерист, - Все ясно.
- Разрешите? - по-ученически поднял руку политрук, с которым Виктор отбивал немцев на Проне, заговорил взволнованно. - Я так понял: если подчиненные видят, что командир отдает вредный, можно сказать предательский, приказ, то они могут такой приказ не выполнять? И даже могут такого командира расстрелять? А себе, что же, другого выберут?
- Это уже крайность, - ответил Горицвет. - Но если бойцам ясно, что командир отдает вредное распоряжение, они могут поступить так, как подсказывает обстановка.
- Но, товарищи! - Политрук прижал руки к груди. - Ведь бойцы часто не знают обстановки. Ну вот, оставят нашу батарею прикрывать отход полка. Мы же погибнем при этом или попадем в окружение. Это совершенно очевидно. А люди могут не понять, что лучше пожертвовать батареей, чем полком. И к тому же каждому своя жизнь дорога, своя рубашка ближе к телу. Скажут, что приказ предательский и не станут выполнять!
- Крайности, младший политрук, крайности. Командир прикажет, комиссар подтвердит, разъяснит людям…
- А если комиссара нету, тогда что? - спросил Виктор. - Получается, что командирам нельзя доверять?
- Доверяй, но проверяй, - многозначительно произнес Горицвет любимую свою фразу.
- Тебе что, Дьяконский, тебя в роте давно знают! - крикнул кто-то сзади. - А у нас мобилизованные, народ сбродный.
- А мобилизованные хуже, что ли? - обиделся пожилой командир-запасник, - Все мы люди советские.
- Тише! - прервал Горицвет. - Задавайте вопросы по порядку.
Но вопросов больше не было. Командиры разошлись, разбившись на группы. Виктор возвращался вместе с Бесстужевым. На шаг сзади почтительно держался старшина Черновод.
- Довоевались, - сердито ворчал Бесстужев. - Единоначалие отменили. Теперь приказ этот. Скоро командиров ни в грош ставить не будут.
- Как тебе сказать, - задумчиво произнес Виктор. - Рациональное зерно я вижу. Плохие командиры скорее отсеются. Раньше только сверху контроль был, а теперь еще и снизу будет.
- Э, да мне-то что, - махнул рукой Бесстужев. - По мне, Витя, все едино: хоть в лоб, хоть по лбу. Устал я.
- А о батальоне кто думать будет?
- Не цепляйся. Свое дело я делаю. Зайдем, что ли, ко мне, зробым по чарци, как, бывало, в Бресте у нас говорили.
- Нет.
- Ну, не хмурься, - хрипло засмеялся Бесстужев. - Я много пить не буду. А часа через два к тебе загляну. Пойдем со мной, - добавил он, обращаясь к Черноводу.
Старшина шумно втянул большим губчатым носом воздух. Не выдержав укоризненного взгляда Дьяконского, виновато потупился. Заметив, что старшина колеблется, Бесстужев погрозил Виктору пальцем.
- Не смущай человека… Шагай, шатай, - подтолкнул он Черновода. - Ты что, хочешь, чтобы комбат в одиночку пил? В одиночку только алкоголики пьют. А я не хочу алкоголиком быть.
Старшина, который и вообще-то не привык отказываться от чарки, был окончательно убежден таким веским доводом и незамедлительно шмыгнул в калитку.
Дьяконский отправился дальше один. В центре села изредка рвались мины, немцы вели беспокоящий огонь.
Справа, на участке Патлюка, потрескивали далекие выстрелы. Виктор размышлял о сегодняшнем приказе и о предстоящем ночью отходе. Соображал, что делать с обувью. У многих красноармейцев развалились ботинки. Надо было найти сапожника…
Раньше он жил в постоянном нервном напряжении, болезненно реагировал на малейшую обиду, на малейшее подозрение. А теперь все это казалось ему пустым и мелким.
Жизнь воспринималась теперь в двух масштабах. Один был огромен: беспокойство за свою страну, чувство ответственности перед ней. А второй малый: забота о насущных делах своей роты, о патронах, о каше, об отдыхе красноармейцев. Между этими масштабами не оставалось места для своего «я». У Виктора исчезла мучительная раздвоенность. Ему были безразличны косые взгляды Горицвета, ему было все равно, что думают начальники о его прошлом. Ему доверили роту, и он был рад этому. Но если бы снова стал рядовым красноармейцем, то не испытал бы большого огорчения. Главного доверия - защищать Россию - его никто не смог бы лишить. Он имел такое же право, как и все, сражаться с врагами своей страны. И он внутренне был горд тем, что ни разу не струсил в бою, что не ищет тихого местечка, а наоборот, первым вызывается идти туда, где опасно.
* * *
Захаров целый день провел в штабе армии. Договорился о пополнении, о доставке боеприпасов. Собирался уже уезжать, когда его попросил зайти к себе полковник из Особого отдела. Полковник не раз бывал в хозяйстве Захарова, они встречались на совещаниях и были, что называется, на короткой ноте. Но на сей раз полковник вел себя сдержанно. Кабинет его находился в помещении районного отделения милиции. Комната была сумрачная, с низким потолком. Мебели в ней - массивный стол, два стула да несколько сейфов возле стены.
Полковник запер дверь на ключ. Это насторожило Захарова. Хоть и не чувствовал за собой никакой вины, знал, что это учреждение не из приятных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217