– А вот и врешь, бр?тушка. Все эти дни за тобой наблюдал. Видел твои встречи с адвокатом и вторым, наряженным как шут гороховый. Кто таков?
– Откуда мне знать? – с неподдельным раздражением ответил Алексей Григорьевич. – Что, у адвоката в Женеве знакомых сыскаться не может?
– Ох, не нравится мне все это… Чую, что-то здесь не то. – Толмачев помолчал, на лбу проступили резкие морщины. – Ладно. Разберусь. И одно знай, бр?тушка: надумаете выдать меня полиции, вы только рукой шевельнете – и не жить на этом свете Дарье…
– Ты не посмеешь!
– Посмею, – хладнокровно заверил Никита Толмачев, улыбнувшись. – На этот счет не сомневайся. Поступим так… Отсудишь «Братину», я к твоей половине Дарью приплюсую. Верну. Лучше сказать, подарю. Потому как она теперь моя. Не дрожи, не дрожи, твое сиятельство. Верну твою отраду, коли процесс выиграешь, почти в сохранности. Я человек широкий. Дареная Дарья! Звучит!
Теперь они смотрели в глаза друг другу.
– Ненавижу… – прошептал граф Оболин.
– И я ненавижу, – спокойно высказался Никита Никитович Толмачев. – Лицо умой, твое сиятельство. Все легче набитой роже станет.
Дворецкий неторопливо застегнул пиджак на все пуговицы и вышел из гостиной, почти бесшумно закрыв за собой дверь.

Глава 23
Чеченец

Женева, 5 ноября 1918 года
Это кафе на набережной озера стало постоянным местом их встреч. Теперь граф Оболин и Глеб Забродин не таились, и Алексея Григорьевича уже не оберегал Саид Алмади – у чеченца была отныне другая задача. Сейчас за своим столиком под деревом, заказав чашку черного кофе, сидел Глеб Забродин и нервничал: граф опаздывал. Но вот мелькнула среди прохожих знакомая фигура. Алексей Григорьевич, подходя, виновато развел руками. «Уж больно бледен», – отметил Забродин.
– Простите великодушно, Глеб Кузьмич, – присаживаясь к столу, заговорил граф, вытирая чистым носовым платком испарину со лба. – С ночи страшная мигрень, еле встал.
Забродин сделал глубокую затяжку из трубки.
– Вы много курите, Глеб Кузьмич.
– И не говорите, граф. Дурная привычка. Не вздумайте брать с меня пример… – Забродим помолчал немного. – Значит, таким образом: завтра вечером мы отправимся экспрессом в Берлин…
– А Кирилл Захарович? – перебил граф Оболин. – И мой чеченец?
– Они, естественно, тоже едут. Все мы в одном вагоне, только в разных купе, мы с вами, Саид – с Любиным. Кстати, не удивляйтесь, что у Любина будет новое обличье. Вы, Алексей Григорьевич, деликатный человек, не спросили у нас, почему Кирилл Захарович рядится неизвестно как. А вот именно для этого: чтобы Толмачев не заподозрил, что со мной мои люди.
– Понимаю. Теперь понимаю.
– И садиться в поезд будем с предосторожностями. Для Толмачева мы с вами, Алексей Григорьевич, путешествуем вдвоем. Однако на вокзал прибудем всяк сам по себе. Вот ваш билет. Седьмой вагон, литерный, двадцатое место. – Забродин передал графу Оболину билет. – Мы вас, Алексей Григорьевич, со всех сторон опекать будем. Но и дворецкий с вашей персоны не спускает пристального взора. Он где-то рядом. – Граф Оболин невольно оглянулся на улицу. – Успокойтесь, Алексей Григорьевич. Толмачев у нас тоже под присмотром. Вы по своему опыту знаете, как это умеет делать Саид.
– Саид – невидимка, – согласился граф Оболин, с облегчением вздохнув.
– А план у нас такой… Никита Никитович, скорее всего, последует за нами. Как только мы ступим на германскую землю, он будет передан полиции…
– Что?! – вырвалось у графа Оболина. – Сразу?
– Именно. А что вас смущает, Алексей Григорьевич? Толмачев – преступник, вор. Он желает получить половину подлинной стоимости «Братины»? А вот это он видел? – И Глеб Забродин показал порядочный шиш Женевскому озеру, повергнув в изумление хозяина кафе, который из-за своей стойки наблюдал за этими чудаками русскими. – На свободе Никита может во время процесса нам немало навредить. И фальшивая купчая в наших руках. Какие у вас сомнения, Алексей Григорьевич, по поводу ареста Толмачева?
– Нет, нет, ничего… Просто мигрень, ужасная мигрень с самой ночи. Проснулся – голова раскалывается.
– Идите, граф, отдохните как следует, погуляйте, выспитесь. А завтра с утра сборы в дорогу. Не исключено, что Никита Никитович вас навестит. Ничего от него не скрывайте: мы с вами едем в Берлин, и впереди у нас судебный процесс.
– Да, да… Я все понимаю. Я пойду отдохну… Они пожали друг другу руки.
Глеб Забродин смотрел вслед удаляющемуся графу: спина ссутулилась, что-то беспомощное и жалкое было во всей фигуре Алексея Григорьевича. «Недоговаривает. Что? Что гнетет нашего графа?» – думал Забродин. Рассказав Глебу о встрече с Толмачевым в номере отеля «Империал», Алексей Григорьевич скрыл, что вначале к нему пришла Дарья. Дарья вообще отсутствовала в его рассказах о дворецком.
Граф Оболин пересек улицу, остановился у газетного киоска, намереваясь купить свежие газеты из Германии, и в этот момент перед ним появился Никита Никитович.
– Когда в Берлин, бр?тушка? – спросил он, вплотную подойдя к Алексею Григорьевичу и прямо смотря ему в глаза.
– Завтра, – как под гипнозом, ответил граф Оболин.
– Билет! – приказал Толмачев.
Алексей Григорьвич безвольно вынул из кармана пиджака билет, протянул его Никите. Толмачев внимательно рассмотрел желтый продолговатый талон, вернул его графу Оболину, улыбнулся одними губами:
– Счастливого пути. В Берлине встретимся. – И Толмачев исчез в толпе.
Женева, 5 ноября 1918 года
Уже начало смеркаться. Вдоль улицы бледными лунами зажглись фонари. Саид Алмади сидел на скамейке в сквере напротив отеля средней руки, который назывался «Ницца». В этом отеле жили Никита Толмачев и Дарья. Задание, полученное от Забродина, у Саида было четкое и конкретное: быть тенью Толмачева и, по возможности, Дарьи. Но если они появятся вместе и вдруг разойдутся в разные стороны, следовать за Никитой Никитовичем – не отставать ни на шаг.
Уже с обеда Никита и Дарья в отеле, не выходят. Спят, что ли? Саид томился – безделье его угнетало. И вообще… В последнее время все чаще думал Саид Алмади о родном ауле в предгорьях Кавказа, закрывая глаза, видел свою саклю, мать, растапливающую круглую печь, в которой пекут пресные лепешки, даже чудилось, что в ноздри проникает запах кизячного дыма… Сейчас уже холод пришел с гор, на вершины лег снег, зима скоро, овец надо сгонять в низины, в ноябре еще густая трава, хотя бывает и в седой изморози по утрам. О доме тосковал в чужом городе чеченец Саид…
Впрочем, нельзя сказать, чтобы он потерялся в Европе, в Женеве, в окружении людей, так разительно не похожих на горцев, среди которых прошла вся его короткая жизнь. Интересно и любопытно все, буквально все вокруг было Саиду Алмади – и в Мемеле, и в Берлине, и здесь, в Женеве. Какой же огромный мир дан людям для жизни! Сколько в нем всего! Цепкий ум горца ухватывал и переваривал массу новых знаний, понятий, представлений, он легко усваивал азы чужих языков и уже знал много немецких, французских, итальянских слов и коротких фраз. Он легко сошелся со многими служащими отеля «Империал», с которыми жил в одном флигеле, а среди них были французы, итальянцы, марокканцы, даже один поляк, и со всеми Саид мог объясниться на чудовищной смеси нескольких европейских языков, с добавлением русских и чеченских слов, – его понимали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148