Конечно, не стоило бы так вдруг говорить
вам об этом. Я лишь потому и сказал, что мы сидим в темноте. И
вы кажетесь такой счастливой в супружестве. Я надеюсь, вы
простите мне эти слова.
-- Но почему вас ко мне влечет.
-- Я не знаю почему. Может быть, потому, что я ощущаю себя
в этой стране чужаком. Незванным гостем.
-- Какая глупость. Какой же вы чужак. Вы никакой не чужак.
-- Я знаю, то, что я сейчас скажу покажется вам ужасно
тщеславным, но я всего лишь твержу людям, послушайте, как
чудесна песня, которую я пою. И все и всюду, взглянув на меня,
говорят, знаешь, дружище, может, она и красива, но только кто
за нее заплатит. И если мне придется и дальше повторять им в
ответ, увы, никто не заплатит, повторять все чаще и чаще, я,
вероятно, умру.
-- Боже мой, Корнелиус, как я вас понимаю.
-- Правда.
-- Да.
-- Спасибо, миссис Гау. Скажу вам честно, как на духу,
когда я ехал сюда, я думал сыграть с вами и вашим мужем
довольно подлую шутку, притворившись, что не могу говорить.
-- Но мне-то как раз не терпелось почитать ваши записочки.
После того, что Говард рассказал о некоторых из них.
-- Но когда я увидел вас, стоящей в дверях. Меня вдруг
пронизало желание быть честным. И я не смог солгать. Только не
вам.
-- Как интересно.
-- Миссис Гау. Можно вас попросить. Пожалуйста, подойдите
немного ближе. Мне так нравится ваш запах.
-- Правда.
-- Да.
-- Я подойду. Сяду на подлокотник вашего кресла.
-- Я вас не трону.
-- Я знаю.
-- И еще, миссис Гау, что меня сильнее всего удручает, так
это то, сколь многие старались помочь мне, едва я сошел с
корабля. Были со мной милы. Открывали мне свое сердце. Ваш муж
помог мне. И мистер Вайн, владелец погребальной конторы, вы
могли недавно видеть его рекламу, он без малого спас мне жизнь.
-- Он, должно быть, хороший человек.
-- Да. А в детстве, это было что-то ужасное. Я чувствовал,
что никто не любит меня. Когда я шел по проходу в церкви,
первый раз в жизни шел ко святому причастию, одна из сидевших
там женщин с ненавистью взирала на меня. И я не отрывал глаз от
моих белых туфель, уже к тому времени слегка посеревших.
Конечно, я помнил, как насыпал сахар в бензобак ее мужа, и
понимал, что доказать этого ей никогда не удастся. Но ведь так
поступают все дети. После этого двигатель уже никуда не
годится. И она возненавидела меня. Вы только не подумайте, что
я склонен жаловаться на судьбу.
-- О нет, вы вовсе не производите подобного впечатления,
совсем-совсем нет. Здешние ребятишки тоже так поступают с
Говардом.
-- По-моему, эта история с винокурением произвела на
вашего мужа очень тяжелое впечатление.
-- О, я думаю, он с самого начала догадывался, что там
происходит. Говард такой хитрец.
-- Как замечательно вы пахнете, миссис Гау. И ваши веки.
Просто невероятно, с какой точностью они прикрывают ровно
половину глаз.
-- А вы хорошо видите в темноте.
-- Спасибо.
-- Ваш запах мне тоже нравится.
-- Спасибо.
-- И знаете, Корнелиус, вам не следует так уничижительно к
себе относиться. Вы тогда написали Говарду. Что кажетесь себе
ничего не стоящим. Если ваша песня прекрасна, кто-нибудь
обязательно услышит ее и так о ней и подумает. Возможно, вы с
этим не согласитесь, но и Говард, должно быть, по-своему слышит
ее. Я-то слышу определенно. Вернее, не я, а что-то внутри меня.
Может быть, сухожилия или голосовые связки, но что-то на нее
отзывается дрожью. И скажите, Корнелиус, у вас есть кто-нибудь.
-- Нет.
-- У каждого есть. Хоть кто-то.
-- Миссис Гау, если бы мы встретились не сейчас. А,
скажем, много лет назад. В школе, к примеру. Мог ли я
показаться вам привлекательным.
-- Конечно, могли. Но почему вы спрашиваете.
-- Потому что я, в сущности, никому не нравился. Во всяком
случае, таким красавицам, как вы. Способным получить кого-то,
по их представлениям лучшего.
-- Кому-то вы непременно должны были нравиться. Иначе вы
бы не стали таким, как сейчас.
-- Дядя однажды купил мне зеленый велосипед. И еще у меня
была тетя, которая пекла мне яблочные пироги, сочные, сладкие,
с корицей. Я обычно приходил к ней утром в субботу и съедал
весь пирог.
-- Целиком.
-- Да.
-- Мне кажется, Корнелиус, вы слишком требовательны. К
людям. Очистить столько яблок, это большой труд. Но каждый раз,
когда вам захочется яблочного пирога, приходите ко мне, я вам
его испеку.
-- Неужели испечете.
-- Да. Конечно испеку.
-- И не станете возражать, если я съем его целиком.
-- Не стану.
-- Я бы с радостью пришел и съел испеченный вами пирог,
миссис Гау.
-- Неужели придете.
-- Да, конечно приду. Я уже ощущаю его вкус.
-- Правда.
-- Да, правда. У меня уже слюнки текут. И вы ведь не
будете против, если я водружу на него огромную глыбу
мороженного.
-- Нет, не буду. Я против другого, я против того, чтобы и
дальше сидеть на подлокотнике вашего кресла. Потому что больше
мне этого не выдержать. Потому что вы можете получить от меня
все, что хотите. Какой угодно пирог. Я сама вам его отдам. Но
пожалуйста, пожалуйста, не заставляйте меня ждать дольше. Иначе
я убегу. О господи, я дурная, дурная женщина. Свалиться вам
прямо на колени. Поцелуй же меня, поцелуй. О боже. Поцелуй
меня. Сейчас я нарушу супружескую клятву. С тобой.
Гибкие руки миссис Гау смыкаются вокруг Кристиановой шеи.
Губы касаются его глаз. В уже знакомом темпе. Так это было и с
другими телами. Бившимися о твое. Воздымая тебя на дыбы. Вкус
плоти, ее звуки, запахи, мякоть. Под сиреневой шелковой
шкуркой. Мятые ягоды бузины. Персики, только что с дерева.
Сочная, легко слезающая кожица. Высокая трава, в которой могут
водиться змеи. Минуй все опасности, чтобы коснуться спелых
сладких ворсинок. Купающихся в соке. Чуть присоли и съешь этот
грех. Грех перед Гау. Стонущим неподалеку в постели, надеюсь,
бессознательно. Не спрашивающим, как Убю, по двадцати раз на
дню. Где этот Кристиан, черт бы его побрал. Мистер Убю, этот
Кристиан, которого все так старательно ищут, сидит в сортире.
Потому что не хочет заниматься вшивой, занудной канцелярской
работой. А хочет он заниматься тем, чем занимается вот с этой
мужней женой. По имени Джин. С настоящим другом Говарда. С
первой красоткой предместья. На которую я украдкой поглядывал
весь этот вечер. Маленькая, темноглазая, с фантастическим
задом, облизывающая губы. Помахивая ножкой вверх и вниз. В
глубине ее глаз таилась предназначенная мне улыбка. Между тем
как ты, Говард, распалялся, низвергая на Корнелиуса Кристиана
глыбы новорожденной враждебности. Теперь твоя жена сбрасывает
одежды. Должно быть, не думает, что ты можешь проснуться,
свалившись с кровати. И вспомнить о госте. И господи-боже, как
растрезвонился телефон. А миссис Гау уже тараторит в темноте со
скоростью, равной миле в минуту.
-- Пусть звонит, Корнелиус, пусть звонит. Господь
всемогущий, я собираюсь нарушить клятву супружеской верности. Я
собираюсь нарушить ее. Господь всемогущий, так вот на что это
похоже. Мама никогда мне не говорила. Никогда не говорила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
вам об этом. Я лишь потому и сказал, что мы сидим в темноте. И
вы кажетесь такой счастливой в супружестве. Я надеюсь, вы
простите мне эти слова.
-- Но почему вас ко мне влечет.
-- Я не знаю почему. Может быть, потому, что я ощущаю себя
в этой стране чужаком. Незванным гостем.
-- Какая глупость. Какой же вы чужак. Вы никакой не чужак.
-- Я знаю, то, что я сейчас скажу покажется вам ужасно
тщеславным, но я всего лишь твержу людям, послушайте, как
чудесна песня, которую я пою. И все и всюду, взглянув на меня,
говорят, знаешь, дружище, может, она и красива, но только кто
за нее заплатит. И если мне придется и дальше повторять им в
ответ, увы, никто не заплатит, повторять все чаще и чаще, я,
вероятно, умру.
-- Боже мой, Корнелиус, как я вас понимаю.
-- Правда.
-- Да.
-- Спасибо, миссис Гау. Скажу вам честно, как на духу,
когда я ехал сюда, я думал сыграть с вами и вашим мужем
довольно подлую шутку, притворившись, что не могу говорить.
-- Но мне-то как раз не терпелось почитать ваши записочки.
После того, что Говард рассказал о некоторых из них.
-- Но когда я увидел вас, стоящей в дверях. Меня вдруг
пронизало желание быть честным. И я не смог солгать. Только не
вам.
-- Как интересно.
-- Миссис Гау. Можно вас попросить. Пожалуйста, подойдите
немного ближе. Мне так нравится ваш запах.
-- Правда.
-- Да.
-- Я подойду. Сяду на подлокотник вашего кресла.
-- Я вас не трону.
-- Я знаю.
-- И еще, миссис Гау, что меня сильнее всего удручает, так
это то, сколь многие старались помочь мне, едва я сошел с
корабля. Были со мной милы. Открывали мне свое сердце. Ваш муж
помог мне. И мистер Вайн, владелец погребальной конторы, вы
могли недавно видеть его рекламу, он без малого спас мне жизнь.
-- Он, должно быть, хороший человек.
-- Да. А в детстве, это было что-то ужасное. Я чувствовал,
что никто не любит меня. Когда я шел по проходу в церкви,
первый раз в жизни шел ко святому причастию, одна из сидевших
там женщин с ненавистью взирала на меня. И я не отрывал глаз от
моих белых туфель, уже к тому времени слегка посеревших.
Конечно, я помнил, как насыпал сахар в бензобак ее мужа, и
понимал, что доказать этого ей никогда не удастся. Но ведь так
поступают все дети. После этого двигатель уже никуда не
годится. И она возненавидела меня. Вы только не подумайте, что
я склонен жаловаться на судьбу.
-- О нет, вы вовсе не производите подобного впечатления,
совсем-совсем нет. Здешние ребятишки тоже так поступают с
Говардом.
-- По-моему, эта история с винокурением произвела на
вашего мужа очень тяжелое впечатление.
-- О, я думаю, он с самого начала догадывался, что там
происходит. Говард такой хитрец.
-- Как замечательно вы пахнете, миссис Гау. И ваши веки.
Просто невероятно, с какой точностью они прикрывают ровно
половину глаз.
-- А вы хорошо видите в темноте.
-- Спасибо.
-- Ваш запах мне тоже нравится.
-- Спасибо.
-- И знаете, Корнелиус, вам не следует так уничижительно к
себе относиться. Вы тогда написали Говарду. Что кажетесь себе
ничего не стоящим. Если ваша песня прекрасна, кто-нибудь
обязательно услышит ее и так о ней и подумает. Возможно, вы с
этим не согласитесь, но и Говард, должно быть, по-своему слышит
ее. Я-то слышу определенно. Вернее, не я, а что-то внутри меня.
Может быть, сухожилия или голосовые связки, но что-то на нее
отзывается дрожью. И скажите, Корнелиус, у вас есть кто-нибудь.
-- Нет.
-- У каждого есть. Хоть кто-то.
-- Миссис Гау, если бы мы встретились не сейчас. А,
скажем, много лет назад. В школе, к примеру. Мог ли я
показаться вам привлекательным.
-- Конечно, могли. Но почему вы спрашиваете.
-- Потому что я, в сущности, никому не нравился. Во всяком
случае, таким красавицам, как вы. Способным получить кого-то,
по их представлениям лучшего.
-- Кому-то вы непременно должны были нравиться. Иначе вы
бы не стали таким, как сейчас.
-- Дядя однажды купил мне зеленый велосипед. И еще у меня
была тетя, которая пекла мне яблочные пироги, сочные, сладкие,
с корицей. Я обычно приходил к ней утром в субботу и съедал
весь пирог.
-- Целиком.
-- Да.
-- Мне кажется, Корнелиус, вы слишком требовательны. К
людям. Очистить столько яблок, это большой труд. Но каждый раз,
когда вам захочется яблочного пирога, приходите ко мне, я вам
его испеку.
-- Неужели испечете.
-- Да. Конечно испеку.
-- И не станете возражать, если я съем его целиком.
-- Не стану.
-- Я бы с радостью пришел и съел испеченный вами пирог,
миссис Гау.
-- Неужели придете.
-- Да, конечно приду. Я уже ощущаю его вкус.
-- Правда.
-- Да, правда. У меня уже слюнки текут. И вы ведь не
будете против, если я водружу на него огромную глыбу
мороженного.
-- Нет, не буду. Я против другого, я против того, чтобы и
дальше сидеть на подлокотнике вашего кресла. Потому что больше
мне этого не выдержать. Потому что вы можете получить от меня
все, что хотите. Какой угодно пирог. Я сама вам его отдам. Но
пожалуйста, пожалуйста, не заставляйте меня ждать дольше. Иначе
я убегу. О господи, я дурная, дурная женщина. Свалиться вам
прямо на колени. Поцелуй же меня, поцелуй. О боже. Поцелуй
меня. Сейчас я нарушу супружескую клятву. С тобой.
Гибкие руки миссис Гау смыкаются вокруг Кристиановой шеи.
Губы касаются его глаз. В уже знакомом темпе. Так это было и с
другими телами. Бившимися о твое. Воздымая тебя на дыбы. Вкус
плоти, ее звуки, запахи, мякоть. Под сиреневой шелковой
шкуркой. Мятые ягоды бузины. Персики, только что с дерева.
Сочная, легко слезающая кожица. Высокая трава, в которой могут
водиться змеи. Минуй все опасности, чтобы коснуться спелых
сладких ворсинок. Купающихся в соке. Чуть присоли и съешь этот
грех. Грех перед Гау. Стонущим неподалеку в постели, надеюсь,
бессознательно. Не спрашивающим, как Убю, по двадцати раз на
дню. Где этот Кристиан, черт бы его побрал. Мистер Убю, этот
Кристиан, которого все так старательно ищут, сидит в сортире.
Потому что не хочет заниматься вшивой, занудной канцелярской
работой. А хочет он заниматься тем, чем занимается вот с этой
мужней женой. По имени Джин. С настоящим другом Говарда. С
первой красоткой предместья. На которую я украдкой поглядывал
весь этот вечер. Маленькая, темноглазая, с фантастическим
задом, облизывающая губы. Помахивая ножкой вверх и вниз. В
глубине ее глаз таилась предназначенная мне улыбка. Между тем
как ты, Говард, распалялся, низвергая на Корнелиуса Кристиана
глыбы новорожденной враждебности. Теперь твоя жена сбрасывает
одежды. Должно быть, не думает, что ты можешь проснуться,
свалившись с кровати. И вспомнить о госте. И господи-боже, как
растрезвонился телефон. А миссис Гау уже тараторит в темноте со
скоростью, равной миле в минуту.
-- Пусть звонит, Корнелиус, пусть звонит. Господь
всемогущий, я собираюсь нарушить клятву супружеской верности. Я
собираюсь нарушить ее. Господь всемогущий, так вот на что это
похоже. Мама никогда мне не говорила. Никогда не говорила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105