да, сэр, мистер Кристиан, конечно,
сэр. В такие минуты начинаешь думать, что
Счастье
Это
Большая кошка
С мышкой
На квадратной миле
Линолеума
7
Стою на пышном, темно-бордовом ковре Фанни Соурпюсс. В ее
квартире на двенадцатом этаже, в восточной части города,
неустанно звонит телефон. В руках у меня высокий стакан со
скотчем, налитым поверх пляшущих кубиков льда и сдобренным
пузырящейся содовой. В этих просторных апартаментах
полным-полно мраморных столиков и икон. Глядящих на серую,
прометенную ветром шиферную крышу посольства, чей флаг
развевается среди снега и тьмы.
Благосклонный Глен, перемалывая челюстями целые палочки
жевательной резинки, отвез нас в город, держась под эстакадой
железной дороги. По брусчатой авеню с трамвайными рельсами,
носящей имя Белые Равнины. Мимо высоких сугробов, нанесенных к
фасадам домов, мимо заметенных снегом ступенек парадных и
козырьков над ступеньками. Заглохшие, зарывшиеся в снег пустые
машины выстроились вдоль улиц, обратившихся в белые пустыри.
Большой лимузин, скользя и кренясь, переехал мост, ведущий в
Манхэттен. Огни барж на реке и лед, намерзший вдоль берегов.
Под меховой полостью ладонь миссис Соурпюсс отыскала мою. И
когда мы остановились у заиндевевшего дверного козырька в
середине каньона Парк- авеню, она сказала, вам лучше зайти,
выпить чего-нибудь горячего. Швейцар-ирландец в сером кафтане и
сапогах проводил нас до лифта по выложенному черной и белой
плиткой холлу.
-- Клянусь всевышним и всеми силами его, вам повезло, что
вы вернулись невредимой с мужниных похорон.
-- Да. Это мой племянник, мистер Пибоди.
На подоконнике укрылся от ветра голубь, припал к снегу, по
временам вздергивает крылья. Просто чтобы почувствовать, как
здесь тепло и мягко. Я гляжу сквозь метель. На желтый свет в
окнах. Город замер. Я же не мог оставить вдову. Тем более, что
мы заблудились в метели. Поверьте мне, мистер Вайн, это
случилось где-то в богом забытом Бронксе, к востоку от
Истчестерской бухты. К западу от острова Гарт. На котором
заключенные закапывают ампутированные руки и ноги и
невостребованных покойников целиком. И честно, Кларенс, я
только и думал о том, сколько вы денег из-за меня потеряете.
-- Как вы насчет мясного ассорти, Корнелиус. У меня есть
немного картофельного салата. Не стесняйтесь. Будьте как дома.
Кристиан сидит за черным концертным роялем. Наигрывая
грустный мотив. Руки взметаются и ниспадают по клавишам
гладчайшей слоновой кости. Глядя на пушистую, белую глиняную
собачку. Фанни в зеленых одеждах, не скрывающих ног, порхает
туда-сюда. Слышно, как она на повышенных тонах препирается с
кем-то, затем хлопает дверь. Возвращается со здоровенным блюдом
в руках. Опускает его на кофейный столик перед диваном. Горка
ржаного хлеба, подобие белой бадейки, полной кубиков масла.
Чаши с оливками, швейцарский и острый итальянский сыр,
картофельные чипсы и тарелки с колбасой: ливерной, болонской,
салями.
-- Идите сюда, Корнелиус. Приступайте. Чего вы ждете.
Сама остается стоять, прикрыв глаза длиннющими ресницами.
Плотно охваченная пояском из серебряных пряжек. Золотые
домашние туфли, волосы стянуты под затылком ленточкой из
черного атласа. Опускается на колени. Снизу вверх глядит на
меня. Сияя светлой, искусно созданной красой. А я между тем
впиваюсь в бутерброд с сыром и болонской колбасой. Намертво
спаянными горчицей. Вслед за которым я отправляю каскад оливок.
-- Ах вы голодный мальчик. Вы не будете против, если я
посижу здесь и полюбуюсь на вас.
-- Нет.
-- Вы всегда были таким бесстрашным.
-- Да.
-- Как это у вас получается.
-- Я не знаю.
-- По-моему, я никогда еще не встречала человека,
подобного вам. Достаточно посмотреть, как вы на пианино
играете. Так красиво. Так легко. Вам есть, чем похвастать -- не
одной только выдержкой. Не понимаю, что вы делаете в похоронном
бизнесе. Для человека вашего класса существуют сотни куда более
достойных занятий. Хотите, я поговорю с моим адвокатом.
-- Миссис Соурпюсс.
-- Как торжественно.
-- Когда речь заходит о моем бизнесе, я становлюсь
торжественным. Подвизаться в погребальном деле, означает быть
своего рода блюстителем. Как живых, так и мертвых. Это
достойное поприще. Я мог бы даже сказать, что в нем
присутствует нечто, сопричастное искусству. Не говоря уж о том,
что смерть -- это своего рода обновляющая пауза в жизни тех,
кто остался здесь.
-- Вот с этим я согласна.
-- К тому же это занятие позволяет мне встречаться с
людьми, подобными вам. И, надеюсь, вы поверите мне, миссис
Соурпюсс, если я скажу, что видел слезы истинной смертной тоски
и знаю: они струятся не по щекам.
-- Сила господня. Сидеть здесь вот так. С похоронных дел
мастером. Нет, вы поймите меня правильно. Я против вашего
бизнеса ничего не имею. Но это действительно нечто. Слышите, у
меня телефон со стенки срывается. Это потому что каждый мужик,
какого я когда-либо знала, сейчас звонит сюда. Ждет не дождется
возможности примчаться ко мне. Чтобы я уронила голову ему на
плечо. И вот она я. Гарри отбросил коньки. А я рассиживаюсь с
человеком, который его схоронил.
-- Я всего лишь принимал в этом участие. И надеюсь, не
показался вам чрезмерно навязчивым.
-- Какое там навязчивым. Вы защитили меня. Такому долдону,
как Вилли, подобного унижения хватит до скончания века. Он же
больше ничего не умеет. Только выпятить грудь и объявить: щас я
тебя прикончу. Голыми руками.
Миссис Соурпюсс накалывает на вилку оливку. Кончиком языка
облизывает ее. Затем обнимает зеленый шарик губами и всасывает.
Чтобы пережевать и запить виски с содовой. Она сидит бочком,
опираясь о пол ладонью. Большой овальный бриллиант на пальце
переливается синевой и вспыхивает белым пламенем. Приподнимает
ногу, чтобы туфелькой постучать по моей подошве. Свет от ламп
расходится веером по стенам. Золотые с синим и красным иконы в
позолоченных рамах. Воздетые кресты. Головы святых. Фотографии
и зарисовки храма Александра Невского. А у меня трусы совсем
истлели в паху.
-- У вас очень милая квартира.
-- Гарри получает долю доходов с этого дома. Теперь, если
верить моему адвокату, это моя доля. Я тут снесла уйму стен,
которые понастроила его первая жена. Вкус у нее был -- курам на
смех. Дерьмо, а не вкус. Ну я и пригласила двух педиков.
Плясали они тут, плясали, обили все тканями. Камин вот, видите,
обложили синей и белой плиткой. Вроде ничего получилось. Вон
там висят шары из зеленого стекла, так они в них напихали
настоящих рыбацких сетей. Это, говорят, изящный морской стиль.
А стены, говорят, в наши дни полагается затягивать тканью. В
наши дни. Какие такие дни, черт его знает. Через месяц они мне
заявляют, что наступает весна, и ни один человек, который хоть
что-то собой представляет, не допустит, чтобы его застукали в
зимних стенах. Ну, я с ними согласилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
сэр. В такие минуты начинаешь думать, что
Счастье
Это
Большая кошка
С мышкой
На квадратной миле
Линолеума
7
Стою на пышном, темно-бордовом ковре Фанни Соурпюсс. В ее
квартире на двенадцатом этаже, в восточной части города,
неустанно звонит телефон. В руках у меня высокий стакан со
скотчем, налитым поверх пляшущих кубиков льда и сдобренным
пузырящейся содовой. В этих просторных апартаментах
полным-полно мраморных столиков и икон. Глядящих на серую,
прометенную ветром шиферную крышу посольства, чей флаг
развевается среди снега и тьмы.
Благосклонный Глен, перемалывая челюстями целые палочки
жевательной резинки, отвез нас в город, держась под эстакадой
железной дороги. По брусчатой авеню с трамвайными рельсами,
носящей имя Белые Равнины. Мимо высоких сугробов, нанесенных к
фасадам домов, мимо заметенных снегом ступенек парадных и
козырьков над ступеньками. Заглохшие, зарывшиеся в снег пустые
машины выстроились вдоль улиц, обратившихся в белые пустыри.
Большой лимузин, скользя и кренясь, переехал мост, ведущий в
Манхэттен. Огни барж на реке и лед, намерзший вдоль берегов.
Под меховой полостью ладонь миссис Соурпюсс отыскала мою. И
когда мы остановились у заиндевевшего дверного козырька в
середине каньона Парк- авеню, она сказала, вам лучше зайти,
выпить чего-нибудь горячего. Швейцар-ирландец в сером кафтане и
сапогах проводил нас до лифта по выложенному черной и белой
плиткой холлу.
-- Клянусь всевышним и всеми силами его, вам повезло, что
вы вернулись невредимой с мужниных похорон.
-- Да. Это мой племянник, мистер Пибоди.
На подоконнике укрылся от ветра голубь, припал к снегу, по
временам вздергивает крылья. Просто чтобы почувствовать, как
здесь тепло и мягко. Я гляжу сквозь метель. На желтый свет в
окнах. Город замер. Я же не мог оставить вдову. Тем более, что
мы заблудились в метели. Поверьте мне, мистер Вайн, это
случилось где-то в богом забытом Бронксе, к востоку от
Истчестерской бухты. К западу от острова Гарт. На котором
заключенные закапывают ампутированные руки и ноги и
невостребованных покойников целиком. И честно, Кларенс, я
только и думал о том, сколько вы денег из-за меня потеряете.
-- Как вы насчет мясного ассорти, Корнелиус. У меня есть
немного картофельного салата. Не стесняйтесь. Будьте как дома.
Кристиан сидит за черным концертным роялем. Наигрывая
грустный мотив. Руки взметаются и ниспадают по клавишам
гладчайшей слоновой кости. Глядя на пушистую, белую глиняную
собачку. Фанни в зеленых одеждах, не скрывающих ног, порхает
туда-сюда. Слышно, как она на повышенных тонах препирается с
кем-то, затем хлопает дверь. Возвращается со здоровенным блюдом
в руках. Опускает его на кофейный столик перед диваном. Горка
ржаного хлеба, подобие белой бадейки, полной кубиков масла.
Чаши с оливками, швейцарский и острый итальянский сыр,
картофельные чипсы и тарелки с колбасой: ливерной, болонской,
салями.
-- Идите сюда, Корнелиус. Приступайте. Чего вы ждете.
Сама остается стоять, прикрыв глаза длиннющими ресницами.
Плотно охваченная пояском из серебряных пряжек. Золотые
домашние туфли, волосы стянуты под затылком ленточкой из
черного атласа. Опускается на колени. Снизу вверх глядит на
меня. Сияя светлой, искусно созданной красой. А я между тем
впиваюсь в бутерброд с сыром и болонской колбасой. Намертво
спаянными горчицей. Вслед за которым я отправляю каскад оливок.
-- Ах вы голодный мальчик. Вы не будете против, если я
посижу здесь и полюбуюсь на вас.
-- Нет.
-- Вы всегда были таким бесстрашным.
-- Да.
-- Как это у вас получается.
-- Я не знаю.
-- По-моему, я никогда еще не встречала человека,
подобного вам. Достаточно посмотреть, как вы на пианино
играете. Так красиво. Так легко. Вам есть, чем похвастать -- не
одной только выдержкой. Не понимаю, что вы делаете в похоронном
бизнесе. Для человека вашего класса существуют сотни куда более
достойных занятий. Хотите, я поговорю с моим адвокатом.
-- Миссис Соурпюсс.
-- Как торжественно.
-- Когда речь заходит о моем бизнесе, я становлюсь
торжественным. Подвизаться в погребальном деле, означает быть
своего рода блюстителем. Как живых, так и мертвых. Это
достойное поприще. Я мог бы даже сказать, что в нем
присутствует нечто, сопричастное искусству. Не говоря уж о том,
что смерть -- это своего рода обновляющая пауза в жизни тех,
кто остался здесь.
-- Вот с этим я согласна.
-- К тому же это занятие позволяет мне встречаться с
людьми, подобными вам. И, надеюсь, вы поверите мне, миссис
Соурпюсс, если я скажу, что видел слезы истинной смертной тоски
и знаю: они струятся не по щекам.
-- Сила господня. Сидеть здесь вот так. С похоронных дел
мастером. Нет, вы поймите меня правильно. Я против вашего
бизнеса ничего не имею. Но это действительно нечто. Слышите, у
меня телефон со стенки срывается. Это потому что каждый мужик,
какого я когда-либо знала, сейчас звонит сюда. Ждет не дождется
возможности примчаться ко мне. Чтобы я уронила голову ему на
плечо. И вот она я. Гарри отбросил коньки. А я рассиживаюсь с
человеком, который его схоронил.
-- Я всего лишь принимал в этом участие. И надеюсь, не
показался вам чрезмерно навязчивым.
-- Какое там навязчивым. Вы защитили меня. Такому долдону,
как Вилли, подобного унижения хватит до скончания века. Он же
больше ничего не умеет. Только выпятить грудь и объявить: щас я
тебя прикончу. Голыми руками.
Миссис Соурпюсс накалывает на вилку оливку. Кончиком языка
облизывает ее. Затем обнимает зеленый шарик губами и всасывает.
Чтобы пережевать и запить виски с содовой. Она сидит бочком,
опираясь о пол ладонью. Большой овальный бриллиант на пальце
переливается синевой и вспыхивает белым пламенем. Приподнимает
ногу, чтобы туфелькой постучать по моей подошве. Свет от ламп
расходится веером по стенам. Золотые с синим и красным иконы в
позолоченных рамах. Воздетые кресты. Головы святых. Фотографии
и зарисовки храма Александра Невского. А у меня трусы совсем
истлели в паху.
-- У вас очень милая квартира.
-- Гарри получает долю доходов с этого дома. Теперь, если
верить моему адвокату, это моя доля. Я тут снесла уйму стен,
которые понастроила его первая жена. Вкус у нее был -- курам на
смех. Дерьмо, а не вкус. Ну я и пригласила двух педиков.
Плясали они тут, плясали, обили все тканями. Камин вот, видите,
обложили синей и белой плиткой. Вроде ничего получилось. Вон
там висят шары из зеленого стекла, так они в них напихали
настоящих рыбацких сетей. Это, говорят, изящный морской стиль.
А стены, говорят, в наши дни полагается затягивать тканью. В
наши дни. Какие такие дни, черт его знает. Через месяц они мне
заявляют, что наступает весна, и ни один человек, который хоть
что-то собой представляет, не допустит, чтобы его застукали в
зимних стенах. Ну, я с ними согласилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105