Достигая победительного лица Кристиана.
-- Не знаю, стоит ли.
-- Все в твоей воле.
-- Ладно, тогда с чесноком.
-- Прекрасно, мадам. Овощи. Для мадам.
-- Спаржа.
-- Великолепно. Две спаржи. Картофель. Для мадам.
-- Вареный, пожалуйста.
-- Сэр.
-- Жареный.
Кристиан погружает изящные бледные белые пальцы под
лоснящийся черный лацкан. Извлекая из кармана тонкий платиновый
портсигар. Щелкая, открывает его, предлагая Шарлотте Грейвз
сигарету. Она берет одну и поднимает ее к губам. Фриц чиркает
спичкой. Пламя, возжигающее любовь.
-- Вы позволите, мадам.
Мадам выпускает клуб дыма. Волнисто-белый. Фриц отступает,
пятясь. Кивая главой Кристиану, теперешнему властелину. Той
порой подлетает Гарри с хрустальным графином воды, щипчиками,
лимонной цедрой. Останавливается, улыбаясь.
-- Добрый вечер, мадам, сэр.
-- Привет.
Гарри разливает влагу по двум высоким бокалам. И
склоняется, спрашивая.
-- Желает ли мадам немного цедры.
-- Да, спасибо.
-- Э-э. Пожалуй, да.
Низко сгибаясь, Гарри отступает на шаг.
-- Надеюсь, вода вам понравится.
За спиной его уже маячит Фриц. Со скамеечкой в лапах.
Отвешивает поклон Корнелиусу Кристиану.
-- Сэр. Могу ли я предложить. Для ваших ног, сэр.
-- Э-э.
-- Так сэру будет гораздо удобнее.
Корнелиус подняв и скрестив ноги опускает их на малиновый
атлас скамеечки из черного дерева. Радужно вспыхивают туфли.
-- Благодарю.
-- Почитаю за удовольствие, сэр. А теперь, сэр, вы,
возможно, не откажетесь что-нибудь выпить. Для начала, быть
может, белое вино. К рыбе и ракообразным мадам. Я
порекомендовал бы вот это.
-- Ликер.
-- Прекрасно, сэр.
Фриц удаляется. Задком-задком, с поникшей головой. Вся
напевность ее голоса. Все ее взгляды лишь для меня. Вижу ее
мягкую худую ладонь, протянувшуюся через стол. Чтобы лечь на
мою. Улыбка и негромкое.
-- Прости меня.
Корнелиус Кристиан. Прощающий все мелкие прегрешения. Этот
скиталец морей. Твердящий миру. Все хорошо. И поднимающий ногу.
До края стола. Самоцветы блистают. На полуботинках.
Видишь
И эти тоже
Цветом
Как персик
31
Десять часов, промозглое октябрьское утро. Выглядываю из
окошка на улицу. Сумки уложены. Готов к отправке. Посмотри,
свободен ли путь. От всех призраков, еще пытающихся сцапать
тебя.
Выхожу из дверей дома. Вот и поджидающее меня последнее
письмо. Предлагается страхование жизни с выплатами в случае
инвалидности. Очень помогает при ампутации. С ним открытка из
Миннесоты. Фотография длинной тенистой улицы. А там, где
указано Для письма. Стоит только "прощай".
Корнелиус Кристиан волочет дорожные сумки по тротуару.
Переступая через собачьи кучи. Мимоходом заглядывая в каждый
дверной проем. За любым стоящим автомобилем может сидеть на
корточках кто-нибудь вроде Эусебиной черной, как смоль, мамаши,
держа наготове бритву, чтобы отрезать мне яйца. А у меня против
всех ножей и наганов лишь пара чувствительных кулаков.
На углу останавливается такси. Конец квартала. Мое дыхание
паром улетает по воздуху. Заталкиваю на заднее сидение две
сиротливых сумки. С переднего доносится голос.
-- Куда, приятель.
-- Пятьдесят седьмой причал.
Машины рекой струятся по авеню. Которую мы пересекаем.
Вижу съежившегося на крыльце одного из домов одетого в пальто
Толстолицего. Мог бы между прочим написать на плакате ПОКА.
Красное сырое осеннее небо. Этим утром читал Календарь на
первой странице газеты. Время высокой воды в Хелл-Гейт,
температура в Элкинсе, Роаноке, Детройте. В Денвере пятьдесят
градусов. Слабые до умеренных от юго-восточных до южных ветра с
переходом на северный. Завтра ясно, температура соответственно
времени года. В тенях от темных подмостий и балочных ферм.
Урча, проносимся мимо окон. Вижу красные трубы судов. И зеленую
шапочку на голове шофера.
-- Послушайте, приятель, пардон, конечно. Но я вас нигде
не мог прежде видеть. Вы меня извините, может вы какая-нибудь
знаменитость.
-- Нет.
-- Черт, а я бы поклялся, что знаю вас в лицо.
Кристиан сжимается на сиденьи. Изменяя выражение до полной
неузнаваемости, так что даже Эусебина мама меня не признает.
Сколько бы у нее ни было снимков. На которых я в роли
обнаженной модели. Тем временем мы взлетаем по пандусу и
устремляемся в центр города. Когда я вчера в вечернем костюме
вернулся в прибрежный район Йонкерса. Тряпичник заявил, что я
погубил костюм, и залога он мне не вернет. Лицо у него
побелело, он сказал, что это был лучший его наряд, от которого
теперь остались одни лохмотья.
-- Эй, постойте-ка. Понял. Я вас сразу узнал. Надо было
сразу треснуть себя по башке. Я же вас вез год, примерно,
назад. Я, бывает, и полиции помогаю. Никогда не забываю лиц. Ну
точно, подвозил вас к мамаше Гроц перед тем, как ее
пристрелили. Вам некуда было податься. Ты подумай, а. Вот это
совпадение, верно.
-- Да.
В потоке машин. Пролетаем мимо судов, ждущих у берега. Вон
за Гудзоном парк Палисейдс. Я смотрел на него из окна кабинета
доктора Педро. Расположенного в одном из небоскребов слева от
нас. Там он играет на скрипке или, быть может, скоблит полы.
Поглядывая вниз на утренних придурков. Число которых убавилось
на единицу.
-- Ну конечно, я вас признал. Я еще вам рассказывал, какой
у меня был магазин домашних животных. Это потому что я людям
зла не желаю. Так разве плохо не желать людям зла. Да я
всякому, кто желает им зла, скажу, тьфу на тебя. Я вон три
месяца назад чуть не загнулся. Кишку какую-то прорвало. Потому
что много волнуюсь. Так я же человек. Конечно мне не охота,
чтобы вдруг раз, и привет, только меня и видели. А тут кого не
встретишь, всякий старается поскорей от тебя избавиться. Я что
хочу сказать, в этом городе куча народу делает вид, будто они
из высшего общества. Такие готовы час оставаться никем лишь бы
минуту побыть хоть кем-то, вот они и увиваются вокруг
какой-нибудь шишки лет этак десять, а та их и знать-то не
хочет. А то еще есть другие. Знакомые. Эти всегда готовы
доказать, какие они тебе друзья-приятели, выпив и съев все, что
у тебя есть. Так вот я и спрашиваю, если честно, кому они на
фиг нужны.
Захлопываю желтую в шашечку дверцу машины. У серой
каменной арки входа. Здесь почти никого. Под крышей из стали и
стекла. Шаги мои гулко отдаются по деревянному настилу причала.
Пропихиваю паспорт внутрь холодной будки, сидящему в ней
мужчине. Взбираюсь по сходням. С чернильным штампом на зеленой
странице. День и месяц отбытия. В конце концов сказал всем этим
лакеям, что вились вокруг. Заглядывая мне в рот. Пока я
нежился, впитывая улыбки Шарлотты. Истребляя их вина, коньяки и
блинчики "сюзет". По прежнему пребывая в своем облачении. И
покуривая произведенную Моттом сигару. В конце концов поднял
руки. Потянулся и с удовлетворением произнес. Можете меня
пристрелить. Но расплатиться мне нечем.
И спрашивается
Господи
Почему
Горе мне подносят
На блюде
А удовольствие
В чайной ложке
Судно выводят на фарватер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
-- Не знаю, стоит ли.
-- Все в твоей воле.
-- Ладно, тогда с чесноком.
-- Прекрасно, мадам. Овощи. Для мадам.
-- Спаржа.
-- Великолепно. Две спаржи. Картофель. Для мадам.
-- Вареный, пожалуйста.
-- Сэр.
-- Жареный.
Кристиан погружает изящные бледные белые пальцы под
лоснящийся черный лацкан. Извлекая из кармана тонкий платиновый
портсигар. Щелкая, открывает его, предлагая Шарлотте Грейвз
сигарету. Она берет одну и поднимает ее к губам. Фриц чиркает
спичкой. Пламя, возжигающее любовь.
-- Вы позволите, мадам.
Мадам выпускает клуб дыма. Волнисто-белый. Фриц отступает,
пятясь. Кивая главой Кристиану, теперешнему властелину. Той
порой подлетает Гарри с хрустальным графином воды, щипчиками,
лимонной цедрой. Останавливается, улыбаясь.
-- Добрый вечер, мадам, сэр.
-- Привет.
Гарри разливает влагу по двум высоким бокалам. И
склоняется, спрашивая.
-- Желает ли мадам немного цедры.
-- Да, спасибо.
-- Э-э. Пожалуй, да.
Низко сгибаясь, Гарри отступает на шаг.
-- Надеюсь, вода вам понравится.
За спиной его уже маячит Фриц. Со скамеечкой в лапах.
Отвешивает поклон Корнелиусу Кристиану.
-- Сэр. Могу ли я предложить. Для ваших ног, сэр.
-- Э-э.
-- Так сэру будет гораздо удобнее.
Корнелиус подняв и скрестив ноги опускает их на малиновый
атлас скамеечки из черного дерева. Радужно вспыхивают туфли.
-- Благодарю.
-- Почитаю за удовольствие, сэр. А теперь, сэр, вы,
возможно, не откажетесь что-нибудь выпить. Для начала, быть
может, белое вино. К рыбе и ракообразным мадам. Я
порекомендовал бы вот это.
-- Ликер.
-- Прекрасно, сэр.
Фриц удаляется. Задком-задком, с поникшей головой. Вся
напевность ее голоса. Все ее взгляды лишь для меня. Вижу ее
мягкую худую ладонь, протянувшуюся через стол. Чтобы лечь на
мою. Улыбка и негромкое.
-- Прости меня.
Корнелиус Кристиан. Прощающий все мелкие прегрешения. Этот
скиталец морей. Твердящий миру. Все хорошо. И поднимающий ногу.
До края стола. Самоцветы блистают. На полуботинках.
Видишь
И эти тоже
Цветом
Как персик
31
Десять часов, промозглое октябрьское утро. Выглядываю из
окошка на улицу. Сумки уложены. Готов к отправке. Посмотри,
свободен ли путь. От всех призраков, еще пытающихся сцапать
тебя.
Выхожу из дверей дома. Вот и поджидающее меня последнее
письмо. Предлагается страхование жизни с выплатами в случае
инвалидности. Очень помогает при ампутации. С ним открытка из
Миннесоты. Фотография длинной тенистой улицы. А там, где
указано Для письма. Стоит только "прощай".
Корнелиус Кристиан волочет дорожные сумки по тротуару.
Переступая через собачьи кучи. Мимоходом заглядывая в каждый
дверной проем. За любым стоящим автомобилем может сидеть на
корточках кто-нибудь вроде Эусебиной черной, как смоль, мамаши,
держа наготове бритву, чтобы отрезать мне яйца. А у меня против
всех ножей и наганов лишь пара чувствительных кулаков.
На углу останавливается такси. Конец квартала. Мое дыхание
паром улетает по воздуху. Заталкиваю на заднее сидение две
сиротливых сумки. С переднего доносится голос.
-- Куда, приятель.
-- Пятьдесят седьмой причал.
Машины рекой струятся по авеню. Которую мы пересекаем.
Вижу съежившегося на крыльце одного из домов одетого в пальто
Толстолицего. Мог бы между прочим написать на плакате ПОКА.
Красное сырое осеннее небо. Этим утром читал Календарь на
первой странице газеты. Время высокой воды в Хелл-Гейт,
температура в Элкинсе, Роаноке, Детройте. В Денвере пятьдесят
градусов. Слабые до умеренных от юго-восточных до южных ветра с
переходом на северный. Завтра ясно, температура соответственно
времени года. В тенях от темных подмостий и балочных ферм.
Урча, проносимся мимо окон. Вижу красные трубы судов. И зеленую
шапочку на голове шофера.
-- Послушайте, приятель, пардон, конечно. Но я вас нигде
не мог прежде видеть. Вы меня извините, может вы какая-нибудь
знаменитость.
-- Нет.
-- Черт, а я бы поклялся, что знаю вас в лицо.
Кристиан сжимается на сиденьи. Изменяя выражение до полной
неузнаваемости, так что даже Эусебина мама меня не признает.
Сколько бы у нее ни было снимков. На которых я в роли
обнаженной модели. Тем временем мы взлетаем по пандусу и
устремляемся в центр города. Когда я вчера в вечернем костюме
вернулся в прибрежный район Йонкерса. Тряпичник заявил, что я
погубил костюм, и залога он мне не вернет. Лицо у него
побелело, он сказал, что это был лучший его наряд, от которого
теперь остались одни лохмотья.
-- Эй, постойте-ка. Понял. Я вас сразу узнал. Надо было
сразу треснуть себя по башке. Я же вас вез год, примерно,
назад. Я, бывает, и полиции помогаю. Никогда не забываю лиц. Ну
точно, подвозил вас к мамаше Гроц перед тем, как ее
пристрелили. Вам некуда было податься. Ты подумай, а. Вот это
совпадение, верно.
-- Да.
В потоке машин. Пролетаем мимо судов, ждущих у берега. Вон
за Гудзоном парк Палисейдс. Я смотрел на него из окна кабинета
доктора Педро. Расположенного в одном из небоскребов слева от
нас. Там он играет на скрипке или, быть может, скоблит полы.
Поглядывая вниз на утренних придурков. Число которых убавилось
на единицу.
-- Ну конечно, я вас признал. Я еще вам рассказывал, какой
у меня был магазин домашних животных. Это потому что я людям
зла не желаю. Так разве плохо не желать людям зла. Да я
всякому, кто желает им зла, скажу, тьфу на тебя. Я вон три
месяца назад чуть не загнулся. Кишку какую-то прорвало. Потому
что много волнуюсь. Так я же человек. Конечно мне не охота,
чтобы вдруг раз, и привет, только меня и видели. А тут кого не
встретишь, всякий старается поскорей от тебя избавиться. Я что
хочу сказать, в этом городе куча народу делает вид, будто они
из высшего общества. Такие готовы час оставаться никем лишь бы
минуту побыть хоть кем-то, вот они и увиваются вокруг
какой-нибудь шишки лет этак десять, а та их и знать-то не
хочет. А то еще есть другие. Знакомые. Эти всегда готовы
доказать, какие они тебе друзья-приятели, выпив и съев все, что
у тебя есть. Так вот я и спрашиваю, если честно, кому они на
фиг нужны.
Захлопываю желтую в шашечку дверцу машины. У серой
каменной арки входа. Здесь почти никого. Под крышей из стали и
стекла. Шаги мои гулко отдаются по деревянному настилу причала.
Пропихиваю паспорт внутрь холодной будки, сидящему в ней
мужчине. Взбираюсь по сходням. С чернильным штампом на зеленой
странице. День и месяц отбытия. В конце концов сказал всем этим
лакеям, что вились вокруг. Заглядывая мне в рот. Пока я
нежился, впитывая улыбки Шарлотты. Истребляя их вина, коньяки и
блинчики "сюзет". По прежнему пребывая в своем облачении. И
покуривая произведенную Моттом сигару. В конце концов поднял
руки. Потянулся и с удовлетворением произнес. Можете меня
пристрелить. Но расплатиться мне нечем.
И спрашивается
Господи
Почему
Горе мне подносят
На блюде
А удовольствие
В чайной ложке
Судно выводят на фарватер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105