И оштрафую вас за
неуважение к суду, поскольку вы вынудили его прибегнуть к
кулачной расправе.
-- Ваша честь, подобным образом судебных заседаний не
ведут.
-- Уж не вы ли, грошовый пакостный адвокатишка,
намереваетесь учить меня вести судебное заседание.
-- Нет, ваша честь. Фу-ты, ну-ты, оказывается, это я
кругом виноват. Простите, мне необходимо принять одну из моих
сердечных пилюль. Господи, как паршиво я себя чувствую. Я хотел
сказать, что с моим клиентом обошлись здесь несправедливо. Вот
перед вами молодой человек, рассказавший, как он изготавливал
чучела черепах. Как он разбрасывал собачье дерьмо по верандам
честных граждан. Едва успевшим распробовать курочку, которую
они сварили себе на обед. Как он подбрасывал ядовитых змей
людям, собравшимся для игры в бридж. В тот самый миг, когда
кто-нибудь играл, быть может, большой шлем. И вот перед вами я,
обвиненный в неуважении к суду лишь за то, что этот человек
принимается размахивать кулаками, когда ему приходит в голову
такая фантазия. Это что же, одна из наших новых свобод.
Способных губительно сказаться на всем нашем образе жизни. Вот,
стало быть, до чего докатился наш город. Где уже и травка,
растущая в ящике под окном, не чувствует себя в безопасности.
Где даже мертвому телу остается рассчитывать лишь на удачу. К
чему же тогда всю жизнь бороться, если за гробом вас ожидает
самое большое за всю вашу жизнь оскорбление. От какого-то
уборщика туалетов. Никакие полмиллиона долларов никогда не
искупят для миссис Сильвер того ужаса, который ежедневно и
ежеминутно преследует ее наяву и во сне. И что за страшная
мысль. Ведь когда она умрет, то же самое может случиться и с
нею. Тяжким бременем ложится на бедную вдову эта изматывающая
ее нервы тревога. Ведь и ее могут засунуть в ящик, словно
какую-нибудь грошовую шлюху из темного переулка. И это в то
время, когда ей только бы и радоваться жизни. Когда и на нее,
наравне с другими ее вдовыми подругами, снизошло наконец
блаженство счастливого покоя, когда муж уже не приходит домой,
хватаясь руками за голову от деловых забот. Когда ее еще
моложавое тело могло бы покрываться золотистым загаром на
лучших пляжах береговых отелей Флориды. Раскинувшихся там, где
лежало некогда множество осушенных ныне болот. И где она тоже
могла бы лежать, погрузившись в мечтательные мысли о доме, в
котором ей предстоит скоротать остаток дней. В котором
единственной ее сердечной заботой была бы забота о том, где
отыскать подходящие антикварные вещи, способные облагородить
эту крепость, воздвигнутую ею в раю. Вместо того, чтобы
мучиться здесь. В пропыленном, кишащем клопами зале суда. Во
время страшной грозы. Вот, значит, что получила она от мужа за
долготерпение, за все годы, отданные им торговле. Когда покрой
воротничков менялся столь быстро, что муж ее буквально
заболевал, обнаруживая у себя на руках груды никчемных
финтифлюшек, ибо новое поколение мелких служащих требовало от
одежды лишь мимолетного удовлетворения. Да, я вправе это
сказать. Вот к чему пришел современный мир. Вон он сидит на
свидетельском месте. Изощренный во всех грязных приемах,
имеющих целью извести зрелого гражданина, доведя его до могилы.
У которой его поджидает последнее издевательство. В самом его
гробу. Там, где ему долженствует покоиться с миром. Он покоится
с ужасом. В эти дни, когда нашим жизням каждодневно угрожает
опасность, выходим ли мы из наших домов или даже сидим в них
безвыходно. Последним, на что нам оставалось надеяться, была
похоронная контора. Неужели и она станет отныне обителью
страха. Пот прошибает меня. Вот все, что я могу вам сказать. Но
тебе, человек, которого звали когда-то Гербертом Сильвером, я
скажу кое-что еще. Где бы ты ныне ни был. Спи, милый принц.
И ноги
В небесах
Смотри
Не промочи
21
В день дачи свидетельских показаний, когда злые букашки
скакали с человека на человека, и заседание пришлось перенести
в другой зал вследствие обилия исков, поданных публикой в связи
с причинением телесных повреждений посредством укушения
блохами. Корнелиус Кристиан сошел со свидетельского возвышения,
сделал четыре шага и рухнул без памяти. И падая, грезил о
Фанни. Как будто она девочка с черной ленточкой в светлых
волосах, а я мальчик в единственном и самом лучшем моем
костюме. И я приглашаю ее на первый в жизни танец. Мы скользим
с ней по полу. На ней цыганское платье. И она шепчет мне в ухо.
Корнелиус, какой зубной пастой ты пользуешься.
Вайн треплет Кристиана по спине. Команда вайновских
адвокатов отряхивает мою одежду. Прикрыв зонтом, меня сводят по
ступеням здания суда и усаживают в лимузин Вайна. Печально
глядит Толстолицый. Впрочем, улыбка его расцветает вновь, когда
он распахивает пиджак, демонстрируя новый плакат.
СОБАКА ЛАЕТ ВЕТЕР НОСИТ
Чарли мчит меня через город. На Тридцать Третью, угол
Пятой. Дождь затопляет улицы. Люди скачут от подъезда к
подъезду. Мимо бессчетных окон, в каждом из которых красуется
изделие и имя изготовителя. Коммерция процветает. В телефонной
книге не протолкнуться от адвокатов. Готовых схватить клиента
за руку и провести его по жизни, оберегая от всяческого
надувательства. Большое облегчение -- снова увидеть серьезную
физиономию Чарли.
-- Здорово ты там поработал, Корнелиус. В землю, можно
сказать, втоптал этого наглого адвокатишку, который разлетелся
куш сорвать с мистера Вайна. Знаешь, когда помирает законник,
одним счастливым человеком, наверное, больше становится. В этом
зале суда прямо как будто видишь с птичьего полета весь мир.
От лимузина Чарли сопровождает Кристиана к одному из
шестидесяти семи лифтов. Через огромный розового мрамора
вестибюль. Взлетаем, так что уши закладывает, на
головокружительный восемьдесят пятый этаж. Выходим, оставляя
сзади прочую публику, стремящуюся на крышу небоскреба. Идем по
коридору с полами, покрытыми резиновым матом, мимо матовых
стеклянных дверей. Цифры и имена. А на этой написано: доктор
Педро.
Женщина в белом халатике поднимается на изящные ножки,
чтобы проводить Кристиана сквозь дверь. Махонький беловолосый
доктор, поблескивая глазами, сидит за столом. Внизу дождь
поливает город. Виден Гудзон и парк Палисейдс за ним. А в
северной стороне -- кусочек Центрального Парка и все безумные
улицы Гарлема. Уходящие к грустному, никем не воспетому
готическому великолепию Бронкса.
-- Входите, что с вами такое стряслось, молодой человек,
садитесь. Вы добрый друг Кларенса. Кларенс малый хороший,
толковый малый. Выбрал себе работу, лучше не надо. Мимо него не
проскочишь, а эму всех дел -- людей по ящикам раскладывать. И
лечить никого не надо. Немного свечей, музыки, цветов, потом
небольшая поездка. Знаете, почему я со своей приемной так
высоко забрался. Я вам скажу. Чтобы можно было взглянуть вниз и
увидеть всех придурков до единого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
неуважение к суду, поскольку вы вынудили его прибегнуть к
кулачной расправе.
-- Ваша честь, подобным образом судебных заседаний не
ведут.
-- Уж не вы ли, грошовый пакостный адвокатишка,
намереваетесь учить меня вести судебное заседание.
-- Нет, ваша честь. Фу-ты, ну-ты, оказывается, это я
кругом виноват. Простите, мне необходимо принять одну из моих
сердечных пилюль. Господи, как паршиво я себя чувствую. Я хотел
сказать, что с моим клиентом обошлись здесь несправедливо. Вот
перед вами молодой человек, рассказавший, как он изготавливал
чучела черепах. Как он разбрасывал собачье дерьмо по верандам
честных граждан. Едва успевшим распробовать курочку, которую
они сварили себе на обед. Как он подбрасывал ядовитых змей
людям, собравшимся для игры в бридж. В тот самый миг, когда
кто-нибудь играл, быть может, большой шлем. И вот перед вами я,
обвиненный в неуважении к суду лишь за то, что этот человек
принимается размахивать кулаками, когда ему приходит в голову
такая фантазия. Это что же, одна из наших новых свобод.
Способных губительно сказаться на всем нашем образе жизни. Вот,
стало быть, до чего докатился наш город. Где уже и травка,
растущая в ящике под окном, не чувствует себя в безопасности.
Где даже мертвому телу остается рассчитывать лишь на удачу. К
чему же тогда всю жизнь бороться, если за гробом вас ожидает
самое большое за всю вашу жизнь оскорбление. От какого-то
уборщика туалетов. Никакие полмиллиона долларов никогда не
искупят для миссис Сильвер того ужаса, который ежедневно и
ежеминутно преследует ее наяву и во сне. И что за страшная
мысль. Ведь когда она умрет, то же самое может случиться и с
нею. Тяжким бременем ложится на бедную вдову эта изматывающая
ее нервы тревога. Ведь и ее могут засунуть в ящик, словно
какую-нибудь грошовую шлюху из темного переулка. И это в то
время, когда ей только бы и радоваться жизни. Когда и на нее,
наравне с другими ее вдовыми подругами, снизошло наконец
блаженство счастливого покоя, когда муж уже не приходит домой,
хватаясь руками за голову от деловых забот. Когда ее еще
моложавое тело могло бы покрываться золотистым загаром на
лучших пляжах береговых отелей Флориды. Раскинувшихся там, где
лежало некогда множество осушенных ныне болот. И где она тоже
могла бы лежать, погрузившись в мечтательные мысли о доме, в
котором ей предстоит скоротать остаток дней. В котором
единственной ее сердечной заботой была бы забота о том, где
отыскать подходящие антикварные вещи, способные облагородить
эту крепость, воздвигнутую ею в раю. Вместо того, чтобы
мучиться здесь. В пропыленном, кишащем клопами зале суда. Во
время страшной грозы. Вот, значит, что получила она от мужа за
долготерпение, за все годы, отданные им торговле. Когда покрой
воротничков менялся столь быстро, что муж ее буквально
заболевал, обнаруживая у себя на руках груды никчемных
финтифлюшек, ибо новое поколение мелких служащих требовало от
одежды лишь мимолетного удовлетворения. Да, я вправе это
сказать. Вот к чему пришел современный мир. Вон он сидит на
свидетельском месте. Изощренный во всех грязных приемах,
имеющих целью извести зрелого гражданина, доведя его до могилы.
У которой его поджидает последнее издевательство. В самом его
гробу. Там, где ему долженствует покоиться с миром. Он покоится
с ужасом. В эти дни, когда нашим жизням каждодневно угрожает
опасность, выходим ли мы из наших домов или даже сидим в них
безвыходно. Последним, на что нам оставалось надеяться, была
похоронная контора. Неужели и она станет отныне обителью
страха. Пот прошибает меня. Вот все, что я могу вам сказать. Но
тебе, человек, которого звали когда-то Гербертом Сильвером, я
скажу кое-что еще. Где бы ты ныне ни был. Спи, милый принц.
И ноги
В небесах
Смотри
Не промочи
21
В день дачи свидетельских показаний, когда злые букашки
скакали с человека на человека, и заседание пришлось перенести
в другой зал вследствие обилия исков, поданных публикой в связи
с причинением телесных повреждений посредством укушения
блохами. Корнелиус Кристиан сошел со свидетельского возвышения,
сделал четыре шага и рухнул без памяти. И падая, грезил о
Фанни. Как будто она девочка с черной ленточкой в светлых
волосах, а я мальчик в единственном и самом лучшем моем
костюме. И я приглашаю ее на первый в жизни танец. Мы скользим
с ней по полу. На ней цыганское платье. И она шепчет мне в ухо.
Корнелиус, какой зубной пастой ты пользуешься.
Вайн треплет Кристиана по спине. Команда вайновских
адвокатов отряхивает мою одежду. Прикрыв зонтом, меня сводят по
ступеням здания суда и усаживают в лимузин Вайна. Печально
глядит Толстолицый. Впрочем, улыбка его расцветает вновь, когда
он распахивает пиджак, демонстрируя новый плакат.
СОБАКА ЛАЕТ ВЕТЕР НОСИТ
Чарли мчит меня через город. На Тридцать Третью, угол
Пятой. Дождь затопляет улицы. Люди скачут от подъезда к
подъезду. Мимо бессчетных окон, в каждом из которых красуется
изделие и имя изготовителя. Коммерция процветает. В телефонной
книге не протолкнуться от адвокатов. Готовых схватить клиента
за руку и провести его по жизни, оберегая от всяческого
надувательства. Большое облегчение -- снова увидеть серьезную
физиономию Чарли.
-- Здорово ты там поработал, Корнелиус. В землю, можно
сказать, втоптал этого наглого адвокатишку, который разлетелся
куш сорвать с мистера Вайна. Знаешь, когда помирает законник,
одним счастливым человеком, наверное, больше становится. В этом
зале суда прямо как будто видишь с птичьего полета весь мир.
От лимузина Чарли сопровождает Кристиана к одному из
шестидесяти семи лифтов. Через огромный розового мрамора
вестибюль. Взлетаем, так что уши закладывает, на
головокружительный восемьдесят пятый этаж. Выходим, оставляя
сзади прочую публику, стремящуюся на крышу небоскреба. Идем по
коридору с полами, покрытыми резиновым матом, мимо матовых
стеклянных дверей. Цифры и имена. А на этой написано: доктор
Педро.
Женщина в белом халатике поднимается на изящные ножки,
чтобы проводить Кристиана сквозь дверь. Махонький беловолосый
доктор, поблескивая глазами, сидит за столом. Внизу дождь
поливает город. Виден Гудзон и парк Палисейдс за ним. А в
северной стороне -- кусочек Центрального Парка и все безумные
улицы Гарлема. Уходящие к грустному, никем не воспетому
готическому великолепию Бронкса.
-- Входите, что с вами такое стряслось, молодой человек,
садитесь. Вы добрый друг Кларенса. Кларенс малый хороший,
толковый малый. Выбрал себе работу, лучше не надо. Мимо него не
проскочишь, а эму всех дел -- людей по ящикам раскладывать. И
лечить никого не надо. Немного свечей, музыки, цветов, потом
небольшая поездка. Знаете, почему я со своей приемной так
высоко забрался. Я вам скажу. Чтобы можно было взглянуть вниз и
увидеть всех придурков до единого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105