Морем пропахший воздух. Рушатся океанские волны.
Фанни, держа меня за ладонь, произносит, Корнелиус.
-- Может, здесь и находится самая что ни на есть
вселенская задница, но это лучший из дней, какой я помню за
многие годы. И что бы еще не случилось, я всегда буду
счастлива, что повстречала тебя.
До темноты лежим на песке. Ее рука нежно играет с передком
моего пальто. Отчего я, в конце концов, рявкнув, кусаю ее за
горло. Рыча от сладчайшей муки. Пока она сдвигает светлую
голову вниз и в долгой колыбельной проходится по моей флейте
языком и губами. Втискиваю руки под ее пелерину. Грея их об ее
переполненные животворными соками груди. Вдали от всех, в
сереющей вдоль берега тьме. Украшенной вывесками, говорящими,
быстрозамороженный заварной крем, магазин подарков, пицца-парк,
сигары по городским ценам. Мальчишкой я боялся, что в этой воде
таятся акулы. Которые рвут белую кожу мальчика на
кроваво-красные лоскуты. Стягиваю с Фанни штанишки. И мальчик
умирает, покамест люди, голося, выбегают из волн. Пульсирующая
скользкая плоть у нее между ног. Мягкая, уютная, теплая.
Господи-боже, даруй мне победу. Дай честный шанс безработному
похоронному подмастерью. Воспомни ныне благодеяния, кои я
совершал. Изливая живительный сок моей юности на всех
лицемерных соседей, какие были в округе. Оравших на меня и
грозивших мне кулаками, когда я был всего лишь беззащитным
ребенком. Вечерами по пятницам кидавшимся помидорами в сетчатые
по летнему времени окна, дабы украсить их, играющих под окнами
в бридж, подобиями орденов и медалей. Планировавшим набеги с
другими полуночными друзьями. Меня окружали люди с подлостью,
ясно начертанной на лицах, не более чем подлые паскудные крысы,
приговоренные к благому страданию. Здесь, на земле. Особенно в
субботние ночи. В одну из которых мы, натянув по три пары
носков, выкопали каждый цветочек и кустик и заменили весь
паршивый участок огородом соседа. Воскресным утром розы Миллера
цвели в огороде у Даффи. А георгины Даффи сияли красками вдоль
границы Миллеровых владений. Тем утром, подняв глаза от своих
газет, они поугрюмели ровно вдвое. Никак не могли смекнуть,
кому им теперь, едрена вошь, грозить кулаком. Так и стояли, оба
без пиджаков, стояли руки в боки два собственника, два столпа
общины, пытаясь понять, что приключилось. Я как раз семенил
мимо их частоколов в сторону церкви. Впоследствии, вдосталь
наоравшись и взлелеяв самые мрачные подозрения, каждый подал в
суд на другого. А вдохновителем тех ночных трудов был именно я.
Фанни пытается выдавить из моих яиц последнюю каплю.
Пальчиками, словно сливу, выбирает одно. И белый рьяный поток
бьет в нее реактивной струей. Между тем как она, стеная,
восходит по лестнице наслаждения. Темный ветер летит над нашими
головами. Прилив несет с собой холод. Сверкают огни уплывающего
в Европу океанского лайнера. Розовый отблеск солнца на крыльях
несущегося над водой самолета, двигатели которого переходят в
иную тональность, приближаясь к земле. Где-то здесь я впервые в
жизни напился. Приезжал сюда с оравой мальчишек. Из самого
Бронкса. Днями мы купались, а ночами стонали, обожженные
солнцем. И у дверей бара на Сто Третьей улице повстречали
темноглазую красавицу-девушку. С Манхэттена, из Ист-Сайда. А
несколько позже полисмен изловил меня, блюющего на променаде, и
сказал, стыд и срам, такой малыш, а уже надрался.
Мы с Фанни заглянули в угловую аптеку. Под черной с
золотом стеклянной вывеской, на которой значилось "Аптека".
Сели по разные стороны покрытого желтым пластиком столика.
Мужчина в белой куртке и бурых усах подал нам два горячих
шоколада с двойными сливками. И по две булочки каждому,
уложенных на края наших блюдец. С жутким акцентом называя нас
сэр и мадам, поклонился, вручил нам две длинных блестящих
ложечки, и поместил между нами склянку с цветными соломками.
Принес кольцо с салфетками и сказал, ну все, ребята,
угощайтесь. Фанни улыбнулась и накрыла мою руку своей, все ее
бриллианты сверкали, золото тяготило запястье. И снова наружу,
на улицы Фар-Рокавэя.
Всю эту безработную неделю. Я каждое утро лежал в постели.
Завтракая на серебряном подносе с гравированным оленем.
Вглядываясь в опрятный шрифт "Уолл-Стрит Джорнал". С громом
пересыпались туда-сюда драгоценные слитки. Сливались гигантские
компании. Росли в тишине колоссальные прибыли. Часть которых
доставлялась прямо к порогу Фанни. Пока я пил кофе со сливками
и укладывал кружочки болонской и салями между смазанными
маслом, поджаренными до золотого свечения кусками ржаного
еврейского хлеба. И старательно их пережевывал. А в двенадцать,
когда я спускался вниз, мистер Келли говорил мне, хай, мистер
Пибоди, и сообщал, какое сегодня барометрическое давление.
После чего, не утруждая себя попытками соорудить невинную мину,
частенько пукал.
Я заглядывал к чистильщикам обуви, садился на один из их
тронов. Лысый человечек с морщинистыми по локоть руками. Каждое
утро откидывался назад, озирая кожу. Дождавшись приступа
вдохновения, быстро раскладывал вкруг себя отборные баночки с
мазями. Чтобы я мог отправиться на прогулку в сияющих новым
оттенком туфлях. Нос и уши мои наполняли дымные запахи и звуки
сирен. Налетавшие из-за углов. А однажды мне померещилось, что
наступил конец света. Одиннадцать патрульных машин принеслись с
разных улиц. И окружили седенького старичка, что-то бормочущего
по-балтийски и толкающего детскую коляску с самодельной
жаровней для крендельков. Они записали его длинное имя и,
закатив в грузовик лихо дымящее сооружение, с воем умчались. А
он стоял и, роняя слезы, смотрел им вслед. И мужчина рядом со
мной сказал.
-- Вот, полюбуйтесь. Видели, что творят. Могли бы поехать
и забрать дюжину гангстерских воротил, почем зря обирающих
город, а вместо этого отнимают у маленького человека последний
кусок хлеба.
Ближе к четырем заходил в Спортивный клуб. Проводил с
О'Рорком пару раундов -- на кулаках и словесных. С каждым днем
все меньше страшился увидеться с Вайном. Пока однажды под
вечер, когда я лежал в парной на скамье. Размышляя о
богоотвратных денежных реках, текущих через эту страну по
тайным каналам, удить в которых можно лишь по особой лицензии,
коей мне ни единая сволочь не даст. Ко мне подошел служитель и
сообщил, мистер Кристиан, на столе у распорядителя вас ожидает
очень важное письмо. Я уж подумал, что комитет по вопросам
членства большинством голосов выразил мне вотум недоверия и
постановил вышвырнуть вон. Как морального разложенца и
продувного блудодея. Замеченного на пляже в растрепанном и
обсосанном виде. Каковой обсосанный предмет запендрячивал в
сказанную Фанни Соурпюсс.
Получил через мраморную стойку длинный белый конверт. Этим
вечером в холле отмечался избыток пожилых джентльменов
яхтсменской складки. Зашел за колонну и сел в зеленое кресло.
Дабы, вскрыв конверт, прочитать письмо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105