На стенах фотографии бойцов, одни
сплошь в мускулах, другие -- сплошная улыбка, но каждый стоит,
изготовясь к удару. Атлеты вхожи туда. Куда другие и нос сунуть
боятся. Потому как у них кулаки. Светловолосый мужчина сидит за
столом. Склонившись над дневным выпуском газеты. Неторопливо
поворачивается, чтобы взглянуть. Недоуменно хмурится.
Откладывает газету. И восклицает.
-- Ну ты подумай. Да это ж Корнелиус Кристиан. Где тебя
столько лет носило.
-- В Европе.
-- Без шуток. Ну кто бы подумал. Что ж, рад тебя видеть,
чемпион. Слушай, а ты неплохо выглядишь. Нет, это ж надо. В
Европе. Как они там, поумнели.
-- По-моему, да.
-- Это хорошо. А то валят оттуда валом какие-то недоделки.
Да, вот это сюрприз. Года три, наверно, прошло, или четыре.
-- Семь.
-- Ну ты подумай. Семь лет. Помнишь Адмирала. По-прежнему
тут. И куча морских капитанов. Судьи. Мэры. Актеры.
Промышленники. А я все еще пытаюсь продавать свою антикварную
мебель. Этой ораве крохоборов. Ну не желают они покупать моих
шератонов с чиппендейлами. Слова для них длинноваты, не
понимают. Лучшая подлинная старинная мебель, какую когда-либо
делали у меня в задней комнате в Бронксе. Однако, послушай,
Корнелиус, ты и вправду здорово выглядишь. Тут, знаешь, форму
держать невредно. В городе черт знает что творится с
преступностью. С ума можно спятить. Даже честный преступник и
тот не чувствует себя в безопасности. Теперь уже убивают прямо
в подземке. То есть, если ты ночью добрался до дому живым,
считай, что тебе повезло. Собственно и днем то же самое.
Слушай, а что ты поделываешь, Корнелиус, работаешь где-нибудь.
-- Да.
-- И кем.
-- Ну, пожалуй, меня можно назвать распорядителем.
-- Распорядителем. Это которые раздают бесплатное пиво.
Прислал бы, что ли, и мне приглашение.
-- Всенепременно.
-- Корнелиус, голубчик, ты даже не представляешь, до чего
я рад тебя видеть.
В это зале с зеленым полом. В которую входят Адмирал и
Судья. Под уханье боксерской груши. Под звуки колоколов и сирен
пожарных машин, летящих внизу по улице. Сердце мое согревается.
Вот первый человек, который рад меня видеть. Его искрящиеся
голубые глаза. Ублаготворенное круглое брюхо. Изгоняют
одиночество прочь. Вселяют надежду. Именно в тот миг, когда я,
упав на колени, возносил лихорадочные мольбы. О драгоценный
мир, услышь мой тоненький голос. Разреши мне сказать би-бип.
Прежде чем ты велишь мне заткнуться.
-- О, Адмирал, вы помните Корнелиуса Кристиана.
-- Нет.
-- Что. Корнелиуса Кристиана не помните. Бронксовский
Бомбардир, чемпион в среднем весе. Лучший хук левой и встречный
правой, какой вы когда-либо видели.
-- Нет. Не помню. Но ему не мешает побриться.
-- С какой это стати.
-- С такой что он весь зарос.
-- Да ну вас, Адмирал, ничего он не зарос. Мы все тут
бреемся каждый день.
-- Мне это все едино, но женщинам подобная щетина
представляется оскорбительной.
-- Что вы на это скажете, Корнелиус, оказывается, бороды
оскорбляют женщин. Может, Судье пора уже выписать ордер на ваш
арест. Это, может, в Европе заросших любят. А американской
женщине подавай голенького. Есть у вас, что на это ответить,
Корнелиус.
-- Американская женщина это всего лишь товарная единица.
-- Что. Погодите, Корнелиус, давайте без длинных слов. Вы
хотите сказать, что они покупаются и продаются. Вроде как скот.
На предмет извлечения прибыли.
-- Да.
-- Ну ты подумай. Пойду-ка я, пожалуй, домой, пересчитаю
своих дочерей.
О'Рорк стоит, уперев руки в боки. Клетчатый купальный
халат свисает ниже колен. Шея обмотана полотенцем. Они с
Адмиралом пролезают под канатами ринга. А я на цыпочках
удаляюсь. Под звуки ударов по корпусу и свист пролетающих мимо
носа перчаток. Сладкий запах пота и теплых пушистых полотенец.
Наилучшего качества белье. Во всем здании не сыщешь ни единого
пальца с грязью под ногтем. За всю ночь ни разу не пукнул. Так
в себе и держал. Чтобы не доставить огорчения Фанни. А она в
благодарность чуть не сдула меня с кровати. Решила, должно
быть, что я жираф. У них один писает, а другой это пьет. С
большим удовольствием. Руки и ноги ее все еще обнимают меня.
Чувствую их вкруг себя, спускаясь по серым ступеням. Она
сказала, что женщины всегда ее ненавидели. И что она ненавидит
женщин. Мотнув головой в сторону окон. Опуская бинокль и
говоря, не могу навести на резкость. Эти двое напротив как раз
раскочегарились. Она спросила меня, что там творится. И я
вывалил на нее кучу бесстыжей лжи.
Через черные вращающиеся двери. К запаху полотенец и
спиртовых притираний. Ряды обшитых панелями кабинок для
переодевания. В каждой свой обувной рожок. Широкий лик
автоматических весов. На которые я встаю, и стрелка показывает
сто шестьдесят четыре. Сосуд с голубоватой водой, полный
расчесок. Баночка вазелина. Тазы и зеркала. Плиточные стены и
пол. Вода, плещущая в просторном иссиня-зеленом плавательном
бассейне. Голые мужчины и мужчины в полотенцах. Фанни сказала,
что первая пара мужских яиц, какую она увидела, принадлежала ее
отцу, и хотя он был милейший человек, ей они показались
противными. А потом сказала, но твои мне нравятся. Они так
славно блестят, когда их сильно сжимаешь. И Корнелиус, почему
бы тебе не преподнести мне сюрприз. Подарить, что-то ценное.
Чтобы я ощутила себя любимой. Придумай что-нибудь. Что-то
по-настоящему чудесное. Потому что, иисусе-христе, они пытаются
прикончить меня и нет никого, Корнелиус, кому я могу верить. Я
ведь нужна тебе не из-за денег, правда. Ты знаешь, о чем я. О
чем я говорю. Мне необходим кто-нибудь рядом. Это все равно как
прогулка, прогуливаться можно только в толпе. Потому что
одинокие люди достаются акулам.
Кристиан, завернувшись в полотенце. Входит в огромное
сводчатое помещение с искрящимся зеленым бассейном. Оглядываясь
на часы. Самое начало четвертого. Под сенью пальм возлежат в
шезлонгах обернутые в простыни джентльмены. Читают, беседуют,
курят и спят. Имена, громко выкликаемые перед началом публичных
выступлений. Наманикюренные руки, привычно снимающие телефонные
трубки. Чтобы назначать свидания дамам и заключать сделки на
другом конце города. Блефовать и заставлять противников
раскрывать свои карты. Наступать на чужие мозоли. И играть
роли, приносящие прибыль, не снившуюся никакой кинозвезде.
Маленькая черная шкала на стене показывает сто сорок
градусов. Нажатием бронзовой ручки открываю стеклянную дверь.
Проникая в полную пара пещеру. Вылитый остров Мэн. Когда вдоль
берега зажигают огни. И безутешные сирены воют в тумане. Сижу
на деревянной скамье, слушая доносящиеся сквозь пар голоса. Да
сбросил я десять фунтов, потом во Флориду поехал, возвращаюсь,
готово, прибавил семнадцать, а что поделаешь, есть-то надо,
могли бы открыть чего-нибудь, чтобы пища была не такая
питательная и не нужно было голодать.
Кристиан сооружает из полотенец подушку, чтобы прилечь в
горячем тумане. Лежит, уставясь в белый потолок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
сплошь в мускулах, другие -- сплошная улыбка, но каждый стоит,
изготовясь к удару. Атлеты вхожи туда. Куда другие и нос сунуть
боятся. Потому как у них кулаки. Светловолосый мужчина сидит за
столом. Склонившись над дневным выпуском газеты. Неторопливо
поворачивается, чтобы взглянуть. Недоуменно хмурится.
Откладывает газету. И восклицает.
-- Ну ты подумай. Да это ж Корнелиус Кристиан. Где тебя
столько лет носило.
-- В Европе.
-- Без шуток. Ну кто бы подумал. Что ж, рад тебя видеть,
чемпион. Слушай, а ты неплохо выглядишь. Нет, это ж надо. В
Европе. Как они там, поумнели.
-- По-моему, да.
-- Это хорошо. А то валят оттуда валом какие-то недоделки.
Да, вот это сюрприз. Года три, наверно, прошло, или четыре.
-- Семь.
-- Ну ты подумай. Семь лет. Помнишь Адмирала. По-прежнему
тут. И куча морских капитанов. Судьи. Мэры. Актеры.
Промышленники. А я все еще пытаюсь продавать свою антикварную
мебель. Этой ораве крохоборов. Ну не желают они покупать моих
шератонов с чиппендейлами. Слова для них длинноваты, не
понимают. Лучшая подлинная старинная мебель, какую когда-либо
делали у меня в задней комнате в Бронксе. Однако, послушай,
Корнелиус, ты и вправду здорово выглядишь. Тут, знаешь, форму
держать невредно. В городе черт знает что творится с
преступностью. С ума можно спятить. Даже честный преступник и
тот не чувствует себя в безопасности. Теперь уже убивают прямо
в подземке. То есть, если ты ночью добрался до дому живым,
считай, что тебе повезло. Собственно и днем то же самое.
Слушай, а что ты поделываешь, Корнелиус, работаешь где-нибудь.
-- Да.
-- И кем.
-- Ну, пожалуй, меня можно назвать распорядителем.
-- Распорядителем. Это которые раздают бесплатное пиво.
Прислал бы, что ли, и мне приглашение.
-- Всенепременно.
-- Корнелиус, голубчик, ты даже не представляешь, до чего
я рад тебя видеть.
В это зале с зеленым полом. В которую входят Адмирал и
Судья. Под уханье боксерской груши. Под звуки колоколов и сирен
пожарных машин, летящих внизу по улице. Сердце мое согревается.
Вот первый человек, который рад меня видеть. Его искрящиеся
голубые глаза. Ублаготворенное круглое брюхо. Изгоняют
одиночество прочь. Вселяют надежду. Именно в тот миг, когда я,
упав на колени, возносил лихорадочные мольбы. О драгоценный
мир, услышь мой тоненький голос. Разреши мне сказать би-бип.
Прежде чем ты велишь мне заткнуться.
-- О, Адмирал, вы помните Корнелиуса Кристиана.
-- Нет.
-- Что. Корнелиуса Кристиана не помните. Бронксовский
Бомбардир, чемпион в среднем весе. Лучший хук левой и встречный
правой, какой вы когда-либо видели.
-- Нет. Не помню. Но ему не мешает побриться.
-- С какой это стати.
-- С такой что он весь зарос.
-- Да ну вас, Адмирал, ничего он не зарос. Мы все тут
бреемся каждый день.
-- Мне это все едино, но женщинам подобная щетина
представляется оскорбительной.
-- Что вы на это скажете, Корнелиус, оказывается, бороды
оскорбляют женщин. Может, Судье пора уже выписать ордер на ваш
арест. Это, может, в Европе заросших любят. А американской
женщине подавай голенького. Есть у вас, что на это ответить,
Корнелиус.
-- Американская женщина это всего лишь товарная единица.
-- Что. Погодите, Корнелиус, давайте без длинных слов. Вы
хотите сказать, что они покупаются и продаются. Вроде как скот.
На предмет извлечения прибыли.
-- Да.
-- Ну ты подумай. Пойду-ка я, пожалуй, домой, пересчитаю
своих дочерей.
О'Рорк стоит, уперев руки в боки. Клетчатый купальный
халат свисает ниже колен. Шея обмотана полотенцем. Они с
Адмиралом пролезают под канатами ринга. А я на цыпочках
удаляюсь. Под звуки ударов по корпусу и свист пролетающих мимо
носа перчаток. Сладкий запах пота и теплых пушистых полотенец.
Наилучшего качества белье. Во всем здании не сыщешь ни единого
пальца с грязью под ногтем. За всю ночь ни разу не пукнул. Так
в себе и держал. Чтобы не доставить огорчения Фанни. А она в
благодарность чуть не сдула меня с кровати. Решила, должно
быть, что я жираф. У них один писает, а другой это пьет. С
большим удовольствием. Руки и ноги ее все еще обнимают меня.
Чувствую их вкруг себя, спускаясь по серым ступеням. Она
сказала, что женщины всегда ее ненавидели. И что она ненавидит
женщин. Мотнув головой в сторону окон. Опуская бинокль и
говоря, не могу навести на резкость. Эти двое напротив как раз
раскочегарились. Она спросила меня, что там творится. И я
вывалил на нее кучу бесстыжей лжи.
Через черные вращающиеся двери. К запаху полотенец и
спиртовых притираний. Ряды обшитых панелями кабинок для
переодевания. В каждой свой обувной рожок. Широкий лик
автоматических весов. На которые я встаю, и стрелка показывает
сто шестьдесят четыре. Сосуд с голубоватой водой, полный
расчесок. Баночка вазелина. Тазы и зеркала. Плиточные стены и
пол. Вода, плещущая в просторном иссиня-зеленом плавательном
бассейне. Голые мужчины и мужчины в полотенцах. Фанни сказала,
что первая пара мужских яиц, какую она увидела, принадлежала ее
отцу, и хотя он был милейший человек, ей они показались
противными. А потом сказала, но твои мне нравятся. Они так
славно блестят, когда их сильно сжимаешь. И Корнелиус, почему
бы тебе не преподнести мне сюрприз. Подарить, что-то ценное.
Чтобы я ощутила себя любимой. Придумай что-нибудь. Что-то
по-настоящему чудесное. Потому что, иисусе-христе, они пытаются
прикончить меня и нет никого, Корнелиус, кому я могу верить. Я
ведь нужна тебе не из-за денег, правда. Ты знаешь, о чем я. О
чем я говорю. Мне необходим кто-нибудь рядом. Это все равно как
прогулка, прогуливаться можно только в толпе. Потому что
одинокие люди достаются акулам.
Кристиан, завернувшись в полотенце. Входит в огромное
сводчатое помещение с искрящимся зеленым бассейном. Оглядываясь
на часы. Самое начало четвертого. Под сенью пальм возлежат в
шезлонгах обернутые в простыни джентльмены. Читают, беседуют,
курят и спят. Имена, громко выкликаемые перед началом публичных
выступлений. Наманикюренные руки, привычно снимающие телефонные
трубки. Чтобы назначать свидания дамам и заключать сделки на
другом конце города. Блефовать и заставлять противников
раскрывать свои карты. Наступать на чужие мозоли. И играть
роли, приносящие прибыль, не снившуюся никакой кинозвезде.
Маленькая черная шкала на стене показывает сто сорок
градусов. Нажатием бронзовой ручки открываю стеклянную дверь.
Проникая в полную пара пещеру. Вылитый остров Мэн. Когда вдоль
берега зажигают огни. И безутешные сирены воют в тумане. Сижу
на деревянной скамье, слушая доносящиеся сквозь пар голоса. Да
сбросил я десять фунтов, потом во Флориду поехал, возвращаюсь,
готово, прибавил семнадцать, а что поделаешь, есть-то надо,
могли бы открыть чего-нибудь, чтобы пища была не такая
питательная и не нужно было голодать.
Кристиан сооружает из полотенец подушку, чтобы прилечь в
горячем тумане. Лежит, уставясь в белый потолок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105