Во время
репетиции я сидел у задника, а рядом сидел ангел. Она сказала,
подвинься, дай я тоже присяду. И я сидел, надеясь, что все
заметят, кто рядом со мной. До того она всегда меня прогоняла.
Она ходила в белых туфельках на высоких каблуках, всегда
начищенных. А когда я в классе заглянул ей через плечо, хотел
посмотреть, как она пишет, она сказала, нечего сдувать. У нее
были карие глаза и русые волосы. Когда я глядел на нее, она
говорила, чего уставился, занимайся своими делами. Однажды она
прыгала с девчонками через скакалку, а я остановился,
полюбоваться, и она сказала, не перестанешь пялиться, мы уйдем.
Только когда я получил в школьной пьесе главную роль, она и
обходилась со мной по хорошему. Но больше никто мне таких ролей
не давал.
Дверь отворяется. Фанни в длинной просторной сорочке.
Поворачивается ко мне спиной, так что просвечивающая синеватая
ткань обвивает ее складками. Через прихожую Кристиан проходит
за ней в белую комнату. Настольная лампа с фарфоровыми листьями
и херувимами выключена. На лице у меня заготовленное выражение.
В ответ на раскаты в ее голосе, вернее, почти что в шепоте.
-- Где тебя, к дьяволу, носило, сукин ты сын.
-- Там.
-- Что с тобой приключилось.
-- Ничего.
-- Ты весь ободран. Я целый день прождала, будь ты
проклят. В конторе Вайна сказали, что ты ушел от них в полдень.
-- Решил устроить себе долгую прогулку.
-- Прогулку. Чего это ради.
-- Мне хотелось побыть одному.
-- Одному. Чтобы явиться сюда как ни в чем не бывало в
пять тридцать утра. Если тебе хочется побыть одному, катись
отсюда к чертовой матери.
-- О'кей.
Кристиан поднимается. Полной достоинства поступью следует
в холл. Мимо маленькой карты на стене, которой я до сих пор не
замечал. Карты острова. Кладу ладонь на перламутровую кнопку.
Чтобы нажать на нее в последний раз. В спину мне смотрят глаза.
Ну и черт с ней. Пусть так. Навсегда. Назад в жестокий мир.
Именно в ту минуту, когда я ощутил нужду в шелковых простынях,
в холодной подушке, в том, чтобы голова моя утонула в мягких
грудях, чтобы меня обнимали истомленные руки. В привозном
грейпфрутовом соке, в длинных ломтиках бекона, в золотистом
поджаренном хлебе.
-- Ладно. Возвращайся. Я не хочу, чтобы ты уходил.
Кристиан вышагивает назад. Следом Фанни, закрывшая дверь.
Сядь и возьми со столика модный журнал. Чтобы быстро занять
мозг какой-нибудь глупостью. Фанни, остановившись, набирает
полную грудь воздуху, руки на бедрах, лицо нахмурено.
-- Ради христа. Неужели тебе не известно, что значит
тревожиться о человеке, гадать, куда он подевался, не случилось
ли с ним чего. Неужели ты не можешь понять. Каким несчастным
себя чувствуешь при этом. Где ты был.
-- Заблудился на острове Стэйтен.
-- Не пудри мне мозги.
-- Я, пожалуй, пойду.
-- Господи, как-нибудь я позволю тебе уйти и не попрошу
вернуться. Я тебя убить готова. Трахался, скорее всего, с
какой-нибудь дешевой лоханкой. Вроде этой мисс Мускус, которая
вертит задом в похоронном бюро.
Фанни со вздохом опускается на просторную пухлую белую
софу. Кристиан неторопливо листает журнал, разглядывая щедро
украшенных драгоценностями женщин в вечерних платьях. Между
страницами заложена старая фотография. Порыжевшая и
потрескавшаяся по краям. Мужчина стоит на крыльце. В руке
колокольчик, за спиной колесо в деревянной раме. Из под
вязанной шапочки торчат крупные уши. Кристиан вытягивает руку с
фотографией в сторону Фанни.
-- Это кто.
-- Мой муж. Ходил по домам, точил ножи. Начал с нуля.
-- Ты, наверное, жалеешь теперь, что он умер.
-- Может быть.
-- Понятно.
-- У него хватало воспитанности предупреждать меня, что он
уходит на всю ночь.
-- Дрючить цыпочек в дюжине разных отелей.
-- Он заработал себе это право, красавчик.
-- Не смей называть меня красавчиком.
-- Красавчик.
-- Не смей называть меня красавчиком.
-- Убить тебя мало.
-- В этом городе меня уже многие пытались убить.
Кристиан раскрывает свой гладкой черной кожи бумажник.
Извлекает два снимка. Общий вид и крупный план. Корнелиус с
ангельским видом покоится в вайновском гробу. Встает и, подойдя
к Фанни, подносит снимки к ее лицу.
-- Вот, пожалуйста. Это я. Уже умер.
В глазах Фанни, взглянувшей на снимки и выбившей их из
руки Кристиана, мелькает страдальческое выражение.
-- Не лезь ко мне с этой гадостью.
Кристиан подбирает снимки. Укладывает их обратно в
бумажник. Развернувшись, отходит к стене. Чтобы разглядеть
подвешенную за лапки птичку с синими, серыми и черными
перышками. Подписано "Райская птица Наследного принца
Рудольфа".
-- О господи, Корнелиус, прости, я не нарочно, я просто
испугалась, увидев эти картинки. У меня последнее время что-то
неладное с головой, такая усталость. Сижу одна в этой паршивой
норе. Мне просто хотелось, чтобы ты взял меня с собой. Ты такой
молодой. А я чувствую себя жутко несчастной. Выйду за богатого
старика. Потом он помрет, а я буду богатой. Вот как я всегда
думала.
-- И вышла и теперь ты богата.
-- Богата.
-- Так в чем же дело.
-- В тебе. Ты приходишь сюда, берешь, что тебе нужно, а
после ищи тебя свищи. Женись на мне.
-- Как.
-- Это все, что ты можешь сказать. Как.
Посверкивающие бриллиантами напряженные пальцы Фанни
Соурпюсс. Глубоко ушедшие в обивку софы. В свете раннего утра
она неотрывно смотрит на Корнелиуса Кристиана. Грохают три
выстрела. Потом четвертый. В тот миг, как она вскакивает,
стиснув кулаки и дрожа.
-- Что это, Корнелиус.
-- Стрельба.
-- Так рано.
-- Ранняя стрельба.
-- Это внизу, на улице.
-- Да, внизу на улице.
Фанни перебегает ковер, сорочка ее взметается. Волосы
рассыпались по плечам. Брак это тюрьма. Где ты будешь делать
то, что она тебе прикажет. Из-за денег, ради которых она вышла
замуж.
-- О боже, троих уложили. Троих мужчин.
Опустившись на колени, оба смотрят в окно, Фанни
прижимается к Кристиану. Поворачивается, чтобы поцеловать его в
щеку. Пальцы ее снимают с пиджака приставшую сосновую иголку.
Между тем как со всех пустых дальних улиц налетают звуки сирен.
Ветерок колышет занавеску в открытом окне. Одиннадцать зеленых
с белым патрульных машин. Сверкают красные мигалки. Швейцар
Фанни, потирая ушибленную мной задницу, разговаривает с
полицейскими. Три всклокоченных человека в пижамах высовываются
из окошек посольства. Один поднимает на нас глаза. Делаю ему
ручкой. Но он, похоже, не усматривает в этом ни шутки, ни
проявления дружелюбия.
Освещенные зарей медицинские кареты увозят тела. Фанни
задумчиво наблюдает, как я раздеваюсь ко сну. Издалека еще
долетают звуки сирен. Кончился долгий день. В угрюмом и
суетливом городе. Где за каждой стеной дрыхнут чужие люди. Умри
и ты мгновенно исчезнешь. Из мыслей и воспоминаний. Привидения
и того от тебя не останется. Уже снесли дом, в котором умерла
наша мама. И где мы с братишкой стояли, шепча. Что она
предстала пред очами Господними. Ночи напролет она кашляла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
репетиции я сидел у задника, а рядом сидел ангел. Она сказала,
подвинься, дай я тоже присяду. И я сидел, надеясь, что все
заметят, кто рядом со мной. До того она всегда меня прогоняла.
Она ходила в белых туфельках на высоких каблуках, всегда
начищенных. А когда я в классе заглянул ей через плечо, хотел
посмотреть, как она пишет, она сказала, нечего сдувать. У нее
были карие глаза и русые волосы. Когда я глядел на нее, она
говорила, чего уставился, занимайся своими делами. Однажды она
прыгала с девчонками через скакалку, а я остановился,
полюбоваться, и она сказала, не перестанешь пялиться, мы уйдем.
Только когда я получил в школьной пьесе главную роль, она и
обходилась со мной по хорошему. Но больше никто мне таких ролей
не давал.
Дверь отворяется. Фанни в длинной просторной сорочке.
Поворачивается ко мне спиной, так что просвечивающая синеватая
ткань обвивает ее складками. Через прихожую Кристиан проходит
за ней в белую комнату. Настольная лампа с фарфоровыми листьями
и херувимами выключена. На лице у меня заготовленное выражение.
В ответ на раскаты в ее голосе, вернее, почти что в шепоте.
-- Где тебя, к дьяволу, носило, сукин ты сын.
-- Там.
-- Что с тобой приключилось.
-- Ничего.
-- Ты весь ободран. Я целый день прождала, будь ты
проклят. В конторе Вайна сказали, что ты ушел от них в полдень.
-- Решил устроить себе долгую прогулку.
-- Прогулку. Чего это ради.
-- Мне хотелось побыть одному.
-- Одному. Чтобы явиться сюда как ни в чем не бывало в
пять тридцать утра. Если тебе хочется побыть одному, катись
отсюда к чертовой матери.
-- О'кей.
Кристиан поднимается. Полной достоинства поступью следует
в холл. Мимо маленькой карты на стене, которой я до сих пор не
замечал. Карты острова. Кладу ладонь на перламутровую кнопку.
Чтобы нажать на нее в последний раз. В спину мне смотрят глаза.
Ну и черт с ней. Пусть так. Навсегда. Назад в жестокий мир.
Именно в ту минуту, когда я ощутил нужду в шелковых простынях,
в холодной подушке, в том, чтобы голова моя утонула в мягких
грудях, чтобы меня обнимали истомленные руки. В привозном
грейпфрутовом соке, в длинных ломтиках бекона, в золотистом
поджаренном хлебе.
-- Ладно. Возвращайся. Я не хочу, чтобы ты уходил.
Кристиан вышагивает назад. Следом Фанни, закрывшая дверь.
Сядь и возьми со столика модный журнал. Чтобы быстро занять
мозг какой-нибудь глупостью. Фанни, остановившись, набирает
полную грудь воздуху, руки на бедрах, лицо нахмурено.
-- Ради христа. Неужели тебе не известно, что значит
тревожиться о человеке, гадать, куда он подевался, не случилось
ли с ним чего. Неужели ты не можешь понять. Каким несчастным
себя чувствуешь при этом. Где ты был.
-- Заблудился на острове Стэйтен.
-- Не пудри мне мозги.
-- Я, пожалуй, пойду.
-- Господи, как-нибудь я позволю тебе уйти и не попрошу
вернуться. Я тебя убить готова. Трахался, скорее всего, с
какой-нибудь дешевой лоханкой. Вроде этой мисс Мускус, которая
вертит задом в похоронном бюро.
Фанни со вздохом опускается на просторную пухлую белую
софу. Кристиан неторопливо листает журнал, разглядывая щедро
украшенных драгоценностями женщин в вечерних платьях. Между
страницами заложена старая фотография. Порыжевшая и
потрескавшаяся по краям. Мужчина стоит на крыльце. В руке
колокольчик, за спиной колесо в деревянной раме. Из под
вязанной шапочки торчат крупные уши. Кристиан вытягивает руку с
фотографией в сторону Фанни.
-- Это кто.
-- Мой муж. Ходил по домам, точил ножи. Начал с нуля.
-- Ты, наверное, жалеешь теперь, что он умер.
-- Может быть.
-- Понятно.
-- У него хватало воспитанности предупреждать меня, что он
уходит на всю ночь.
-- Дрючить цыпочек в дюжине разных отелей.
-- Он заработал себе это право, красавчик.
-- Не смей называть меня красавчиком.
-- Красавчик.
-- Не смей называть меня красавчиком.
-- Убить тебя мало.
-- В этом городе меня уже многие пытались убить.
Кристиан раскрывает свой гладкой черной кожи бумажник.
Извлекает два снимка. Общий вид и крупный план. Корнелиус с
ангельским видом покоится в вайновском гробу. Встает и, подойдя
к Фанни, подносит снимки к ее лицу.
-- Вот, пожалуйста. Это я. Уже умер.
В глазах Фанни, взглянувшей на снимки и выбившей их из
руки Кристиана, мелькает страдальческое выражение.
-- Не лезь ко мне с этой гадостью.
Кристиан подбирает снимки. Укладывает их обратно в
бумажник. Развернувшись, отходит к стене. Чтобы разглядеть
подвешенную за лапки птичку с синими, серыми и черными
перышками. Подписано "Райская птица Наследного принца
Рудольфа".
-- О господи, Корнелиус, прости, я не нарочно, я просто
испугалась, увидев эти картинки. У меня последнее время что-то
неладное с головой, такая усталость. Сижу одна в этой паршивой
норе. Мне просто хотелось, чтобы ты взял меня с собой. Ты такой
молодой. А я чувствую себя жутко несчастной. Выйду за богатого
старика. Потом он помрет, а я буду богатой. Вот как я всегда
думала.
-- И вышла и теперь ты богата.
-- Богата.
-- Так в чем же дело.
-- В тебе. Ты приходишь сюда, берешь, что тебе нужно, а
после ищи тебя свищи. Женись на мне.
-- Как.
-- Это все, что ты можешь сказать. Как.
Посверкивающие бриллиантами напряженные пальцы Фанни
Соурпюсс. Глубоко ушедшие в обивку софы. В свете раннего утра
она неотрывно смотрит на Корнелиуса Кристиана. Грохают три
выстрела. Потом четвертый. В тот миг, как она вскакивает,
стиснув кулаки и дрожа.
-- Что это, Корнелиус.
-- Стрельба.
-- Так рано.
-- Ранняя стрельба.
-- Это внизу, на улице.
-- Да, внизу на улице.
Фанни перебегает ковер, сорочка ее взметается. Волосы
рассыпались по плечам. Брак это тюрьма. Где ты будешь делать
то, что она тебе прикажет. Из-за денег, ради которых она вышла
замуж.
-- О боже, троих уложили. Троих мужчин.
Опустившись на колени, оба смотрят в окно, Фанни
прижимается к Кристиану. Поворачивается, чтобы поцеловать его в
щеку. Пальцы ее снимают с пиджака приставшую сосновую иголку.
Между тем как со всех пустых дальних улиц налетают звуки сирен.
Ветерок колышет занавеску в открытом окне. Одиннадцать зеленых
с белым патрульных машин. Сверкают красные мигалки. Швейцар
Фанни, потирая ушибленную мной задницу, разговаривает с
полицейскими. Три всклокоченных человека в пижамах высовываются
из окошек посольства. Один поднимает на нас глаза. Делаю ему
ручкой. Но он, похоже, не усматривает в этом ни шутки, ни
проявления дружелюбия.
Освещенные зарей медицинские кареты увозят тела. Фанни
задумчиво наблюдает, как я раздеваюсь ко сну. Издалека еще
долетают звуки сирен. Кончился долгий день. В угрюмом и
суетливом городе. Где за каждой стеной дрыхнут чужие люди. Умри
и ты мгновенно исчезнешь. Из мыслей и воспоминаний. Привидения
и того от тебя не останется. Уже снесли дом, в котором умерла
наша мама. И где мы с братишкой стояли, шепча. Что она
предстала пред очами Господними. Ночи напролет она кашляла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105