Второй же план - возможность на деле про-
верить кандидатку в матери. Если в дом пришла по-
сторонняя помощница, разве хозяйка дома не поймет,
расторопна ли она, добра ли, терпелива? И что каза-
лось Гмайнеру еще важнее: <тетя> решит, ту ли судь-
бу она себе выбрала.
Женщины, приезжавшие в Имст, не были удовлет-
ворены своей прежней жизнью, профессией. А если и
на этот раз они ошиблись? С точки зрения обычного
детского дома все легко и просто: одна воспитатель-
ница ушла - другую зачислили в штат. Но он же
решил вернуть ребенку мать, а матерей не меняют.
Гмайнер понимал: он не имеет права на ошибки. Он
не имеет права еще раз обмануть уже кем-то обма-
нутого ребенка.
<Тетя> знала: до того, как она взяла семью, она
может изменить свое решение и уехать из Имста. И та-
кое, кстати, случалось. Но трагедий в этом поступке
не было - ее еще не связывали с детьми личные от-
ношения. Вначале срок практики не оговаривался.
Кто-то становился матерью через полгода, кто-то ждал
и больше года.
Но вернемся к дневнику.
<...А теперь мои! Что за разница! Я должна отдать
себе отчет, что это больные, душевно больные дети,
которым я должна помочь выздороветь. Они у меня
неделю. Эту неделю трудно описать, и она отняла у
меня столько сил, сколько я не тратила за всю преды-
дущую жизнь. Что меня спасает - понимание, что дет-
ская деревня дает этим детям последний шанс стать
порядочными людьми.
Как это должно быть - сейчас для меня загадка.
Мокрые кровати, ужасные поступки и мелкие кражи -
каждый день. Их недоверчивые, отсутствующие личи-
ки приводят меня в отчаяние. Неужели в этих детях
нет ничего, что можно ожидать от других детей? Иногда
мне кажется, что они противоречат мне, видя во мне
врага. Мой бог! Сколько терпения понадобится мне!>
Трудные дети, много пережившие дети не были
исключением в домах Гмайнера с самого начала. Он
считал: семейная обстановка будет исцелять куда эф-
фективнее, чем обстановка обычного детского дома.
Значит, детская деревня должна не отбирать более
легких детей, а принимать детей с тяжелым прошлым.
Один из выросших воспитанников Имста Йоган Гре-
горич работает сегодня в бюро SOS-киндердорф Ин-
тернациональ в Инсбруке. До того как попасть в дет-
скую деревню, он сменил девять мест; детские дома,
родственники, семьи, берущие детей на воспитание
за деньги (такая форма была когда-то и у нас, до рево-
люции и чуть-чуть - после). Его передавали с рук на
руки, как ненужную и неудобную вещь. Послушней и
милей он от этого не становился. Иногда он сбегал
сам и ночевал в подвалах, пока его не водворяли на
новое место. Иногда от него отказывались сразу же.
И все дома и квартиры, в которые он попадал, были
чужими. Он себя чувствовал там чужим.
- В дом в Имсте я попал первым, остальные дети
пришли в семью несколькими днями позже. Стол был
красиво накрыт. Свечи и все такое. Первый раз в
жизни ради меня накрывали стол. Ради меня одного!
Больше всего я боялся, что это ненадолго. Женщина
сказала, что я, если хочу, могу называть ее мамой и
что мы потом пойдем гулять в лес. А я сказал, что не
хочу. Я боялся уйти из дома, я боялся, что меня в лесу
оставят, что я это потеряю. Раньше меня все предава-
ли, Я боялся, что все это кончится.
Херберт Гензер работает рядом с Грегоричем.
Сейчас он руководит издательстьомдорф>. У него четверо детей, старший - студент, изу-
чает архитектуру, трое младших - в гимназии.
Когда Херберт пришел пешком в Имст с сотрудни-
цей органов опеки, ему было 9 лет и за плечами один-
надцать воспитательных мест.
- Я почти не ходил в школу, мог стащить, если
что-то подвернется под руку, иногда ночевал не дома.
Теперь-то я понимаю, как было со мной трудно. Но и
нам всем было трудно. Мы боялись взрослых, не до-
веряли им. Они несли нам огорчения. Мы мстили им
не потому, что были испорчены. Мы отвечали нелю-
бовью на нелюбовь. Я помню, что, уже привыкнув и к
маме, и к дому, боялся, не знал, что со мной будет. Мне
казалось: завтра меня переведут в другое место.
Страх - он остается надолго.
У них у всех был свой опыт. И кто-то сразу принимал
детскую деревню: это мой дом. И с ним было легче,
А кто-то кричал: <Я все равно здесь не останусь!> Ему
не говорили: <Заставим>, В детской деревне не было
заборов, сторожей, вахтеров. Он начинал понимать:
и кричать не надо. Открывай дверь и уходи. Гмайнер
хотел приковать ребенка одной цепью - любовью.
Сохранились записи лекций и встреч Гмайнера, на
которых он рассказывал о смысле, задачах и целях
SOS-киндердорфа, Он часто вспоминал то первое вре-
мя и первые победы:
<Если вы не против, я расскажу вам одну историю.
Это случилось уже давно в Имсте, но такое не забы-
вается. Мы взяли одного мальчишку, очень-очень труд-
ного и очень озлобленного. Ему было 12 лет, и он
воспитывался уже в семи или восьми попечительских
семьях и в детских домах. Когда он пришел ко мне в
бюро, я ему сказал: тебе здесь будет хорошо, у тебя
появится мать и много братьев и сестер и - смотри -
ты будешь жить в доме. Он ухмыльнулся, посмотрел
мне в лицо издевательски и сказал: <Это мне уже час-
то говорили>. Через пару недель вы будете рады, если
я снова уйду.
Проходили дни и недели, и через месяц однажды
я увидел его в деревне, мальчишку лет 12-13, который
нес на руках маленькую девочку, самую младшую в
доме. Это была картина, это была богом благословен-
ная картина, Я подошел к нему и сказал: о, ты еще
здесь, и значит, ты сразу не ушел. Я сказал: ты велико-
лепный парень, почему ты такой замечательный? Он
сказал: знаешь, только потому, что мама так хорошо
относится к Вильме.
Он отдал свою любовь малышке, маленькой де-
вочке. И так как он видел, что мама моет ее, ухаживает,
кормит и как все ее любят в семье, тогда и он привя-
зался к маме.
И так, благодаря заботам матери и атмосфере в
семье, единству детей, большой и трудный парень прос-
то оказался захваченным этой атмосферой, И это было
чудом, чудо свершилось. Этим чудом стало отношение
братьев и сестер, была семья, мать - киндердорф
был защитой этой семьи>.
Есть еще одно свидетельство той поры - слова Еле-
ны Дидль:
<Надо было видеть, какими прибывали в детскую
деревню наши малыши: дети со старческими лицами,
с которыми жестоко обращались и бросали в беде. На-
до было заступиться за этих безвинно страдавших, и
бороться за их жизнь, и приносить жертвы. Что знали
мы о них, чей тихий плач был обвинением? Беззащит-
ные и беспомощные дети>,
Надо было приносить жертвы, и для этого требо-
вались силы душевные. Иногда казалось, что они исся-
кают.
Одна из первых матерей рассказывала мне:
- Однажды вечером я себе сказала: зачем мне
это? Финансовые трудности. К ночи валишься с ног.
Я не выдержу: надо уезжать. Тогда мне казалось, я бы-
ла решительной. Вечером стала укладывать чемода-
ны. Думала: завтра поговорю с господином директо-
ром - так мы Гмайнера звали. И вдруг слышу голос
мальчика, который меня больше всего мучил: <Если ты
уедешь, с кем мы останемся?>
Этот эпизод - с чемоданом, который так и не был
уложен,- в рассказах повторялся. В другом случае
девочка сказала: <Значит, ты нас обманывала, когда
говорила, что будешь нашей мамой?>
- Я заплакала. И сказала себе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
верить кандидатку в матери. Если в дом пришла по-
сторонняя помощница, разве хозяйка дома не поймет,
расторопна ли она, добра ли, терпелива? И что каза-
лось Гмайнеру еще важнее: <тетя> решит, ту ли судь-
бу она себе выбрала.
Женщины, приезжавшие в Имст, не были удовлет-
ворены своей прежней жизнью, профессией. А если и
на этот раз они ошиблись? С точки зрения обычного
детского дома все легко и просто: одна воспитатель-
ница ушла - другую зачислили в штат. Но он же
решил вернуть ребенку мать, а матерей не меняют.
Гмайнер понимал: он не имеет права на ошибки. Он
не имеет права еще раз обмануть уже кем-то обма-
нутого ребенка.
<Тетя> знала: до того, как она взяла семью, она
может изменить свое решение и уехать из Имста. И та-
кое, кстати, случалось. Но трагедий в этом поступке
не было - ее еще не связывали с детьми личные от-
ношения. Вначале срок практики не оговаривался.
Кто-то становился матерью через полгода, кто-то ждал
и больше года.
Но вернемся к дневнику.
<...А теперь мои! Что за разница! Я должна отдать
себе отчет, что это больные, душевно больные дети,
которым я должна помочь выздороветь. Они у меня
неделю. Эту неделю трудно описать, и она отняла у
меня столько сил, сколько я не тратила за всю преды-
дущую жизнь. Что меня спасает - понимание, что дет-
ская деревня дает этим детям последний шанс стать
порядочными людьми.
Как это должно быть - сейчас для меня загадка.
Мокрые кровати, ужасные поступки и мелкие кражи -
каждый день. Их недоверчивые, отсутствующие личи-
ки приводят меня в отчаяние. Неужели в этих детях
нет ничего, что можно ожидать от других детей? Иногда
мне кажется, что они противоречат мне, видя во мне
врага. Мой бог! Сколько терпения понадобится мне!>
Трудные дети, много пережившие дети не были
исключением в домах Гмайнера с самого начала. Он
считал: семейная обстановка будет исцелять куда эф-
фективнее, чем обстановка обычного детского дома.
Значит, детская деревня должна не отбирать более
легких детей, а принимать детей с тяжелым прошлым.
Один из выросших воспитанников Имста Йоган Гре-
горич работает сегодня в бюро SOS-киндердорф Ин-
тернациональ в Инсбруке. До того как попасть в дет-
скую деревню, он сменил девять мест; детские дома,
родственники, семьи, берущие детей на воспитание
за деньги (такая форма была когда-то и у нас, до рево-
люции и чуть-чуть - после). Его передавали с рук на
руки, как ненужную и неудобную вещь. Послушней и
милей он от этого не становился. Иногда он сбегал
сам и ночевал в подвалах, пока его не водворяли на
новое место. Иногда от него отказывались сразу же.
И все дома и квартиры, в которые он попадал, были
чужими. Он себя чувствовал там чужим.
- В дом в Имсте я попал первым, остальные дети
пришли в семью несколькими днями позже. Стол был
красиво накрыт. Свечи и все такое. Первый раз в
жизни ради меня накрывали стол. Ради меня одного!
Больше всего я боялся, что это ненадолго. Женщина
сказала, что я, если хочу, могу называть ее мамой и
что мы потом пойдем гулять в лес. А я сказал, что не
хочу. Я боялся уйти из дома, я боялся, что меня в лесу
оставят, что я это потеряю. Раньше меня все предава-
ли, Я боялся, что все это кончится.
Херберт Гензер работает рядом с Грегоричем.
Сейчас он руководит издательстьом
чает архитектуру, трое младших - в гимназии.
Когда Херберт пришел пешком в Имст с сотрудни-
цей органов опеки, ему было 9 лет и за плечами один-
надцать воспитательных мест.
- Я почти не ходил в школу, мог стащить, если
что-то подвернется под руку, иногда ночевал не дома.
Теперь-то я понимаю, как было со мной трудно. Но и
нам всем было трудно. Мы боялись взрослых, не до-
веряли им. Они несли нам огорчения. Мы мстили им
не потому, что были испорчены. Мы отвечали нелю-
бовью на нелюбовь. Я помню, что, уже привыкнув и к
маме, и к дому, боялся, не знал, что со мной будет. Мне
казалось: завтра меня переведут в другое место.
Страх - он остается надолго.
У них у всех был свой опыт. И кто-то сразу принимал
детскую деревню: это мой дом. И с ним было легче,
А кто-то кричал: <Я все равно здесь не останусь!> Ему
не говорили: <Заставим>, В детской деревне не было
заборов, сторожей, вахтеров. Он начинал понимать:
и кричать не надо. Открывай дверь и уходи. Гмайнер
хотел приковать ребенка одной цепью - любовью.
Сохранились записи лекций и встреч Гмайнера, на
которых он рассказывал о смысле, задачах и целях
SOS-киндердорфа, Он часто вспоминал то первое вре-
мя и первые победы:
<Если вы не против, я расскажу вам одну историю.
Это случилось уже давно в Имсте, но такое не забы-
вается. Мы взяли одного мальчишку, очень-очень труд-
ного и очень озлобленного. Ему было 12 лет, и он
воспитывался уже в семи или восьми попечительских
семьях и в детских домах. Когда он пришел ко мне в
бюро, я ему сказал: тебе здесь будет хорошо, у тебя
появится мать и много братьев и сестер и - смотри -
ты будешь жить в доме. Он ухмыльнулся, посмотрел
мне в лицо издевательски и сказал: <Это мне уже час-
то говорили>. Через пару недель вы будете рады, если
я снова уйду.
Проходили дни и недели, и через месяц однажды
я увидел его в деревне, мальчишку лет 12-13, который
нес на руках маленькую девочку, самую младшую в
доме. Это была картина, это была богом благословен-
ная картина, Я подошел к нему и сказал: о, ты еще
здесь, и значит, ты сразу не ушел. Я сказал: ты велико-
лепный парень, почему ты такой замечательный? Он
сказал: знаешь, только потому, что мама так хорошо
относится к Вильме.
Он отдал свою любовь малышке, маленькой де-
вочке. И так как он видел, что мама моет ее, ухаживает,
кормит и как все ее любят в семье, тогда и он привя-
зался к маме.
И так, благодаря заботам матери и атмосфере в
семье, единству детей, большой и трудный парень прос-
то оказался захваченным этой атмосферой, И это было
чудом, чудо свершилось. Этим чудом стало отношение
братьев и сестер, была семья, мать - киндердорф
был защитой этой семьи>.
Есть еще одно свидетельство той поры - слова Еле-
ны Дидль:
<Надо было видеть, какими прибывали в детскую
деревню наши малыши: дети со старческими лицами,
с которыми жестоко обращались и бросали в беде. На-
до было заступиться за этих безвинно страдавших, и
бороться за их жизнь, и приносить жертвы. Что знали
мы о них, чей тихий плач был обвинением? Беззащит-
ные и беспомощные дети>,
Надо было приносить жертвы, и для этого требо-
вались силы душевные. Иногда казалось, что они исся-
кают.
Одна из первых матерей рассказывала мне:
- Однажды вечером я себе сказала: зачем мне
это? Финансовые трудности. К ночи валишься с ног.
Я не выдержу: надо уезжать. Тогда мне казалось, я бы-
ла решительной. Вечером стала укладывать чемода-
ны. Думала: завтра поговорю с господином директо-
ром - так мы Гмайнера звали. И вдруг слышу голос
мальчика, который меня больше всего мучил: <Если ты
уедешь, с кем мы останемся?>
Этот эпизод - с чемоданом, который так и не был
уложен,- в рассказах повторялся. В другом случае
девочка сказала: <Значит, ты нас обманывала, когда
говорила, что будешь нашей мамой?>
- Я заплакала. И сказала себе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49