И все, что в это понятие входит, тоже является
критерием для получения места матери детской дерев-
ни. Умение сострадать не только ребенку - его за-
блудшим родителям. Желание научить ребенка этому
состраданию.
<...У этих девочек мать была в тюрьме. Я им этого
не говорила - они еще маленькие. Она сама из дет-
ского дома и не способна их воспитывать. Готовить не
умеет, нет теплоты. А девочки очень милые, только
уж очень живые. Однажды старшая говорит: <Мама,
почему наша мама такая, почему она нас отдала?>
Я объясняю: <У нее нет силы воли вас воспитывать.
Ее детство в этом виновато - не она сама>,
<...У моего старшего умерла тяжело больная мать.
Он сказал мне: <Мама, мне хорошо здесь, но отец
теперь один, ему тяжело, мне придется уехать домой>.
А отец исчез. Понимаете, совсем. Я даже письмо ему
написала тайком от мальчика. Однажды сын сказал:
<Если он появится, я ему дверь не открою, я его знать
не хочу>. Я говорю ему: <Но у него никого, кроме тебя,
на свете нет...>
Сегодняшний директор детской деревни в Имсте,
психолог доктор Вильдпихлер, объяснял отношение
к родителям: <Они подарили этим детям жизнь, и мы
должны быть им за это благодарны>. Я пыталась зада-
вать ему вопросы, навеянные нашей системой педаго-
гических ценностей, в которую <за это благодарны>
пока не вписывается. Он кивал головой, слыша о пьян-
стве, тюрьме и распутстве, и говорил:
- Для меня важно, любит ли его ребенок.
- Какими бы родители не были?
Доктор Вильдпихлер терпеливо:
- Я должен защищать ребенка от дурного влия-
ния - это моя обязанность. Но не выкорчевывать его
любовь к родителям, а укреплять ее. Когда ребенок
вырастет, он сам разберется. А пока, защищая любовь
к родителям, я защищаю ребенка.
Вот эта особая способность считать решающими
интересы ребенка, подчинять им свои интересы, меня
удивляла в детских деревнях безмерно. Ведь наша
официальная педагогическая литература прошлых лет
говорит больше всего о том, какими дети должны стать.
И поэтому считается возможным определять, что ре-
бенок должен любить, а что - ненавидеть, чему радо-
ваться и что с негодованием отвергать.
Конечно, все это трудно. В нашей прошлой офици-
альной жизни людские беды, заблуждения и слабости
обличались и бичевались. Наша официальная педаго-
гика была агрессивной педагогикой, предполагалось,
что для достижения цели - идеального человека -
все средства хороши. Правда, среди этих средств со-
страдание не присутствовало. И поэтому идеальные
люди не выковывались. Способны ли мы и сегодня
прощать родителей только потому, что ребенок к ним
привязан? Способны ли мы в первую очередь прощать
и жалеть, а не карать и обличать?
Когда Гмайнер строил свою модель, он думал преж-
де всего о защите ребенка не только от голода и хо-
лода, с этим справлялись и казенные учреждения.
Но и от холода душевного, холода сердечного. У него
был лучший рецепт исцеления от этих болезней. Он счи-
тал, что ребенка можно скорее всего и лучше всего
вылечить не строгостью, не дисциплиной - любовью.
Защитить любовью... Эта идея воспитания любовью,
защиты любовью - основная идея SOS-киндердорфа.
Принимать ребенка (а следовательно, и его родите-
лей) таким, каков он есть. И только потом с терпе-
нием, состраданием и любовью он станет таким, каким
его видеть хочется.
Думаю, что здесь сказывается и общий уровень
семейных отношений, отношений к детям, который в
Австрии достаточно педагогически разумен.
Давно заметила: в Европе детям делают куда мень-
ше замечаний, чем это принято у нас. В европейской
школе нет формы. В чем пришел в класс, в каких тру-
сиках выбежал на физкультуру - никого не волнует.
Сердце радуется, когда видишь, как дети сидят в клас-
се. У нас бы это называлось <развалившись>. И учи-
тельница села на стол, а работали весь урок, не потеряв
ни минуты. Форме как таковой - одежды, прически,
поведения на уроке (не мешающего самому уроку) -
не придается внимания. И в семье ни разу не слышала:
не так сидишь, стоишь, спрашиваешь, отвечаешь. Ма-
леньких не дергают: <скажи тете спасибо>, <поздо-
ровайся>, <скажи до свидания>.
Наверное, каждый ребенок может в день выслу-
шать определенное количество <единиц-замечаний>.
Мы свои единицы тратим на второстепенное, а главное
уже не слышится.
И в детской деревне царит разумная педагогика,
которая к замечаниям, запретам и поучениям прибе-
гает крайне редко.
Еще в первом доме у фрау Холубар заметила, что
стены спален девочек завешаны портретами, плаката-
ми с фотографиями неземных красавцев. <Это прохо-
дит, как корь>, - сказала она. Комнаты детей во всех
домах опрятны, просто и со вкусом обставлены, на кро-
ватях у маленьких много плюшевых игрушек. И конеч-
но же, подушки не вздыблены одинаково, покрывала не
лежат, как в военной казарме. А иногда и вообще не
лежат. В одном доме среди общей почти стерильной
чистоты - незаправленная кровать со смятым одеялом
в ногах.
- Я поняла: мои замечания родят только про-
тиводействие. Посмотрим, что будет дальше.
В другом доме мама сказала:
- Комната старшего наверху, на мансарде. К сожа-
лению, я не могу вам ее показать. Он не любит, чтобы
к нему заходили посторонние.
У младших такой привилегии нет. Но есть известная
свобода проявления своего вкуса, своих наклонностей.
Есть право, наконец, на свои игрушки, свои личные ве-
щи и свои дурацкие плакаты.
Я пыталась в этих домах найти что-то, отличающее
их жизнь от жизни обычной австрийской семьи - не
нашла. Конечно, глубинно отличия есть. Хотя бы визи-
ты родителей со стороны. Но внешне - не увидела.
И когда бывала в этих домах, где много света, уюта и
улыбок, сами собой всплывали воспоминания из дру-
гой - нашей жизни.
Директор ленинградского детского дома, который
называется семейным, потому что в него помещают
братьев и сестер, ведет меня по своим владениям.
Отдельно - дошкольный корпус, в главном здании -
школьники. Старшеклассников немного, после вось-
милетки большинство идет в техникумы, в производ-
ственно-технические училища. Надо поскорее стано-
виться на ноги.
В столовой главного дома накрывают ужин, на сто-
лах скатерти и хорошая посуда. В классной комнате -
час самоподготовки. Ребята за партами, воспитатель-
ница - за столом. <Миша, как ты сидишь? Сережа, не
отвлекайся!> Поднялись на второй этаж: <Где ключи
от спальни?>
Что будут чувствовать, повзрослев, те маленькие
из отдельного дошкольного дома? Привыкнут к общим
спальням? К обедам и ужинам в общей столовой? К то-
му, что дни рождения отмечают все вместе раз в ме-
сяц? Не привыкнут - плохо. Как жить, страдая от усло-
вий жизни? И привыкнут - ужасно. Как потом строить
свою жизнь, если о семейной жизни сложились пред-
ставления из прочитанных книг, из увиденных фильмов?
Можно ли во взрослом состоянии научиться жить в
семье?
В спальне двадцать три кровати, покрывала заправ-
лены одинаково, в середине - четыре кресла, диван-
чик. <Здесь ребята в свободное время играют>. На сте-
не - режим дня. Завтрак, школа, прогулки, домашние
задания - все по часам. В детском доме есть дети,
живущие по расписанию всю жизнь, с дома младенца.
Спальни старших поменьше - двенадцать, десять кро-
ватей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
критерием для получения места матери детской дерев-
ни. Умение сострадать не только ребенку - его за-
блудшим родителям. Желание научить ребенка этому
состраданию.
<...У этих девочек мать была в тюрьме. Я им этого
не говорила - они еще маленькие. Она сама из дет-
ского дома и не способна их воспитывать. Готовить не
умеет, нет теплоты. А девочки очень милые, только
уж очень живые. Однажды старшая говорит: <Мама,
почему наша мама такая, почему она нас отдала?>
Я объясняю: <У нее нет силы воли вас воспитывать.
Ее детство в этом виновато - не она сама>,
<...У моего старшего умерла тяжело больная мать.
Он сказал мне: <Мама, мне хорошо здесь, но отец
теперь один, ему тяжело, мне придется уехать домой>.
А отец исчез. Понимаете, совсем. Я даже письмо ему
написала тайком от мальчика. Однажды сын сказал:
<Если он появится, я ему дверь не открою, я его знать
не хочу>. Я говорю ему: <Но у него никого, кроме тебя,
на свете нет...>
Сегодняшний директор детской деревни в Имсте,
психолог доктор Вильдпихлер, объяснял отношение
к родителям: <Они подарили этим детям жизнь, и мы
должны быть им за это благодарны>. Я пыталась зада-
вать ему вопросы, навеянные нашей системой педаго-
гических ценностей, в которую <за это благодарны>
пока не вписывается. Он кивал головой, слыша о пьян-
стве, тюрьме и распутстве, и говорил:
- Для меня важно, любит ли его ребенок.
- Какими бы родители не были?
Доктор Вильдпихлер терпеливо:
- Я должен защищать ребенка от дурного влия-
ния - это моя обязанность. Но не выкорчевывать его
любовь к родителям, а укреплять ее. Когда ребенок
вырастет, он сам разберется. А пока, защищая любовь
к родителям, я защищаю ребенка.
Вот эта особая способность считать решающими
интересы ребенка, подчинять им свои интересы, меня
удивляла в детских деревнях безмерно. Ведь наша
официальная педагогическая литература прошлых лет
говорит больше всего о том, какими дети должны стать.
И поэтому считается возможным определять, что ре-
бенок должен любить, а что - ненавидеть, чему радо-
ваться и что с негодованием отвергать.
Конечно, все это трудно. В нашей прошлой офици-
альной жизни людские беды, заблуждения и слабости
обличались и бичевались. Наша официальная педаго-
гика была агрессивной педагогикой, предполагалось,
что для достижения цели - идеального человека -
все средства хороши. Правда, среди этих средств со-
страдание не присутствовало. И поэтому идеальные
люди не выковывались. Способны ли мы и сегодня
прощать родителей только потому, что ребенок к ним
привязан? Способны ли мы в первую очередь прощать
и жалеть, а не карать и обличать?
Когда Гмайнер строил свою модель, он думал преж-
де всего о защите ребенка не только от голода и хо-
лода, с этим справлялись и казенные учреждения.
Но и от холода душевного, холода сердечного. У него
был лучший рецепт исцеления от этих болезней. Он счи-
тал, что ребенка можно скорее всего и лучше всего
вылечить не строгостью, не дисциплиной - любовью.
Защитить любовью... Эта идея воспитания любовью,
защиты любовью - основная идея SOS-киндердорфа.
Принимать ребенка (а следовательно, и его родите-
лей) таким, каков он есть. И только потом с терпе-
нием, состраданием и любовью он станет таким, каким
его видеть хочется.
Думаю, что здесь сказывается и общий уровень
семейных отношений, отношений к детям, который в
Австрии достаточно педагогически разумен.
Давно заметила: в Европе детям делают куда мень-
ше замечаний, чем это принято у нас. В европейской
школе нет формы. В чем пришел в класс, в каких тру-
сиках выбежал на физкультуру - никого не волнует.
Сердце радуется, когда видишь, как дети сидят в клас-
се. У нас бы это называлось <развалившись>. И учи-
тельница села на стол, а работали весь урок, не потеряв
ни минуты. Форме как таковой - одежды, прически,
поведения на уроке (не мешающего самому уроку) -
не придается внимания. И в семье ни разу не слышала:
не так сидишь, стоишь, спрашиваешь, отвечаешь. Ма-
леньких не дергают: <скажи тете спасибо>, <поздо-
ровайся>, <скажи до свидания>.
Наверное, каждый ребенок может в день выслу-
шать определенное количество <единиц-замечаний>.
Мы свои единицы тратим на второстепенное, а главное
уже не слышится.
И в детской деревне царит разумная педагогика,
которая к замечаниям, запретам и поучениям прибе-
гает крайне редко.
Еще в первом доме у фрау Холубар заметила, что
стены спален девочек завешаны портретами, плаката-
ми с фотографиями неземных красавцев. <Это прохо-
дит, как корь>, - сказала она. Комнаты детей во всех
домах опрятны, просто и со вкусом обставлены, на кро-
ватях у маленьких много плюшевых игрушек. И конеч-
но же, подушки не вздыблены одинаково, покрывала не
лежат, как в военной казарме. А иногда и вообще не
лежат. В одном доме среди общей почти стерильной
чистоты - незаправленная кровать со смятым одеялом
в ногах.
- Я поняла: мои замечания родят только про-
тиводействие. Посмотрим, что будет дальше.
В другом доме мама сказала:
- Комната старшего наверху, на мансарде. К сожа-
лению, я не могу вам ее показать. Он не любит, чтобы
к нему заходили посторонние.
У младших такой привилегии нет. Но есть известная
свобода проявления своего вкуса, своих наклонностей.
Есть право, наконец, на свои игрушки, свои личные ве-
щи и свои дурацкие плакаты.
Я пыталась в этих домах найти что-то, отличающее
их жизнь от жизни обычной австрийской семьи - не
нашла. Конечно, глубинно отличия есть. Хотя бы визи-
ты родителей со стороны. Но внешне - не увидела.
И когда бывала в этих домах, где много света, уюта и
улыбок, сами собой всплывали воспоминания из дру-
гой - нашей жизни.
Директор ленинградского детского дома, который
называется семейным, потому что в него помещают
братьев и сестер, ведет меня по своим владениям.
Отдельно - дошкольный корпус, в главном здании -
школьники. Старшеклассников немного, после вось-
милетки большинство идет в техникумы, в производ-
ственно-технические училища. Надо поскорее стано-
виться на ноги.
В столовой главного дома накрывают ужин, на сто-
лах скатерти и хорошая посуда. В классной комнате -
час самоподготовки. Ребята за партами, воспитатель-
ница - за столом. <Миша, как ты сидишь? Сережа, не
отвлекайся!> Поднялись на второй этаж: <Где ключи
от спальни?>
Что будут чувствовать, повзрослев, те маленькие
из отдельного дошкольного дома? Привыкнут к общим
спальням? К обедам и ужинам в общей столовой? К то-
му, что дни рождения отмечают все вместе раз в ме-
сяц? Не привыкнут - плохо. Как жить, страдая от усло-
вий жизни? И привыкнут - ужасно. Как потом строить
свою жизнь, если о семейной жизни сложились пред-
ставления из прочитанных книг, из увиденных фильмов?
Можно ли во взрослом состоянии научиться жить в
семье?
В спальне двадцать три кровати, покрывала заправ-
лены одинаково, в середине - четыре кресла, диван-
чик. <Здесь ребята в свободное время играют>. На сте-
не - режим дня. Завтрак, школа, прогулки, домашние
задания - все по часам. В детском доме есть дети,
живущие по расписанию всю жизнь, с дома младенца.
Спальни старших поменьше - двенадцать, десять кро-
ватей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49