Во всём зале – перекаты криков, ругательств, кажется – перестрелка начнётся вот сейчас тут. Чхеидзе без перерыву звонит в колокольчик, но только по соседству его и слышно.
Что теперь? Как исправить? Зал враждебно буйствует. Сами же мы и испортили, левая рука не знает, что правая. И наши активные силы – там, на улицах, а здесь не хватает нас.
Долго крутилась буря в высоком зале. И уже не колокольчиком, но поднятыми руками нескольких из президиума воззвали послушать – Дана.
Плотный, холодный, круглолицый (из самых безнадёжных и наглых соглашателей), озабоченно и неприветливо (его манера, отчего никогда не будет вождём масс) продолжил информацию. После суматохи около пострадавших снова собралась толпа. И раздаются нарекания на рабочих. Раненые солдаты окружены солдатами, которые говорят против рабочих, что это рабочие стреляли. Это очень опасно. Надо принять все меры против контрреволюции. (Всё же – и он не смеет выговорить, что стреляла – рабочая гвардия. Рубеж совести. Ещё не так плохо.) И раздаются нарекания – на сам Совет! Необходимо что-то, как-то…
И опять, опять закрутились вихри по залу, не давая никого слушать.
Что делать Коллонтай? Тихо элиминироваться (но не тупя глаз, алые отвороты), спускаться к своим, искать решение там. Небывалый случай! – большевик, не докончив речи, добровольно уходит…
В президиуме совещаются, совещаются, пишут что-то. Потом встаёт в рост высокий Церетели и поднимает руку. Стоит так. Удивительное у него влияние: вот смолкли, его – готовы слушать.
А он – не сам говорит, он умирил зал для Чхеидзе. А Чхеидзе дал слово Скобелеву. А Скобелев выступил на опустевшую трибуну и стал читать проект постановления, декретным голосом:
– … Прекратить манифестации, демонстрации и митинги на улицах в течение двух дней. Считать изменником делу революции всякого, кто будет звать к вооружённой демонстрации, кто позволит выстрелы на улицах…
Поворачивают Совет против большевиков! Молненное кручение: как остановить? что противопоставить?
Скобелев от себя:
– Те, которые открыли стрельбу – изменники, враги народной свободы. Они – тёмная сила, с которой надо бороться всеми… – запнулся, – законными мерами.
А-а-а!… ну, тут мы вас…
– … Пытаются вызвать гражданскую войну, которая может погубить все завоевания народа.
И Дан, на правах свидетеля, добавляя в паузу:
– Не хочется верить, чтобы рабочие могли стрелять в солдат. Тут работала чья-то провокаторская рука. Тут дело контрреволюции, а потому нужны решительные меры.
Так! Коллонтай озарилась – и с места, во весь голос:
– Объявить изменниками тех, кто травит товарища Ленина!!
Скобелев замямлил:
– Такой резолюции принять нельзя, но мы – против всякого возбуждения страстей. Поручить Исполнительному Комитету прекратить вообще всякую травлю.
Прорываются из зала ещё предложения:
– Закрыть все буржуазные газеты на несколько дней! Не дать им агитировать!
– Осудить политику Ленина!
Могучий рык наших. Отвергнуто.
В этом шуме – проводят голосование за свою соглашательскую резолюцию о ноте, и собирают нужное им большинство.
Заголосовали-таки нас. Скандал.
Сектор большевиков стучит скамьями и топочет ногами: дайте огласить нашу, большевицкую резолюцию!
Не дают.
Президиум настаивает сквозь гул и беспорядок: всем членам Совета теперь разойтись для энергичнейшего воздействия на товарищей, для прекращения кровопролития. Оружие – всем оставлять в казармах и на заводах. Сейчас расходиться по улицам вместе по два, солдат и рабочий, чтобы видели, что мы друг другу не враги. И объяснять смысл постановления Совета.
А мы – остаёмся здесь! (Команда.) Мы – наступаем!
Чхеидзе складывает руки над головой почти молитвенно. Не слышно, но можно догадаться: только не допустить розни между рабочими и солдатами! Тогда – мы погибли.
Большевики собрали глотки воедино:
– Никуда не уходим! Продолжаем собрание! Объявить председателем – товарища Ленина!
85
Толчась в большой толпе, особенно позади, медленно что доведаешь. Толклись, толклись на Мариинской тысячи уже в сумерках и даже при фонарях, и тут узналось: наши министры соберутся в доме военного министра, на Мойке.
И начался медленный отток и круговое завихрение – и потекла часть толпы туда. На углу Гороховой толпилась своя большая сплотка с флагами, ожидая, что вот-вот тут будет проезжать Милюков.
И воодушевление одних заставило их стоять и дальше. А воодушевление других – течь к довмину.
А противников, а врагов, а ленинцев – уже никого тут не оставалось, даже отдельных агитаторов. Везде – победившее здравомыслие.
Долились до довмина, а тут уже до толпу нет. Стали звать, вызывать, просить, – из двери вышел, в сопровождении двух адъютантов и в кителе без погонов – всей России так известный, приземистый, даже квадратноватый Гучков. Поднялось громкое „ура”. Значит, не обойтись без речи.
Голос его не был сильным сейчас, но у набережной Мойки и глубина небольшая, и кто протиснулся к дому, тем слышно. Просил военный министр и дальше поддерживать Временное правительство. И дать отпор тем, кто хочет добавить к ужасам трёхлетней войны ещё и ужасы внутренней. Приложить все усилия, чтобы самим не пролить драгоценной русской крови, и так уже сколько её пролито германцами.
Ближние слышали, и кричали „ура”, и, подхватив министра на руки, внесли его внутрь. Но те, кто стояли на Мойке в стороне, – стали просить, кричать, чтобы министр вышел на балкон и сказал ещё оттуда.
И он – появился там, и сказал строже:
– Дорогие друзья! Новый ужас братоубийства устроила кучка людей, которым не дорого будущее России, и даже уверен я, что эти люди оплачиваются немецкими деньгами. И тёмная невежественная толпа пошла за ними. Никогда Россия за всю историю не переживала такого ужасного момента, может быть и в Смутное время. Да будут эти люди прокляты! Я призываю вас к объединению. Поклянёмся, что мы не дадим растоптать свою свободу. – (Из толпы: „Клянёмся! Клянёмся!”) – Поклянёмся, что мы поддержим наших братьев, которые страдают в окопах. Я верю, что замешательство пройдёт, да оно уже и кончилось, – и Россия снова возвеличится!
– Так! Так! Ура! Клянёмся! – одобрительно и долго кричали ему, когда он уже и ушёл, – и кричали против Ленина. А за Ленина тут никто и не заступался.
А после Гучкова вышел на балкон подбинтованный солдат со свеженьким Георгием на груди. Толпа навострилась. Он объявил, не робко:
– Я состою в автомобильной роте. Когда я сегодня днём увидел шайку бандитов-ленинцев, которые мешают течению жизни, и их флаги „долой войну”, и сами кричат „долой войну”, – а по-моему „долой войну” это „долой Россию”. И я с товарищами солдатами стал протестовать, и древки у них вырывать, ломать. И в нас стреляли, и меня ранили. И вот только что министр Гучков наградил меня георгиевским крестом.
В толпе поднялось ликование.
– Как фамилия?
– Моя? Гилевич!
– Да здравствует Гилевич! Спасибо Гилевичу!
А тут стали съезжаться и министры, правильный был прогноз. Первый – князь Львов, и его встретили оглушительными криками доверия. И он в ответ говорил перед дверью, но таким слабым голосом, что остальным потом передавали по рядам.
Что он благодарит за поддержку. Что без этой поддержки правительство не могло бы жить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253