– … нет и не может быть большего преступления, чем искусственное затягивание войны!… Заключение мира отвечает интересам мировой демократии…
За ним – дюжий матрос, голос сильнющий:
– Разве для того мы гнили в тюрьмах годами, чтоб отдавать свои завоевания буржуазии?… Я – только что из Гельсингфорса. Вчера у нас там был съезд матросов, и я от него. Предлагаем: осудить министра иностранных дел за его ноту – и чтоб убирался в отставку!
Гудит по площади:
– Давай! Давай сюда етого Милюкова!
А с боку вдруг насунулся – автомобиль с красным флагом. И из него двое побежали сразу на вышку, как на каланчу при пожаре. И белобрысый толстощёкий, с размахом вольным:
– Товарищи! Приветствие организованной революционной армии, пришедшей на площадь выразить свои чувства! Я, член Исполнительного Комитета Скобелев, от имени Совета рабочих и солдатских депутатов благодарю войска, готовые своими штыками поддержать слово Совета! А Совет неусыпно стоит на страже интересов демократии. Исполнительный Комитет всю ночь обсуждал вопрос о ноте и продолжает обсуждать сейчас…
Покричали ему – мол, спасибо. И „ура” тоже.
– А пока революционная армия должна спокойно выждать решение своих представителей – а мы учтём те настроения и чувства, какие вы выражаете тут, на площади. К Временному правительству, вышедшему из недр революции, надо отнестись тоже с уважением. Оно – не „милостью Божьей”, а – волей народа! Сейчас – мы призываем вас воздержаться от разрозненных выступлений, а ждать нашего призыва. А Исполнительный Комитет – сам окажет воздействие на правительство!
На вышке быстро переменился этот белобрысый на второго, чёрного, волосы длинные, чуть не как у бабы. А голос – послабей, а ветер крепчает, так и не всё доносится:
– Товарищи! Я – член Исполнительного Комитета Гоц! Я приветствую… революционные сознательные… В настоящий момент мы ещё не можем отказать в доверии Временному правительству… Но русская демократия не желает аннексий… Но русская армия всегда должна быть наготове защищать свободу и решительно отразить все попытки извне и изнутри… А главный наш враг – внутренний, и имя ему – раздоры и разногласия. И нельзя их допускать, товарищи! Ура!…
На „ура” его голос уже совсем истощал, но ближние охотно подхватили, чтоб не было раздоров, а дальше подхватили от ближних одно „ура” и понесли.
И те двое слезли, однако вылез прапорщик с закинутой головой, из вожаков 180-го, кто их привёл. Снял фуражку, прямое гордеватое лицо. И – звонко, уверенно, кулаком под свои слова помахивая:
– … Империалистическая, захватно-грабительская нота Временного правительства… Союз с английскими и французскими банкирами священен? – а кто заключил этот союз? Царь, Распутин и царская шайка! Солдаты! Вы защищали до сих пор тёмные договоры царя, которые прятали от вас как позорную болезнь. Милюков, Гучков, Терещенко, Коновалов, капиталисты – нуждаются в новых рынках сбыта. Если нужно уложить ещё десяток миллионов русских мужиков для ограбления малых народов – то наших министров это не остановит. Воюйте потому, что мы хотим грабить! Эта милюковская нота – есть провокация и отрыжка старого режима. Она поможет Вильгельму: раз русские хотят воевать до конца – так и немцам остаётся только до конца! А зачем солдату война? Ему достаются только увечья, смерть, а для семей голод.
– Так что? – крикнули ему снизу. – Бросать фронт, что ли?
Прапорщик не дал перебить:
– Мы не говорим кончать войну на любых условиях немедленно. Мы требуем: отказа от завоеваний! Начать мирные переговоры!
Но не успел тот прапорщик кончить – перед дворец на вскатную дорожку подъехал ещё один большой открытый автомобиль – а в нём генерал с двумя адъютантами. И генерал поднялся выходить – сразу его узнали, все батальоны уже в лицо знали: командующий Округом генерал Корнилов.
Вышел из машины легко, быстро, глянул строго на строй финляндцев перед собой – и солдаты безо всяких команд заворочались, заворочались, куда поначалу лицом стояли, – и выравнивались: всё ж таки Командующего уважить надо. А там по строям раздались и свои команды, винтовки к ноге, равняйся, пристукнули тысячи прикладов о плитчатые камешки. И никто уже прапорщика с вышки не слушал, он постоял – и спустился. 180-й полк тоже выравнивался, сам по себе.
А генерал Корнилов начал обход от флотского экипажа, и вдоль фронта финляндцев, и вдоль 180-го, и московцев, и до конца. Смуглый, подвижно-сухой. Оружие золотое. Проходил – зорко поглядывал сощуренными глазами, укорного замечания ни одного не издал, а только местами приветствовал – и дружно кричали ему „ура”.
А потом поднялся и на ту вышку, и сильный ветер отпахивал полы его шинели, красной подкладкой наружу. Не кричал, а хорошо было слышно, густо:
– Прошло то время, братцы, когда вы не могли и словом обмолвиться о том, что у вас в интересе. Ныне вы – вооружённый народ. В этом ваша сила. Но в этом и слабость. Сила: что всякое ваше требование вы можете поддержать штыками. А слабость: вы слабей дисциплинированы, чем кадровые войска. И я призываю вас к строгой дисциплине, которая создаст вам единство. Скажу о себе. Вот, я сын сибирского казака и бурятки. Родился я в бедной семье, и в военное обучение пошёл с тринадцати лет.
Площадь зашлась в „ура”.
– И 35 лет я на воинской службе, и всегда был от политики в стороне. Будьте и вы. Наше с вами дело – солдатское. Спокойствие и порядок. Только тогда мы сможем служить родине. Как лицо, стоящее во главе петроградского гарнизона, я считаю своим долгом довести до сведения Временного правительства о ваших пожеланиях. Сегодня вы показали свою силу – а теперь прошу вас разойтись по казармам.
И под долгое, то слитное, то разрывистое „ура” – сошёл с вышки. Стал рядом со своим автомобилем на покатом подъёме к дворцу.
И заиграл марсельезу оркестр флотского экипажа, и заиграл марсельезу оркестр 180-го – и нашлись везде, кому командовать, снова взяли винтовки на ремень, разворачивались – и пошли в разные стороны.
Кто – прямо в казармы. А кто – по Морской да на Невский, охота теперь по главным улицам пройтись. Пусть народ на нас посмотрит, какие мы молодцы.
Линде – бежал за своим батальоном, кричал, отговаривал уходить.
58
И остался бы в эти часы генерал Алексеев совсем без дел, если бы не насочилось к довмину корреспондентов: другие поспешили на Мариинскую площадь, а эти сюда: Верховный в столице – небывалость. Гучков разрешил Алексееву дать пресс-конференцию, отвели им комнату.
Первый вопрос, конечно, касается последнего, что набурлило: как относится генерал к самовольному выходу войск?
А зачем ему в это мешаться? Он видел, в какой растерянности министры. Кося через очки:
– Я слишком оторван от жизни, живу в Могилёве. Ничего определённого сказать не могу.
Хотя и слепому видно. А вот:
– Все события последних месяцев армия переживает болезненно. Трезвый голос печати должен прийти на помощь армии. Твердить, что России нужна победа. Тут ещё пропаганда ленинского толка – опасная игра на человеческих страстях. Надо бы её прекратить.
Да они рады бы помочь, да они думали то же самое. Но их травили как буржуазную печать – и найдись, что ответить. Объявляли им рабоче-крестьянские бойкоты.
– Конечно, Бог нам даст, – (только на Бога и надежда), – пережить этот тяжёлый период, и мы выполним обязанности перед союзниками и придём к победе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253