Все кланялись по-старому, а прикидывались дурачками: не знают.
Ну, значит, значит – что ж… Не хотят. Не идти. Да, трудно их взять. Жаль. Упускалась редкая возможность. Вернулись в Лотарёво.
А часов в пять вечера нежданно явился коробовский мужик, верхом охлябь: сход собрался – и зовут князя.
Заволновался. Поехал на малых дрожках. Это значит: собрались, обсудили приглашение, и теперь все вместе топтались, ждали? Нерационально – и типично.
Толпа стояла против новой школы, у колодца. Подъехал к ней. Сняли шапки, загалдели „здравствуйте”, но шапки и надели немедленно, как не сделали бы раньше. С приступки дрожек князь Борис сказал, стараясь с добродушным спокойствием, однако ощущая и необычное новое соотношение:
– Здравствуйте! Рад, что вы меня пригласили. А то уж я думал: со свободой – вы меня и знать не хотите?
Раздались шумные показные протесты.
– Я пришёл, чтобы помочь вам советом в трудном деле. Не желаю вам мешать, буду сидеть вот в школе, выйду, если позовёте. Собрание советую вести не по старинке, когда всякий говорит, а изберите себе председателя и у него просите слова по очереди.
Ушёл в школу, чуть поглядывая издали в окно. Что за новое время? Как одолеть тебя и жить в тебе?
Дважды вызывали за советом: сколько лучше выбрать членов комитета? выбирать ли от солдаток? принимать ли голоса баб? (Их было сколько-то на сходке, тоже новизна.)
И третий раз вызвали – сообщить, что комитет избран, 11 человек (в Коробовке 2200 душ), а сельским комиссаром признали прежнего старосту. Тогда князь пригласил одних только избранных в школу – вот они теперь и главные, с ними придётся и дело иметь. Сели, и держал к ним рассудительную речь: о задачах комитета, об ответственности перед избирателями и перед властями и что значат слова „укрепление нового строя”. (И – поняли всё! Один из них потом точно передал весь смысл отцу Леониду.) Благодарили, и просили приезжать к ним на собранья впредь. Неплохое начало, кажется. Настроение у крестьян – даже идеальное.
Вчера, в понедельник, все избранные сельские комитеты собрались в Княже-Байгоре для выбора волостного комитета. Много крестьян пришло в виде публики. Председатель – печник Вельяминовых, не справлялся с крикунами. Князь Борис сел рядом с ним, унял крикунов, записывал на очередь, вызывал – да стал записывать и сами прения. Все жаркие схватки были – друг между другом, от личных счётов, от старых обид. Вид мужицкого мира всё время меняется: то он загадочно и угрожающе слит, то открыто добродушен, и каждый отдельный утопает в общем, – а вот и раздирается на все отдельные. Больше всего злобы было против волостного писаря и против правления кредитного общества – но всё обошлось благополучно, выбрали и комитет, а волостным комиссаром (уже привыкли мужики к этому сильному непонятному слову) – коробовского Григория Галицкого. Хорошо, будет своя зарука: он из тех мужиков, с которым всегда можно разумно объясниться.
Не успел князь вернуться домой, довольный, и рассказать Лили – от волостного комитета телефонировали из Княже-Байгоры, приглашали князя на вторник на торжественное богослужение – вот как придумали отмечать 1-е мая. А самих Вельяминовых никого в имении нет. И сегодня по утреннику, эти ночи похолодало, поехал в шарабане, без Лили. В церкви все оборачивались. После обедни – ещё молебен на открытом воздухе, всё чинно, как прежде. А потом? – не расходиться же, надо делать что-то особо праздничное для нового случая? А что? Никто не умел. Начали речи говорить – невыразительные, скучные, – толпа перетаптывалась, недовольная. И князь Борис решил попробовать. Поднялся на пень, и:
– Я – ваш гость, речи говорить не буду. А прокричим ура той, кто всех нас объединяет в одну дружную семью, без различия состояний и лиц, – за свободную Россию, ура!
И толпа счастливо заревела „ура”.
И затем – ещё одно „ура”, за доблестную армию. И – всё, и расходились довольные, весёлые.
Пригнал домой, сели завтракать, вдруг дворецкий Ваня: какой-то коробовский говорит, что к вам пришёл комитет, звать. Куда?
Князь Борис, отложив салфетку, вышел на красный двор – никого. К сушилке – и там пусто. И вдруг увидел на лицах дворни сильный испуг. Обернулся по их взглядам, увидел: мимо конского завода к дому управляющего валит толпа, больше мужики, но и бабы, но и дети, – человек тысяча. Но и не враждебно, и без дубин. Два красных флага несут. И двое хоругвей. А впереди – различил Галицкого и кого-то из сельского комитета.
И догадался внезапно:
– Сима! Зови скорей княгиню и проси её принести аппарат.
Лили быстро пришла с аппаратом – как раз к подходу толпы. И стали фотографировать всю толпу, и князь с ней. Несколько раз. Толпе очень понравилось. Поздравил их с праздником (никому не известно, каким). А дальше? На том бы и поворот?
Нет, они теперь входили во вкус. На бочку поднялся свой же садовник Фёдор, из коробовских, и стал какую-то странную речь держать, вроде того что:
– Мы счастливы, что красный флаг делает нас лучшими людьми. Пусть будет так и вперёд. Вот бы раньше мы лезли все кто как попало, а теперь остановились у ворот и спросили разрешения – и это сделал красный флаг. Нужно быть мирным ко всякому человеку – а больше всего к нашему князю. Много сделал для нас его отец – но и над ними было начальство, и они не могли больше. А теперь князь больше не начальство, он обрабатывает землю только потому, что родине нужны хлеб и сено. Он – наш образованный, просвещённый сосед, – и пусть остаётся таким, и безотлучно при нас.
Вполне разумная речь. И как будто заранее предвидела все опасности, ещё не названные вслух.
Князь благодарил. Его принялись качать.
Потом ушли. (Оказывается: пошли в больницу и там качали доктора Шафрана.)
Так что ж, как будто всё сходилось хорошо? Погрома – во всяком случае не будет. А со всем остальным – надо как-то уживаться.
Но вся родня Вяземские – и Софи с детьми, и Дилька с детьми – надумали именно в это лето ехать в Лотарёво. Одно дело – рисковать самим. Но – и ими всеми? Но и детьми? А сейчас на митины похороны приедет Ася – тоже с детьми, и уж она-то останется при могиле надолго.
Спокойно пока спокойно, а надо их отговорить. И сел писать письма – маме, а через неё и брату Адишке на фронт. Если что-нибудь начнётся – поручиться ни за что нельзя. Детей привозить – никому не надо, ни асиных на похороны. Если придётся отсюда бежать – то на бегство в поезде теперь рассчитывать нельзя. В Алупке с Воронцовыми, да на любой даче в Крыму вы будете незаметны, там сотни таких, – а здесь мы в центре внимания, одни, каждый шаг на виду. Да сравните: все губернаторы везде пережили ужасные минуты – а петербургского Сабурова даже в Думу не водили и не согнали с казённой квартиры. Потому что в Петербурге – сотни таких.
Но такого письма – ведь теперь, при свободе, нельзя и отправить по почте: ведь товарищи могут цензурировать. Решили сейчас же послать верного буфетчика в Петроград с письмом.
А сами с Лили поехали в Ольшанку, в степь на луга, погулять. Река Байгора – по-татарски „красавица”. Всё – в цветении, в ароматах, жужжаньи пчёл, перепорхе птиц, – и когда вот так гуляешь, в мирной степи, под прежним мирным небом, – не верится, что это наяву свершилась дикая революция, сегодняшний сумасшедший Петроград, какая-то невероятность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253
Ну, значит, значит – что ж… Не хотят. Не идти. Да, трудно их взять. Жаль. Упускалась редкая возможность. Вернулись в Лотарёво.
А часов в пять вечера нежданно явился коробовский мужик, верхом охлябь: сход собрался – и зовут князя.
Заволновался. Поехал на малых дрожках. Это значит: собрались, обсудили приглашение, и теперь все вместе топтались, ждали? Нерационально – и типично.
Толпа стояла против новой школы, у колодца. Подъехал к ней. Сняли шапки, загалдели „здравствуйте”, но шапки и надели немедленно, как не сделали бы раньше. С приступки дрожек князь Борис сказал, стараясь с добродушным спокойствием, однако ощущая и необычное новое соотношение:
– Здравствуйте! Рад, что вы меня пригласили. А то уж я думал: со свободой – вы меня и знать не хотите?
Раздались шумные показные протесты.
– Я пришёл, чтобы помочь вам советом в трудном деле. Не желаю вам мешать, буду сидеть вот в школе, выйду, если позовёте. Собрание советую вести не по старинке, когда всякий говорит, а изберите себе председателя и у него просите слова по очереди.
Ушёл в школу, чуть поглядывая издали в окно. Что за новое время? Как одолеть тебя и жить в тебе?
Дважды вызывали за советом: сколько лучше выбрать членов комитета? выбирать ли от солдаток? принимать ли голоса баб? (Их было сколько-то на сходке, тоже новизна.)
И третий раз вызвали – сообщить, что комитет избран, 11 человек (в Коробовке 2200 душ), а сельским комиссаром признали прежнего старосту. Тогда князь пригласил одних только избранных в школу – вот они теперь и главные, с ними придётся и дело иметь. Сели, и держал к ним рассудительную речь: о задачах комитета, об ответственности перед избирателями и перед властями и что значат слова „укрепление нового строя”. (И – поняли всё! Один из них потом точно передал весь смысл отцу Леониду.) Благодарили, и просили приезжать к ним на собранья впредь. Неплохое начало, кажется. Настроение у крестьян – даже идеальное.
Вчера, в понедельник, все избранные сельские комитеты собрались в Княже-Байгоре для выбора волостного комитета. Много крестьян пришло в виде публики. Председатель – печник Вельяминовых, не справлялся с крикунами. Князь Борис сел рядом с ним, унял крикунов, записывал на очередь, вызывал – да стал записывать и сами прения. Все жаркие схватки были – друг между другом, от личных счётов, от старых обид. Вид мужицкого мира всё время меняется: то он загадочно и угрожающе слит, то открыто добродушен, и каждый отдельный утопает в общем, – а вот и раздирается на все отдельные. Больше всего злобы было против волостного писаря и против правления кредитного общества – но всё обошлось благополучно, выбрали и комитет, а волостным комиссаром (уже привыкли мужики к этому сильному непонятному слову) – коробовского Григория Галицкого. Хорошо, будет своя зарука: он из тех мужиков, с которым всегда можно разумно объясниться.
Не успел князь вернуться домой, довольный, и рассказать Лили – от волостного комитета телефонировали из Княже-Байгоры, приглашали князя на вторник на торжественное богослужение – вот как придумали отмечать 1-е мая. А самих Вельяминовых никого в имении нет. И сегодня по утреннику, эти ночи похолодало, поехал в шарабане, без Лили. В церкви все оборачивались. После обедни – ещё молебен на открытом воздухе, всё чинно, как прежде. А потом? – не расходиться же, надо делать что-то особо праздничное для нового случая? А что? Никто не умел. Начали речи говорить – невыразительные, скучные, – толпа перетаптывалась, недовольная. И князь Борис решил попробовать. Поднялся на пень, и:
– Я – ваш гость, речи говорить не буду. А прокричим ура той, кто всех нас объединяет в одну дружную семью, без различия состояний и лиц, – за свободную Россию, ура!
И толпа счастливо заревела „ура”.
И затем – ещё одно „ура”, за доблестную армию. И – всё, и расходились довольные, весёлые.
Пригнал домой, сели завтракать, вдруг дворецкий Ваня: какой-то коробовский говорит, что к вам пришёл комитет, звать. Куда?
Князь Борис, отложив салфетку, вышел на красный двор – никого. К сушилке – и там пусто. И вдруг увидел на лицах дворни сильный испуг. Обернулся по их взглядам, увидел: мимо конского завода к дому управляющего валит толпа, больше мужики, но и бабы, но и дети, – человек тысяча. Но и не враждебно, и без дубин. Два красных флага несут. И двое хоругвей. А впереди – различил Галицкого и кого-то из сельского комитета.
И догадался внезапно:
– Сима! Зови скорей княгиню и проси её принести аппарат.
Лили быстро пришла с аппаратом – как раз к подходу толпы. И стали фотографировать всю толпу, и князь с ней. Несколько раз. Толпе очень понравилось. Поздравил их с праздником (никому не известно, каким). А дальше? На том бы и поворот?
Нет, они теперь входили во вкус. На бочку поднялся свой же садовник Фёдор, из коробовских, и стал какую-то странную речь держать, вроде того что:
– Мы счастливы, что красный флаг делает нас лучшими людьми. Пусть будет так и вперёд. Вот бы раньше мы лезли все кто как попало, а теперь остановились у ворот и спросили разрешения – и это сделал красный флаг. Нужно быть мирным ко всякому человеку – а больше всего к нашему князю. Много сделал для нас его отец – но и над ними было начальство, и они не могли больше. А теперь князь больше не начальство, он обрабатывает землю только потому, что родине нужны хлеб и сено. Он – наш образованный, просвещённый сосед, – и пусть остаётся таким, и безотлучно при нас.
Вполне разумная речь. И как будто заранее предвидела все опасности, ещё не названные вслух.
Князь благодарил. Его принялись качать.
Потом ушли. (Оказывается: пошли в больницу и там качали доктора Шафрана.)
Так что ж, как будто всё сходилось хорошо? Погрома – во всяком случае не будет. А со всем остальным – надо как-то уживаться.
Но вся родня Вяземские – и Софи с детьми, и Дилька с детьми – надумали именно в это лето ехать в Лотарёво. Одно дело – рисковать самим. Но – и ими всеми? Но и детьми? А сейчас на митины похороны приедет Ася – тоже с детьми, и уж она-то останется при могиле надолго.
Спокойно пока спокойно, а надо их отговорить. И сел писать письма – маме, а через неё и брату Адишке на фронт. Если что-нибудь начнётся – поручиться ни за что нельзя. Детей привозить – никому не надо, ни асиных на похороны. Если придётся отсюда бежать – то на бегство в поезде теперь рассчитывать нельзя. В Алупке с Воронцовыми, да на любой даче в Крыму вы будете незаметны, там сотни таких, – а здесь мы в центре внимания, одни, каждый шаг на виду. Да сравните: все губернаторы везде пережили ужасные минуты – а петербургского Сабурова даже в Думу не водили и не согнали с казённой квартиры. Потому что в Петербурге – сотни таких.
Но такого письма – ведь теперь, при свободе, нельзя и отправить по почте: ведь товарищи могут цензурировать. Решили сейчас же послать верного буфетчика в Петроград с письмом.
А сами с Лили поехали в Ольшанку, в степь на луга, погулять. Река Байгора – по-татарски „красавица”. Всё – в цветении, в ароматах, жужжаньи пчёл, перепорхе птиц, – и когда вот так гуляешь, в мирной степи, под прежним мирным небом, – не верится, что это наяву свершилась дикая революция, сегодняшний сумасшедший Петроград, какая-то невероятность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253