— гнусавит господин в пенсне.— Надзиратель, что это за беготня, что за порядки здесь у вас?
Бурмут вытянулся, щелкнул каблуками, и странно было видеть этого выжившего из ума старика, стоявшего по стойке смирно. Он оторопел, слова не мог вымолвить. Это сам председатель суда, несколько месяцев он не показывался здесь.
— Ваше превосходительство!
— Это безобразие, господин инспектор,— ледяным тоном цедит он.— Здесь надо навести порядок.
— Господин начальник,— передает нагоняй инспектор,— сколько раз я вам говорил и еще раз повторяю...
— Я, я...— растерянно бормочет начальник тюрьмы,— я надзирателю строго приказал, чтобы здесь были порядок и спокойствие.
— Здесь вольница, на тюрьму не похоже, как на городских гуляниях,— настойчиво продолжает председатель суда.— Это противозаконно. Лампа, вижу, разбита, смех, тут тебе и мертвец, и сумасшедший! Надзиратель, что это значит? Вы что, все с ума походили? Так не должно быть!
— Ваше превосходительство,— встрепенулся Бурмут.— Я, как могу, навожу порядок, но что с воров возьмешь, потому и попали в тюрьму, что исправить их нельзя. А сейчас так уж случилось, потому что, потому что,— он показывает на Мутавца,— мертвец ожил, а сумасшедший, говорят, симулирует.
— Как симулирует? Что вы такое говорите? Вы не имеете права никого называть вором! Как ожил? Мертвый и вдруг живой, что это значит? — председатель суда направляется в канцелярию, где в дверях Юришич поддерживает Мутавца, и, переходя с шепота, говорит все громче, почти кричит:
— Господин Мутавац, ваша жена на свободе, рожает, может быть, у вас уже появился ребенок, очнитесь! — по рукам его течет теплая кровь изо рта Мутавца. Течет или уже перестала? Молча смотрит на него Мутавац широко раскрытыми глазами. Юришич тоже замолчал. Рядом с ним Майдак, он вытирал платком кровь Мутавца, но сейчас перестал, стоит окаменевший.
— Не очень-то он на живого похож,— заметил председатель, склонившись над самоубийцей.
— Кровоизлияние! Беспамятство! Но в сознание уже приходил, ваше превосходительство! — шагнул вслед за ним Бурмут и снова вытянулся.
— Кровоизлияние! Дело серьезное! — председатель выпрямился.— Вы позвонили врачу? А что с этим? — встрепенулся он и показал на Розенкранца.
После строгих замечаний председателя суда даже Рашула удалился в камеру писарей и слушает оттуда. Только Розенкранц остался в коридоре, застыл у окна. Ему стало ясно, что Рашула обманул его, сообщив о смерти Пайзла. Надо же было так обмишулиться в самом начале, да и Рашула все знает, и даже Бурмут разозлился на него. Все это отбило у него охоту продолжать симуляцию. Может, Розенкранц и прекратил бы ее или хотя бы отложил на потом, но когда он напал на Мутавца, тот, очевидно, снова потерял сознание, и Розенкранц страшно испугался, что Мутавац в самом деле умрет и тогда вина за эту смерть падет на него независимо от того, душил ли он его по-настоящему или только делал вид, что душит. Обезумев от ужаса перед таким исходом, он видел спасение только в том, чтобы продолжать притворяться сумасшедшим. Но как? Рашула говорит, что он подражает Петковичу! Надо придумать что-то новое: сегодня вечером он видел Сару, он увидит ее и сейчас, примется звать ее. Он растянул губы в улыбке, выпучил глаза, барабанит пальцами по стеклу, делает руками знаки, точно манит кого-то.
— Розенкранц, черт тебя побери! — входит в свою привычную роль взбешенный Бурмут.
В это мгновение Юришич непроизвольно и неожиданно выпустил из рук Мутавца, и тот глухо ударился головой о пол. Что это он держал в руках? Это были незрячие глаза, небьющееся сердце, бессловесное и бездыханное существо, труп, и все, что он говорил, он говорил мертвому! Зубы у Юришича застучали как в лихорадке. Он выпрямился, хотел крикнуть, но только прошептал:
— Умер от потери крови! Вы убили его, убили!
— Что такое? — снова недовольно повернулся председатель суда.— Мертвый, потом живой, а сейчас опять мертвый! Надзиратель, в чем дело, почему заключенный говорит, что его убили?
— Ваше превосходительство! — невольно ужасается Бурмут, потому что видит в глубине коридора то, что не видит председатель суда; но вот теперь все могут то же самое видеть и слышать: Петкович вышел из камеры, смотрит на них, смеется и, торжественно размахивая какой-то бумагой, кричит:
— Народ!
Все дружно повернулись в его сторону, в том числе и председатель, который с удивлением наблюдал за происходящим.
— Это сумасшедший, ваше превосходительство, его благородие Петкович,— с трудом говорит Бурмут, злой на себя за собственную бестолковость — совсем забыл этого Петковича и всех других заключенных запереть в камерах.
— Сумасшедший! — председатель суда снял пенсне, руки у него дрожат.— Но кто же тогда вот этот, спрашиваю я вас? — и он показал на Розенкранца.— Разве у вас два сумасшедших?
— Это Розенкранц, замешан в афере страхового общества,— дал пояснение инспектор.
Из камеры вышел Рашула, подошел ближе, ощерился и начал:
— Уважаемый суд!..
Но продолжить не сумел, хотя все обернулись к нему — в этот момент всеобщим вниманием снова завладел Петкович.
Развернув подобранную во дворе бумагу и держа ее перед собой обеими руками, поднятой головой, легко и жизнерадостно, он зашагал, как на свадьбу, по коридору.
Шум, возня, отдельные возгласы доносились отсюда и до него в камеру. Все впечатления сконцентрировались у него в одно общее: это восстание. Восстание, которое поднял его народ за свою свободу и за своего короля Марко Первого. Здесь гибнут и воскресают: бессмертен каждый, кто борется за правду. Это последняя битва, ибо, как только он взойдет на престол, правда воссияет всем, бессмертная, вечная, бескровная, божественная. Это главный мотив его прокламации, которую он написал мелким почерком вдоль и поперек листа и которую сейчас он торжественно прочтет народу.
Восстание, разумеется, еще не завершено, потому что встречаются сердитые лица, слышатся возбужденные возгласы. Составляя манифест, он не помышлял вмешиваться в это восстание, потому что хотел, чтобы народ через свободные выборы свободно выразил свою волю, и пусть видят враги, как его народ без его вмешательства высказался за него. Но час уже пробил. Кто- то здесь поминает имя Петковича, пора открыть свое инкогнито, положить конец восстанию и дать всем мир.
Он остановился перед людьми, видит: огромные толпы народа колышутся перед ним в тронном зале, все с замиранием сердца смотрят на него. Кто-то произносит слово «суд», как раз ко времени — судья явился, но не судить он будет, а прощать.
Он поднял манифест к тусклому свету разбитой лампы, но не читает его, а сочиняет в уме и произносит без запинки:
— Мы, Марко Первый, благородный Петкович из Безни, незаконно преследуемый тираном принц Рудольф Гейне Габсбургский, объявленный умершим, но воскресший и живущий в ваших сердцах, и принцесса Регина- Елена, живущая в моем сердце, ха-ха-ха, волей справедливости и народной свободы возведены на престол всех хорватов, провозглашаем народу любовь и мир.
— Разве у вас нет ключей,— язвительно пропищал председатель суда Бурмуту,— чтобы запереть этих несчастных, пока их не определят, куда следует? Это не-слы-хан-но!
Пробормотав сам не зная что, Бурмут в два прыжка подскочил к Петковичу |и вырвал у него из рук бумагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Бурмут вытянулся, щелкнул каблуками, и странно было видеть этого выжившего из ума старика, стоявшего по стойке смирно. Он оторопел, слова не мог вымолвить. Это сам председатель суда, несколько месяцев он не показывался здесь.
— Ваше превосходительство!
— Это безобразие, господин инспектор,— ледяным тоном цедит он.— Здесь надо навести порядок.
— Господин начальник,— передает нагоняй инспектор,— сколько раз я вам говорил и еще раз повторяю...
— Я, я...— растерянно бормочет начальник тюрьмы,— я надзирателю строго приказал, чтобы здесь были порядок и спокойствие.
— Здесь вольница, на тюрьму не похоже, как на городских гуляниях,— настойчиво продолжает председатель суда.— Это противозаконно. Лампа, вижу, разбита, смех, тут тебе и мертвец, и сумасшедший! Надзиратель, что это значит? Вы что, все с ума походили? Так не должно быть!
— Ваше превосходительство,— встрепенулся Бурмут.— Я, как могу, навожу порядок, но что с воров возьмешь, потому и попали в тюрьму, что исправить их нельзя. А сейчас так уж случилось, потому что, потому что,— он показывает на Мутавца,— мертвец ожил, а сумасшедший, говорят, симулирует.
— Как симулирует? Что вы такое говорите? Вы не имеете права никого называть вором! Как ожил? Мертвый и вдруг живой, что это значит? — председатель суда направляется в канцелярию, где в дверях Юришич поддерживает Мутавца, и, переходя с шепота, говорит все громче, почти кричит:
— Господин Мутавац, ваша жена на свободе, рожает, может быть, у вас уже появился ребенок, очнитесь! — по рукам его течет теплая кровь изо рта Мутавца. Течет или уже перестала? Молча смотрит на него Мутавац широко раскрытыми глазами. Юришич тоже замолчал. Рядом с ним Майдак, он вытирал платком кровь Мутавца, но сейчас перестал, стоит окаменевший.
— Не очень-то он на живого похож,— заметил председатель, склонившись над самоубийцей.
— Кровоизлияние! Беспамятство! Но в сознание уже приходил, ваше превосходительство! — шагнул вслед за ним Бурмут и снова вытянулся.
— Кровоизлияние! Дело серьезное! — председатель выпрямился.— Вы позвонили врачу? А что с этим? — встрепенулся он и показал на Розенкранца.
После строгих замечаний председателя суда даже Рашула удалился в камеру писарей и слушает оттуда. Только Розенкранц остался в коридоре, застыл у окна. Ему стало ясно, что Рашула обманул его, сообщив о смерти Пайзла. Надо же было так обмишулиться в самом начале, да и Рашула все знает, и даже Бурмут разозлился на него. Все это отбило у него охоту продолжать симуляцию. Может, Розенкранц и прекратил бы ее или хотя бы отложил на потом, но когда он напал на Мутавца, тот, очевидно, снова потерял сознание, и Розенкранц страшно испугался, что Мутавац в самом деле умрет и тогда вина за эту смерть падет на него независимо от того, душил ли он его по-настоящему или только делал вид, что душит. Обезумев от ужаса перед таким исходом, он видел спасение только в том, чтобы продолжать притворяться сумасшедшим. Но как? Рашула говорит, что он подражает Петковичу! Надо придумать что-то новое: сегодня вечером он видел Сару, он увидит ее и сейчас, примется звать ее. Он растянул губы в улыбке, выпучил глаза, барабанит пальцами по стеклу, делает руками знаки, точно манит кого-то.
— Розенкранц, черт тебя побери! — входит в свою привычную роль взбешенный Бурмут.
В это мгновение Юришич непроизвольно и неожиданно выпустил из рук Мутавца, и тот глухо ударился головой о пол. Что это он держал в руках? Это были незрячие глаза, небьющееся сердце, бессловесное и бездыханное существо, труп, и все, что он говорил, он говорил мертвому! Зубы у Юришича застучали как в лихорадке. Он выпрямился, хотел крикнуть, но только прошептал:
— Умер от потери крови! Вы убили его, убили!
— Что такое? — снова недовольно повернулся председатель суда.— Мертвый, потом живой, а сейчас опять мертвый! Надзиратель, в чем дело, почему заключенный говорит, что его убили?
— Ваше превосходительство! — невольно ужасается Бурмут, потому что видит в глубине коридора то, что не видит председатель суда; но вот теперь все могут то же самое видеть и слышать: Петкович вышел из камеры, смотрит на них, смеется и, торжественно размахивая какой-то бумагой, кричит:
— Народ!
Все дружно повернулись в его сторону, в том числе и председатель, который с удивлением наблюдал за происходящим.
— Это сумасшедший, ваше превосходительство, его благородие Петкович,— с трудом говорит Бурмут, злой на себя за собственную бестолковость — совсем забыл этого Петковича и всех других заключенных запереть в камерах.
— Сумасшедший! — председатель суда снял пенсне, руки у него дрожат.— Но кто же тогда вот этот, спрашиваю я вас? — и он показал на Розенкранца.— Разве у вас два сумасшедших?
— Это Розенкранц, замешан в афере страхового общества,— дал пояснение инспектор.
Из камеры вышел Рашула, подошел ближе, ощерился и начал:
— Уважаемый суд!..
Но продолжить не сумел, хотя все обернулись к нему — в этот момент всеобщим вниманием снова завладел Петкович.
Развернув подобранную во дворе бумагу и держа ее перед собой обеими руками, поднятой головой, легко и жизнерадостно, он зашагал, как на свадьбу, по коридору.
Шум, возня, отдельные возгласы доносились отсюда и до него в камеру. Все впечатления сконцентрировались у него в одно общее: это восстание. Восстание, которое поднял его народ за свою свободу и за своего короля Марко Первого. Здесь гибнут и воскресают: бессмертен каждый, кто борется за правду. Это последняя битва, ибо, как только он взойдет на престол, правда воссияет всем, бессмертная, вечная, бескровная, божественная. Это главный мотив его прокламации, которую он написал мелким почерком вдоль и поперек листа и которую сейчас он торжественно прочтет народу.
Восстание, разумеется, еще не завершено, потому что встречаются сердитые лица, слышатся возбужденные возгласы. Составляя манифест, он не помышлял вмешиваться в это восстание, потому что хотел, чтобы народ через свободные выборы свободно выразил свою волю, и пусть видят враги, как его народ без его вмешательства высказался за него. Но час уже пробил. Кто- то здесь поминает имя Петковича, пора открыть свое инкогнито, положить конец восстанию и дать всем мир.
Он остановился перед людьми, видит: огромные толпы народа колышутся перед ним в тронном зале, все с замиранием сердца смотрят на него. Кто-то произносит слово «суд», как раз ко времени — судья явился, но не судить он будет, а прощать.
Он поднял манифест к тусклому свету разбитой лампы, но не читает его, а сочиняет в уме и произносит без запинки:
— Мы, Марко Первый, благородный Петкович из Безни, незаконно преследуемый тираном принц Рудольф Гейне Габсбургский, объявленный умершим, но воскресший и живущий в ваших сердцах, и принцесса Регина- Елена, живущая в моем сердце, ха-ха-ха, волей справедливости и народной свободы возведены на престол всех хорватов, провозглашаем народу любовь и мир.
— Разве у вас нет ключей,— язвительно пропищал председатель суда Бурмуту,— чтобы запереть этих несчастных, пока их не определят, куда следует? Это не-слы-хан-но!
Пробормотав сам не зная что, Бурмут в два прыжка подскочил к Петковичу |и вырвал у него из рук бумагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100