А его, Петковича, каждую минуту может позвать начальник тюрьмы или следователь. И скажет: «Простите, господин Петкович (благородный Петкович, уважаемый господин следователь, я анархист, но и анархиста Кропоткина всегда называли князем), простите, что мы вас держали в тюрьме. Это была ошибка. Мы и сами никогда не верили, что вы кого-то обманули. Ошибка, знаете, столько работы, мы приняли вас за другого человека, которого зовут так же, как и вас. Вы свободны».— «Пожалуйста, пожалуйста»,— поклонится Петкович, и сейчас, во дворе, он, улыбаясь, склоняется в легком поклоне. «Так вы говорите о человеке, которого зовут так же, как и меня? Существует, стало быть, кроме меня, еще один Марко Петкович? Это удивительное открытие! Мне и самому всегда казалось, что их двое. Но прошу вас, что вы сделали с тем, вторым? Меня это очень интересует, потому что, знаете ли, все говорят, что он сумасшедший. Сумасшедший Марко называют его, безумец, юродивый, ветреник. Оскорбительно и печально, не правда ли? И сумасшедший дом ему сулят, ха-ха-ха! Значит, хотите упечь его в сумасшедший дом? Только не вздумайте и на сей раз перепутать и сделать со мной то, что намереваетесь сделать с ним: вместо того чтобы выпустить меня на свободу, упрячете в сумасшедший дом. Это был бы обман, а я никого не обманул, даже по легкомыслию — никого. Только вам я никогда не скажу, что произошло на самом деле. У меня были деньги в банке, и я с полным основанием мог дать хозяину ресторана чек, но прежде Пайзл без моего ведома снял деньги с моего счета — взял взаймы, просто взаймы,— естественно, хозяин ресторана не смог оплатить чек в банке. Но это вас абсолютно не касается.
Мы будем разговаривать о других вещах, когда пожалуете ко мне в Безню. Не навестите ли вы меня? Итак, до свидания, господин следователь, до свидания в Безне!»
Раскачиваясь всем телом, тяжело, не в ногу с другими шагал впереди Петковича пятнадцатилетний Грош. Петкович вспоминает, как паренек хотел утром помочь ему убрать коридор, и ему приятно видеть его снова здесь, рядом с собой. Он оставляет свое место в круге и присоединяется к пареньку, идет с ним рядом и затевает разговор:
— Слушай, малыш! Когда выйдешь на свободу, приезжай ко мне в Безню. Я подарю тебе целый лес!
Парень удивленно смотрит на него сквозь редкие ресницы.
— Становись в строй! — сипло, как змея в лещедке, шипит человек, шедший сзади Петковича. Он низок, рыжеволос, обрит, грабитель по специальности, столь известный своими злодеяниями, что его опасаются отправлять в больницу. Феркович — так зовут этого грабителя — болен сифилисом уже в серьезной стадии, так же, как и его жена, которая на втором этаже мучается в родах.
— Да, да, почему бы мне не подарить тебе лес? — продолжает Петкович и смеется.— Тебе понадобится, а мне он не нужен.
— Но я осужден на пятнадцать лет, господин Петкович. Когда еще я выйду на свободу! — растерянно и печально возражает Грош. Это наивный, духовно неразвитый крестьянский парнишка. С восьми лет он уже шастал с девчонками по кустам, а чуть позже стал пить горькую. Он по-настоящему даже не понимает, что такое сумасшествие, но слышал о щедрости Петковича и совершенно серьезно воспринимает все, что тот ему говорит. Лес! Целый лес!
— Ах, да! — вспоминает вдруг Петкович.— Строевой лес уже продан. Но я дам тебе другой,— уже не смеется Петкович, смутился. Есть ли у него еще лес, который он мог бы подарить?
Другие заключенные, а среди них есть даже цыгане, усмехаются шутке Петковича — они считают это шуткой. Но некоторые сохраняют серьезность. Высокий, как конопля, и тонкий, как бумажный лист, портной Дроб, шагающий перед Грошем, скалит зубы, полагая,
что парень попался на приманку Петковича, одновременно он то и дело исподлобья стреляет взглядом в сторону Рашулы. Он мещанин из Рабочего Дола, настоящий «праваш», что, впрочем, не помешало ему спустя несколько месяцев после покушения донести на своего соседа — мелкого чиновника, у которого собирались революционные студенты, готовившие новое покушение. Он был известным правдолюбцем и доносчиком и многие годы враждовал с этим чиновником. Много анонимных писем настрочил он на него и, как правило, много чего привирал. Следствием было установлено, что студенты приходили к чиновнику ради его красивой дочки, используя одновременно и то обстоятельство, что его жена держала крошечную столовую. В тюрьме Дроб уже третий день. Он ужасно зол на Рашулу. Собственно, и он был одним из членов «кружка» страхового общества, застраховал себя, жену и даже брата, который уже успел умереть. И всё — вступительный взнос, членские взносы, взнос на случай смерти,— всё пропало, даже страховую премию за умершего брата Рашула сгреб себе в карман. «Полюбуйтесь на этого гада,— мрачно, с ненавистью смотрит он исподлобья на Рашулу,— расселся, как в кафане. Вон, даже газеты почитывает, а я здесь уже третий день кручусь, как лошадь, которая вертит карусель. Разве это справедливо?»
Грабитель Феркович, жена которого сегодня непременно родит, хмур и раздражен, просто взбешен на самого себя, а еще больше на жену. Он думает о нежеланном ребенке, и всякий взрыв смеха его возмущает. Петкович ему вообще ненавистен. Зачем этот богач одевается в тюремную одежду, носит тюремные башмаки и ходит кругами с этими воришками, у которых нет никаких привилегий,— их посылают в город на работу, заставляют пилить дрова, перевозить мебель. Чистая показуха! Ни черта он не сумасшедший! Притворяется! Здорово у него получается это притворство: наверняка все заранее было задумано. Кто-то о нем печется. Упрячут его в сумасшедший дом вроде бы для обследования, а потом выпустят на свободу. Везет тем, кому сам черт не брат. Ферковича, которого жена на следствии так завалила, что ему вместе с ней суда не миновать, приводит в негодование такая протекция, и он готов заорать на Петковича, но боится приклада охранника; на прогулке надо молчать. Но как смеет Петкович
выходить из строя и даже разговаривать? Его крайне раздражает пустое пространство в том месте круга, которое занимал Петкович. Он осмелел и кричит, если его сиплый сдавленный голос можно еще назвать криком:
— В строй! Что это за равноправие, если ему можно, а нам нельзя!
Охранник, что стоит, прислонившись к воротам, вынужден вмешаться. Родом он из того же края, что и Петкович, и из-за бедности — восемь едоков на один рал — пошел в охранники. Петковича он знает, ему жаль его.
— Пожалуйте в круг, господин Петкович! Или уходите совсем, никто вас не неволит ходить здесь. Извольте вместе с этими господами в круг! А ты кыш! — рявкнул он на Ферковича, этого вечно мрачного ворчуна.— Здесь я слежу за порядком!
:— Порядком для господ,— фыркнул Феркович, поник и с озлоблением сжал губы.
До сих пор словно вынужденный прогуливаться подобным образом и обрадованный, что ему дали свободу передвижения, Петкович оставил растерянного маленького Гроша и застыл перед кругом. Наверное, хотел всем сказать что-то хорошее, но, не найдя слов, помахал рукой и пошел к дровам. Но не сел. Чей-то ласковый голос зовет его туда, к стене за курятником, и желает ему доброе утро. О, это утро действительно доброе, сладкое, как сахар!
— Ну, как поживаете, господин Майдак?
Майдак только что смастерил крестик и втыкает
его в землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100