С открытым ртом, склонив голову, он ласково и выжидательно уставился на Петковича, когда же тот потреплет его по щеке, как это часто бывало раньше. Но сейчас Петкович смотрит вниз на крестик на земляном холмике.
— Это могила. Я похоронил канарейку,— начал было Майдак, чтобы нарушить молчание и обратить на себя внимание Петковича.
— Канарейку? — вздрогнул Петкович.— Какую канарейку?
Майдак принимается объяснять. В ,душу Петковича закрались сомнения и страх, смешавшиеся с прежним радостным настроением. Что-то необъяснимое роднит его с этой канарейкой. Прекрасно пела она летними вечерами, а теперь мертва. Почему? А еще вчера, когда пришли убийцы, он слышал ее щебетание.
— А вы ее, случайно, не живую закопали? — с тревогой спросил он и повернулся к Майдаку, который, прислонившись к стене, не мигая смотрит на Петковича.
— Нет, нет, мертвую, господин Петкович!
— А это ее могила? — вдруг радостно оживился Петкович.— Желтая могила, ха-ха-ха! Смотри-ка, и крестик поставили! А зачем крестик? — рассмеялся он и ласково потрепал смущенного Майдака по щеке.
— Да так, господин Петкович. Может, и у канарейки душа есть. Надо уважать,— протяжно выговорил он, растроганный, охваченный неодолимым желанием посидеть с Петковичем где-нибудь вдали от всех. Вот какой это человек, которого люди называют сумасшедшим,— улыбающийся и радостный. Словно в трансе. Именно так он и представлял себе Петковича.— Бог знает, какая душа у этой птички!
— И бог знает, сможет ли она когда-нибудь вернуться такой, какой была? — тут же поддержал его мысль Петкович.
— Как? Что вы имеете в виду? — оживился Майдак, охваченный ожиданием чего-то прекрасного.— Ведь души могут возвращаться, надо только верить. Я верю, что вы могли бы их призвать. Загипнотизировать их, и они появятся. Помните, как вы меня вчера загипнотизировали?
— Я вас не гипнотизировал,— усмехается Петкович и сразу же делается серьезным.— Души не возвращаются, перед уходом они раз и навсегда прощаются с нами.
— По-моему,— тянет подавленный и разочарованный Майдак,— в состоянии транса все возможно, в трансе все прекрасно. Мне вчера казалось, будто небо открывается передо мной. Смотрите на меня, смотрите, добрый господин Марко.
С раскинутыми по стене руками Майдак в эту минуту был похож на влюбленную девушку, трепещущую в сладком восторге, поборовшую стыдливость и готовую отдаться сильному, необыкновенно сильному любовнику. Петкович с грустью смотрит на него. В эту минуту лицо его сделалось отрешенным, как будто навсегда исчезло прежнее выражение. А может, и в душе у Петковича все перевернулось. Ясно только, что все это время он думал о себе, а когда заговорил, речь его звучала странно, как внутренний монолог.
— А может, все-таки возвращаются. Знаете, когда мы с вами выйдем на свободу, я приду к вам или вы ко
мне в Безню, и тогда мы вызовем наши души обратно. Наши, вы согласны?
— Устроим спиритический сеанс? — понимает его Майдак. Но он не убежден, что свою собственную душу и душу Петковича надо звать откуда-то обратно, когда они здесь, всегда с ними, только им надо сблизиться.— Мы объединим их, покажем одну другой,— уточняет Майдак,— вы свою — моей. О, это будет удивительно! Я ее сразу же увижу, впаду в транс. Но это и здесь возможно, господин Петкович. С помощью гипноза.
— Гипноза? — с остановившимся взглядом пробормотал Петкович.— Мне не нужна желтая могила. Зачем вы выкопали эту могилу? Вы, вы...— еще мгновение, и он бы беспричинно накричал на Майдака, но взгляд его вдруг смягчился и задержался на крыше стоящего на улице дома.— Но вон того голубя вы не закопаете, ведь правда, господин Майдак, его вы не похороните? Тот голубь — моя душа, посылающая привет. Она выпорхнула на свободу, греется на солнце и не хочет спускаться в желтую могилу.
Он радостно смотрит на голубя; там, на крыше, действительно среди прочих один белый голубь, но без письмеца на шее. Это он еще в камере вообразил себе, что привязал к его шее письмо с приветом Регине. Но почему он еще здесь, почему не летит дальше? Зрачки у него расширились от страха. Смущенный, ничего не понимающий, Майдак начинает его бояться. Почему вдруг Петкович так испугался этой могилы? Но может, в этом и состоит таинство транса? Петкович упорен, похоже, хочет его смутить и имеет на это право. Надо же знать, что он в своем трансе видит: голубь для него — душа, прекрасная мысль, ведь чистая и восторженная душа может быть только белой, тихой, как тот голубь.
— А кому шлет привет ваша душа, господин Петкович?
Майдак не получил ответа.
Как раз в это время во двор вышел Пайзл. Он отправил письмо правительству, и сейчас ему легче, как это всегда бывает с людьми после принятого решения. Он спустился во двор, потому что наверху ему скучно, да и не хочется ему, чтобы Рашула или Юришич считали его отсутствие бегством. Интересно также, как сегодня выглядит Петкович. И вот, Петкович весело поспешает к нему, становится рядом, сердечно справляется о его здоровье. Пайзл лицемерно улыбается,
грустно и внимательно рассматривает своего шурина, как будто изучает.
— Я Здоров, надеюсь, ты тоже,— повернулся Пайзл с явным намерением увести Петковича, если он действительно захочет остаться с ним, на другую сторону двора, подальше от Рашулы и его злобных взглядов.
— Как бык! — смеется Петкович.— Главное — здоровье, хороший стул и чистая совесть.
Это его любимая присказка. Он потирает руки и ни на шаг не отходит от Пайзла. Идут рядом, на минуту между ними воцаряется молчание.
— Ну, как ты? — прерывает молчание нетерпеливый Пайзл.
— Как прикажут.
Ответ банальный, Пайзлу он не нравится, ему кажется, что Петкович метит в него.
— Все так, как прикажут.
— Тебе виднее.
— Что виднее? Почему мне?
— Почему? Ну, например, ты знаешь, придет ли сегодня Елена.
— Елена? Думаю, нет. Не придет, это и ни к чему, сегодня или завтра я выйду отсюда.
— И ты? — удивился Петкович, словно услышал об этом впервые.— Ах да, ты говорил вчера. Я размышлял всю ночь и очень за тебя радовался. Поздравляю, Франё.
— Спасибо! — Неохотно и холодно Пайзл протянул ему руку.
— Значит, мы вместе, вместе. Я пойду к своим шахтерам. Хочешь со мной, Франё? Как было бы здорово основать рабочую партию, радикальную, антиреспубликанскую — только вместе с рабочими можно вести борьбу, но не против императора. Ну как, согласен? Сербия ведет войну и победит. Ее победа укрепит и нас в условиях монархии, только надо, чтобы сербы пришли к нам, укрепили и себя и нас. Ты радуешься, Пайзл.
Пайзлу скучно разговаривать с сумасшедшим о таких вещах. В сущности, его занимает другое: есть ли возможность, когда он выйдет на свободу, обмануть правительство, обвести его вокруг пальца? К Елене это никакого отношения не имеет. Но вопрос Петковича, придет ли Елена, заставил-таки его пожелать, чтобы она на самом деле пришла, чтобы была рядом. Кто знает, как долго это будет продолжаться? Пусть он снова переживет те муки, которые она ему доставила,—
она прекрасна и в роли палача. Кто знает, его освобождение может затянуться. Ее приход полезен Пайзлу, потому что, во-первых, он хотя бы на краткое время отвлек бы ее от доцента и напомнил о себе — законном муже, и, во-вторых, убедил бы ее в том, что результаты ее хлопот в Вене не такие уж утешительные, чтобы считать ее спасительницей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100