Ворюга эдакий! Какая к черту спекуляция, когда я потерял даже то, на что застраховал себя, жену и брата? И членские взносы, и отчисления в страховой фонд — все тебе, мошенник, пошло в карман, а другим — ни пятачка.
Дроб едва сдерживал желание выйти из круга, подойти к Рашуле и залепить ему оплеуху — уже третий день с тех пор, как он здесь, и с тех пор, как увидел Рашулу, он собирается это сделать. И всякий раз в нем побеждает благоразумие и страх перед охранниками. Тем более сейчас, после случая с Ферковичем. Вот и вынужден он терпеть унижения и не смеет призвать к порядку преступника — здесь он сам считается преступником, уравнен с обществом воров и убийц, он, хорватский мастер, член ремесленнической артели, человек женатый, отец сына-живописца, который уже так прославился, что ему доверили рисование звезд на своде церкви в родном краю.
Вот так горюет портной Дроб. Время, отведенное для прогулки, еще не кончилось, но охранник уже гонит их в камеры! Опять урезали несколько минут. Похоже, здесь экономят даже на воздухе! И снова надо идти в душную камеру к цыганам и разбойникам! А он болен.
По знаку охранника круг заключенных действительно разомкнулся, и опять колонна потекла по двору, как дождевой поток по оврагу. Хромая, ее замыкает портной Дроб. Вот он приближается к Рашуле. Чувствует, как у него руки чешутся, а крепкие слова готовы сорваться с языка. Но за спиной у него охранник, и с чего это он сегодня прилип к нему? Дроб почти прошел мимо Рашулы, и снова он не влепит ему заслуженное. В бессильном бешенстве он надумал хотя бы показать ему язык,— что-то же делать надо.
А у стола Рашула и Розенкранц в это время дерзко уставились друг на друга, как драчливые петухи. После продолжительной перебранки первым оскорбился Розенкранц, потому что Рашула сравнил его с Мутавцем; это оскорбление вдруг показалось ему ужасным не только потому, что он не может и мысли допустить о возможности своего предательства, как это сделал Мутавац, но и потому, что ему Мутавац физически невероятно гадок, а сам он считает себя красавцем. Возмутительно равнять его с Мутавцем. Все-таки Рашула обязан проявлять больше уважения. И Розенкранц осмелился выложить все свои сомнения и упреки: и то, что тот хотел его обмануть в случае с Пайзлом, но обманул себя, и то, что он сам Мутавац все, что Рашула говорит и делает. А Рашула холодно усмехается, подтрунивает над ним, называет еврейским фарисеем.
Трескуче пролаял Розенкранц, тщетно пытаясь приглушить голос; он решительно не может говорить тихо, когда волнуется. А Рашула сохраняет хладнокровие, только глаза его щурятся.
— Но что это? Почему этот долговязый показывает ему язык? Что он, сумасшедший? — Что с вами?— кричит он и смотрит на Дроба.
А длинное тело Дроба как будто еще удлинилось, оно просто растет и склоняется к Рашуле. Дроб понимает по-немецки, разобрал, о чем эти воры говорят. Ах, так! Эта немчура хочет утаить от других, что они друг про друга думают. Сейчас это не просто обманутый член «кружка» страхового общества, но и гражданин-патриот, который вдруг повернулся, быстро обошел охранника и в два прыжка подскочил к Рашуле и Розенкранцу.
— Оба вы воры! Мошенники! Обманули меня! Повесить бы вас следовало, тогда наверняка заверещали бы по-хорватски!
Рашула не растерялся. Встав, он отошел в сторону, решив поставить Розенкранца под удар. Розенкранц, растерявшись, продолжал сидеть на скамье. Но Дроб повернулся к Рашуле, который натянуто улыбался.
— Я вас не знаю, сударь.
— Не знаешь меня! — с растопыренными пальцами кинулся на него Дроб.— Сейчас узнаешь! А я тебя знаю. Ты мертвец на льду!
— Это к нему! — показывает Рашула на Розенкранца.— А кто вы такой? Сумасшедший! — заорал он, потому что Дроб, не видя перед собой ничего, кроме этой оскаленной физиономии, всаживает в нее свои тонкие, как иглы, пальцы. И орет, что эти воры держали покойников на льду, как гусей перед пасхой, должно быть, чтобы они не протухли.
— Вы могильщики народа! Мошенники!
Охранник в душе согласен с Дробом, но как лицо официальное не может допустить беспорядка и мордобития. Кроме того, Рашула и Розенкранц уже несколько раз давали ему на чай кое за какие услуги. Естественно, он кидается на Дроба, орет на него, толкает, тащит. Заключенные вернулись, сбились в кучу, им всем явно по душе этот скандальчик.
— Распорет он ему своими шильями лицо за милую душу, хи-хи-хи! — смеется кто-то.
А Рашула, увернувшись от ногтей Дроба, так звонко стукнул его, что тот разъярился и укусил Рашулу за палец и, еще сильнее обозленный окриками охранников, зарычал сквозь зубы, что эта плюха обойдется Рашуле в пять форинтов штрафа. Он бешено размахивает руками. Этот портной, покорно и равнодушно принимавший удары и уколы судьбы, как сам он равнодушно прокалывал иглой сукно, бывал жесток и беспощаден в ярости и уже несколько раз за драки имел дело с полицией. А сейчас, потеряв голову от оплеухи, он в бешенстве ударил ногой и охранника, тащившего его сзади, а охранник разозлился и в ответ стукнул его прикладом, так что ребра у Дроба согнулись как спираль. Дроб сник. Сбежались другие охранники, накинулись на него, оттащили от Рашулы. Приковылял и начальник тюрьмы, а Рашула с исцарапанным лицом немедленно пристал к нему, стал требовать удовлетворения, раздул все дело, утверждая, что этот совершенно неизвестный ему разбойник угрожал ножом. Испугался начальник. Что? Неужели в тюрьме совершаются преступления, ведь ответственность падет на него! Красные царапины на лице Рашулы ему кажутся еще краснее, он видит даже кровь и кровавые раны, как от ножа. В нем взяла верх неистовая, суровая сторона его характера, он ничего не выясняет, факт налицо. Срываясь на визг, он закричал на Дроба.
— В карцер этого осла! Немедленно! В карцер!
Дроб отпихивает ногами охранников, которые его
вяжут, и орет как помешанный. Он уже слышал об этом карцере, и мерещится ему темная камера без окон в конце двора, в подвале — эта вонючая могила, кишащая вшами. Туда хотят его посадить? Его, гражданина, мастера! Он вращает глазами, скрежещет зубами — увидел Пайзла, доктора Пайзла, с которым несколько раз хотел поздороваться сегодня во время прогулки, а Пайзл как нарочно не смотрел в его сторону или просто
отворачивался. Говорят, что и он здесь по делу страхового общества. Но тут непременной причиной православно-сербская ложь. Дроб его хорошо знает, это руководитель его партии, за которую он голосовал на всех выборах в Собор и городскую управу. За него отдавал он свой голос и на демонстрацию шел всегда мимо его дома, участвовал в овациях под его окнами. Однажды после победы на выборах он стоял под этими окнами с лампионом, окрашенным в цвета национального флага, держал его в руках и поднимал высоко, как только мог: «Да здравствует Пайзл! Да здравствует Пайзл!» Да, доктор Пайзл его спасет, защитит.
— Господин доктор, господин доктор! На помощь хорвату!
Пайзл стоял недалеко от группы заключенных и наблюдал эту сцену. Когда обиженный на Петковича, отказавшегося вдруг написать сестре письмо, Пайзл спустился во двор, он стал прогуливаться в его задней части, чтобы не встречаться с Петковичем. Скучно ему наверху одному в камере. В сущности, он не знает, из-за чего этот долговязый повздорил с Рашулой, но по некоторым выкрикам догадывается, что взбунтовалась одна из жертв страхового общества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Дроб едва сдерживал желание выйти из круга, подойти к Рашуле и залепить ему оплеуху — уже третий день с тех пор, как он здесь, и с тех пор, как увидел Рашулу, он собирается это сделать. И всякий раз в нем побеждает благоразумие и страх перед охранниками. Тем более сейчас, после случая с Ферковичем. Вот и вынужден он терпеть унижения и не смеет призвать к порядку преступника — здесь он сам считается преступником, уравнен с обществом воров и убийц, он, хорватский мастер, член ремесленнической артели, человек женатый, отец сына-живописца, который уже так прославился, что ему доверили рисование звезд на своде церкви в родном краю.
Вот так горюет портной Дроб. Время, отведенное для прогулки, еще не кончилось, но охранник уже гонит их в камеры! Опять урезали несколько минут. Похоже, здесь экономят даже на воздухе! И снова надо идти в душную камеру к цыганам и разбойникам! А он болен.
По знаку охранника круг заключенных действительно разомкнулся, и опять колонна потекла по двору, как дождевой поток по оврагу. Хромая, ее замыкает портной Дроб. Вот он приближается к Рашуле. Чувствует, как у него руки чешутся, а крепкие слова готовы сорваться с языка. Но за спиной у него охранник, и с чего это он сегодня прилип к нему? Дроб почти прошел мимо Рашулы, и снова он не влепит ему заслуженное. В бессильном бешенстве он надумал хотя бы показать ему язык,— что-то же делать надо.
А у стола Рашула и Розенкранц в это время дерзко уставились друг на друга, как драчливые петухи. После продолжительной перебранки первым оскорбился Розенкранц, потому что Рашула сравнил его с Мутавцем; это оскорбление вдруг показалось ему ужасным не только потому, что он не может и мысли допустить о возможности своего предательства, как это сделал Мутавац, но и потому, что ему Мутавац физически невероятно гадок, а сам он считает себя красавцем. Возмутительно равнять его с Мутавцем. Все-таки Рашула обязан проявлять больше уважения. И Розенкранц осмелился выложить все свои сомнения и упреки: и то, что тот хотел его обмануть в случае с Пайзлом, но обманул себя, и то, что он сам Мутавац все, что Рашула говорит и делает. А Рашула холодно усмехается, подтрунивает над ним, называет еврейским фарисеем.
Трескуче пролаял Розенкранц, тщетно пытаясь приглушить голос; он решительно не может говорить тихо, когда волнуется. А Рашула сохраняет хладнокровие, только глаза его щурятся.
— Но что это? Почему этот долговязый показывает ему язык? Что он, сумасшедший? — Что с вами?— кричит он и смотрит на Дроба.
А длинное тело Дроба как будто еще удлинилось, оно просто растет и склоняется к Рашуле. Дроб понимает по-немецки, разобрал, о чем эти воры говорят. Ах, так! Эта немчура хочет утаить от других, что они друг про друга думают. Сейчас это не просто обманутый член «кружка» страхового общества, но и гражданин-патриот, который вдруг повернулся, быстро обошел охранника и в два прыжка подскочил к Рашуле и Розенкранцу.
— Оба вы воры! Мошенники! Обманули меня! Повесить бы вас следовало, тогда наверняка заверещали бы по-хорватски!
Рашула не растерялся. Встав, он отошел в сторону, решив поставить Розенкранца под удар. Розенкранц, растерявшись, продолжал сидеть на скамье. Но Дроб повернулся к Рашуле, который натянуто улыбался.
— Я вас не знаю, сударь.
— Не знаешь меня! — с растопыренными пальцами кинулся на него Дроб.— Сейчас узнаешь! А я тебя знаю. Ты мертвец на льду!
— Это к нему! — показывает Рашула на Розенкранца.— А кто вы такой? Сумасшедший! — заорал он, потому что Дроб, не видя перед собой ничего, кроме этой оскаленной физиономии, всаживает в нее свои тонкие, как иглы, пальцы. И орет, что эти воры держали покойников на льду, как гусей перед пасхой, должно быть, чтобы они не протухли.
— Вы могильщики народа! Мошенники!
Охранник в душе согласен с Дробом, но как лицо официальное не может допустить беспорядка и мордобития. Кроме того, Рашула и Розенкранц уже несколько раз давали ему на чай кое за какие услуги. Естественно, он кидается на Дроба, орет на него, толкает, тащит. Заключенные вернулись, сбились в кучу, им всем явно по душе этот скандальчик.
— Распорет он ему своими шильями лицо за милую душу, хи-хи-хи! — смеется кто-то.
А Рашула, увернувшись от ногтей Дроба, так звонко стукнул его, что тот разъярился и укусил Рашулу за палец и, еще сильнее обозленный окриками охранников, зарычал сквозь зубы, что эта плюха обойдется Рашуле в пять форинтов штрафа. Он бешено размахивает руками. Этот портной, покорно и равнодушно принимавший удары и уколы судьбы, как сам он равнодушно прокалывал иглой сукно, бывал жесток и беспощаден в ярости и уже несколько раз за драки имел дело с полицией. А сейчас, потеряв голову от оплеухи, он в бешенстве ударил ногой и охранника, тащившего его сзади, а охранник разозлился и в ответ стукнул его прикладом, так что ребра у Дроба согнулись как спираль. Дроб сник. Сбежались другие охранники, накинулись на него, оттащили от Рашулы. Приковылял и начальник тюрьмы, а Рашула с исцарапанным лицом немедленно пристал к нему, стал требовать удовлетворения, раздул все дело, утверждая, что этот совершенно неизвестный ему разбойник угрожал ножом. Испугался начальник. Что? Неужели в тюрьме совершаются преступления, ведь ответственность падет на него! Красные царапины на лице Рашулы ему кажутся еще краснее, он видит даже кровь и кровавые раны, как от ножа. В нем взяла верх неистовая, суровая сторона его характера, он ничего не выясняет, факт налицо. Срываясь на визг, он закричал на Дроба.
— В карцер этого осла! Немедленно! В карцер!
Дроб отпихивает ногами охранников, которые его
вяжут, и орет как помешанный. Он уже слышал об этом карцере, и мерещится ему темная камера без окон в конце двора, в подвале — эта вонючая могила, кишащая вшами. Туда хотят его посадить? Его, гражданина, мастера! Он вращает глазами, скрежещет зубами — увидел Пайзла, доктора Пайзла, с которым несколько раз хотел поздороваться сегодня во время прогулки, а Пайзл как нарочно не смотрел в его сторону или просто
отворачивался. Говорят, что и он здесь по делу страхового общества. Но тут непременной причиной православно-сербская ложь. Дроб его хорошо знает, это руководитель его партии, за которую он голосовал на всех выборах в Собор и городскую управу. За него отдавал он свой голос и на демонстрацию шел всегда мимо его дома, участвовал в овациях под его окнами. Однажды после победы на выборах он стоял под этими окнами с лампионом, окрашенным в цвета национального флага, держал его в руках и поднимал высоко, как только мог: «Да здравствует Пайзл! Да здравствует Пайзл!» Да, доктор Пайзл его спасет, защитит.
— Господин доктор, господин доктор! На помощь хорвату!
Пайзл стоял недалеко от группы заключенных и наблюдал эту сцену. Когда обиженный на Петковича, отказавшегося вдруг написать сестре письмо, Пайзл спустился во двор, он стал прогуливаться в его задней части, чтобы не встречаться с Петковичем. Скучно ему наверху одному в камере. В сущности, он не знает, из-за чего этот долговязый повздорил с Рашулой, но по некоторым выкрикам догадывается, что взбунтовалась одна из жертв страхового общества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100