Люди – как льдины. Одни похожи на айсберги: то, что они являют миру, – лишь крохотная частичка того, что они собой представляют. И все мы чувствуем эту титаническую подводную мощь! А другие – так, льдинки в грязных лужицах, чуть солнышко пригреет и – нет их: растворились без остатка, лишь бензиновая гарь да мусор.
Бутурлин невидяще уставился в переборку, спросил:
– Хотите водки?
– Теперь мой черед угощать.
– Бросьте. Слава богу, не европейцы.
Бутурлин открыл кожаный портфель, извлек четырехугольную бутылку «Столичной».
– Другую не потребляю. А эту мне прямо с завода привозят, так сказать, из директорских подвалов. – Не дожидаясь согласия Данилова, расплескал по стаканчикам. – Французский коньяк хорош, но есть в нем ненужная игривость и излишняя аристократичность. Вернее даже – избыточная, словно титул герцога, лишившегося и герцогства, и короны. Водка – честнее. Ну что, за полет?
– Пока летим – нет.
– Ну да, ну да... Хотя я и в переносном смысле, но тоже суеверен, каюсь.
Тогда – за друзей. И за то, чтобы их не становилось меньше.
Водка действительно была хороша: исключительной очистки, с мягким зерновым ароматом. Оба выпили ее махом, закусили орешками.
– Вот это – по-нашему. Друзья... Вся беда, что и друзья мои состарились.
Странно: люди спешат за модой, следят за одеждой и совершенно забывают о собственном теле, а оно – ветшает, расползается, как лохмотья... Но дело даже не в этом. – Бутурлин глубокомысленно замолчал. – Они состарились душами.
Переженили детей, материально устроены и – словно на пенсию вышли: живут и счастливы. Они где-то есть, но их нет рядом, А рядом те, кого принято называть «свои».
Все свои.
Все друг другу – чужие.
Перед временем, про запас
Сочетаем лживые жизни,
Вспоминаем лучистость глаз...
И – уходим раннею ранью,
Уезжаем ночью степной,
Не желая верить раскаянью
Птицы ветрено-разъездной.
Наудачу удача сложится,
И удача уйдет непрошено.
На любовь два сердца умножатся,
Вспоминая два счастья – ложные.
Стихотворение Петра Катериничева «Все свои».
Друзья состарились, других – нет. А я мотаюсь, мотаюсь... Зачем?
– Дела?
– Бросьте, Олег, какие дела! Все дела мы выдумываем себе сами. Как, в конечном счете, и жизнь. А когда летишь вот так вот, а под тобой десять тысяч метров пустого пространства, приходит невнятная мысль: а что, если... И самое грустное, что пропадешь, и от тебя не останется н и ч е г о. И был ли ты в этой жизни айсберг или пустышка – уже никто не узнает. Ты пропадешь со всеми неотсиявшими рассветами и закатами, с мыслями о смерти и бессмертии, с памятью о первой любви и горечью любви несостоявшейся... И все люди, которых ты встречал, и все места, что посетил, и все красоты, моря, все выстроенные воздушные замки – все погибнет вместе с тобой... Вот что страшно.
Бутурлин замолчал и загрустил. Именно загрустил, а не затосковал: тоска опасна, грусть – жизнеутверждающа, даже если она кажется безнадежной.
– Хотите, угадаю вашу профессию? – спросил он вдруг.
– Попробуйте. – Данилов растянул губы в «европейской» улыбке.
– Вы, дорогой Олег, профессиональный... искатель приключений. – Бутурлин задумался на мгновение, устремив взгляд куда-то внутрь себя, усмехнулся:
– Впрочем, испытания, случающиеся с другими, люди чаще всего называют приключениями. Нет, не приключения вам нужны. Удача. Счастье. Вот сидите вы здесь в необмятом костюмчике из дорогого бутика, в лице – печаль, а жалеть вас что-то не хочется, потому что чувствуется в вас что-то стоящее, настоящее, как раньше говаривали, уж простите за рутинный штамп, стержень. И еще – надежда!
«Все будет замечательно, потому что я так хочу!» Я открою вам немудреную жизненную тайну, а заодно и формулу счастья. Хотите? – Бутурлин смотрел на Данилова заговорщицки.
– Валяйте.
– Случай – дурной или счастливый – сам находит того, кто его ищет.
Глава 60
– "Все будет замечательно, потому что я так хочу", – повторил Бутурлин грустно. – Так и было бы со всеми нами, если бы не женщины.
– Женщины – помеха счастью?
– И притом – его непременное условие! Женщины... Если бы их не было, разве мы были бы способны хоть на что-то? А впрочем... Когда-то у меня была жена – прелестная, умная, очаровательная... Женщина, каких сейчас не бывает... Но в том-то и штука, что женщины такие, каковыми их создала природа: их страшит рутина семьи почти так же, как одиночество, вот они и мечутся между надежным мужем и необязательным адюльтером... Но дело даже и не в этом. Жаль, что с потерянной любовью мы теряем и частичку себя. – Бутурлин помрачнел, какое-то время сидел молча, потом выговорил:
– А сейчас я скажу вам крамолу, но вы подумаете и оцените истинность этой мысли.
– Может быть.
– Тома написаны о женском непостоянстве и странностях поведения; вариации на эту тему различны, от примитивного: «Все бабы – дуры» до сакраментального:
«Чего хочет женщина – того хочет Бог». И все это неверно. А верно другое.
Женщины на самом деле исключительно, последовательно, целенаправленно л о г и ч н ы! И все их поступки продиктованы здравым смыслом, лишь слегка припудренным эмоциями! Пока мужчина ищет Бога, стремится постичь непостижимое и объять необъятное, женщина давно с «этим старичком» на равных; ей не важна непостижимость Сущего, ей куда интереснее решить, как это можно использовать!
Мужская логика ущербна. Мужчины честолюбивы и амбициозны, их влечет величие и видимость бессмертия, они то воспаряют душой к звездам, то падают в бездну отчаяния... Такова наша природная суть: искать новые миры и новые земли, пережигая себя в пламени страстей. У женщины – другое предназначение: сохранять. А если и искать, то лишь мужчину, что захватит для нее как можно больше материальных благостей... Согласны?
– Не во всем.
– Хотите пример? Извольте. Женщина может достичь чего-то в ремеслах для избранных, называемых искусствами, лишь тогда, когда отрешится от собственно женской природы. Так и было: добровольное отрешение гордячки Марины Цветаевой привело ее в петлю, вынужденное отрешение изумительной Анны Ахматовой – в одиночество. И как бы это ни было жестоко, в их творчестве людей волнует тот самый излом, рана, душевное смятение, та неземная жуть бездны, у первой – нервная, у второй – спокойная, но у обеих – мучительная и оттого чарующая нас, устроенных и самоуспокоенных... Не так? Ведь и тревога, и страх, и одиночество – все это боли души.
Данилов лишь пожал плечами. Бутурлин налил себе водки, выпил махом, скривил губы в язвительной усмешке: над жизнью или над самим собой? Произнес:
– Любую женщину – будь она самой незаурядной личностью или простушкой – лучше любить на расстоянии. Тогда ты можешь ее возвысить до любого пьедестала... Хотя... – Бутурлин помрачнел. – Есть в этом что-то от трусости.
Вернее – от страха жить. Ну да: все мы в той или иной степени боимся жить в этом мире: он жесток, скуп, расчетлив и до омерзения скучен. Мир, что внутри нас, нам милее и дороже. Вот только...
Если его не выпустить наружу, он способен спалить целиком, без остатка.
Бутурлин снова налил водки и снова выпил один. Спросил:
– Вы догадались о моей профессии?
– Нет.
– Я словоблуд, – произнес он, чуть помедлив и улыбнувшись с искренней давней печалью. – Профессиональный манипулятор нестойкими душами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141