Дашу похитили вовсе не из-за выкупа. Это очевидно. И он, Олег Данилов, не может вычислить ни похитителей, ни заказчиков, потому что не посвящен ни в какие теневые игры отцов Княжинска. Но думать ему никто не запретит.
Версия первая. Похищения не было, была инсценировка с подачи самого Головина. Под этим остреньким соусом вскипевший отеческим негодованием «благородный костромской папашка» может кушать оппонентов без каши и иных сопутствующих гарниров. Особливо дядю Грифа и тех, кто стоит за ним. Версия вторая. Похищение организовано кем-то, чтобы понудить олигарха к определенному действию или бездействию. Версия третья: выкуп. Не самая глупая, между прочим, версия, учитывая весомость мошны Папы Рамзеса.
Да, вот еще что: тот самый танкоподобный «крузер» с нечистым номером, сгоревший в ночи синим пламенем. С чего он погнал за красной «иностранкой»?
Выходит, был некто, кто контролировал ситуацию, знал, что теперь в машине Данилов с пленником, и приказал «зачистить концы»? Люди в сгоревшем авто были, по словам Корнилова, людьми Сергея Оттовича Грифа, любителя теневых игр и прочих головоломок с летальным исходом. Но никакой ясности это не добавляет: здесь как на околовластном Олимпе: персона "А" может считаться публикой человеком "Б", а на деле окажется, что все они лишь разменные фигуры в комбинации "В". Общий вывод: нечего напрягать интуицию, нужно добывать информацию.
Впереди показались огни заправки. Здесь же была и платная автостоянка, вокруг которой мирно почивали «дикие» авто. Данилов проехался не спеша, присмотрелся. Внимания заслуживал неприметный светло-зеленый «жигуленок»: ездить дальше на красивой «эскортессе» с дипномерами было просто безрассудно.
Олег припарковался рядом с облюбованной машиной, вышел: система сигнализации, надо полагать, простенькая.
К автомобилю Олег подошел совершенно по-хозяйски, слегка повозившись, открыл капот, выдернул проводки сигнализации; так же неторопливо справился с дверью. Включил зажигание. Двигатель заработал. Сторож, что лениво передремывал остаток ночи в четырехугольном кирпичном скворечнике, сонно скосил глаза на несуетливого водителя и снова закемарил.
Никуда не торопясь, Олег заехал на заправку, залил полный бак, и машина, шурша покрышками, устремилась в сторону города.
Девушка голосовала на обочине. Данилов тормознул. Девушка была хороша.
Длинные, чисто промытые волосы, ясные глаза.
– До города подбросишь?
– Легко.
Она уселась на переднее сиденье, поправила волосы, спросила:
– Я закурю?
– Валяй.
– Слушай, а ты ведь не таксист.
– Нет.
– А – кто?
– Какая тебе разница? Тот, кто везет.
– Ну – вези, раз ты такой везучий. Я музыку включу?
– Ага.
– Но ты и не бандит. Страшные лесные разбойники предпочитают другие машины. А на этом допотопном железе до города мы допылим не скоро.
– Это смотря кто за рулем.
Музыка сделалась ритмичной, и ритм ее казался неудержимым. Автомобиль понесся с нарастающей скоростью, и то ощущение полета, что было вначале, захватило. Олег свернул с шоссе на грунтовку, из-под днища полетели искры от ударов щебня, какие-то то ли ангары, то ли цеха надвинулись было в свете фар жуткими ночными громадами и – исчезли в вихревой скорости. Показались огни города. Олег чуть сбросил скорость. Девушка достала из сумочки плоскую фляжку, спросила:
– Будешь?
– Нет.
– А я выпью.
Она отхлебнула прямо из горлышка, закатилась смехом:
– А ты – ничего, забавный. Развлекаешься, что ли? Катаешься?
– Езжу.
– Ты не ездишь, ты мчишься.
– Как ты оказалась ночью на дороге?
– Гуляла.
– Хорошо погуляла?
– Пока не устала. Вообще-то тусовка была. На даче одного модного художника. Сам он безобиден, как ракушка от устрицы, но народ к нему наехал наглый. Не становиться же матраской для полудюжины жаждущих «комиссарского тела»... Пришлось бедной девушке уйти в ночь и темень. Меня зовут Марина, – безо всякого перехода закончила она. – Что значит – морская. А как тебя величать?
– Трубадур.
– Ищешь принцессу?
Олег промолчал.
– Нет больше принцесс. И принцев нет. Все сказки остались в детстве.
Хотя... Ты похож на мечтателя.
– Разве?
– Да. Очень грустный. И даже понятно почему. Мечты никогда не становятся явью. Уж это-то я очень хорошо знаю.
– Мечтателем быть плохо?
– Хорошо. Они жизнь заменяют иллюзиями. А жизнь без Иллюзий – просто театр марионеток. А знаешь... Ты на странника похож.
– Почему?
– Так. Похож и все. Откуда ушел – уже не помнишь, куда придешь – еще не знаешь. И вернуться некуда.
– Ты умная.
– Да, я умная. Но недостаточно умна, чтобы это скрывать. Я – модель.
– Подиум?
– Нет. – Марина прикурила сигарету, выдохнула:
– Знаешь, во времена империи подиумом назывались специальные места в античных цирках для высокопоставленных зрителей: оттуда они могли безопасно наблюдать, как люди убивают и умирают им на потеху. – Девушка улыбнулась невесело. – Мир не изменился. – Помолчала, добавила:
– Нет, к подиуму я не имею отношения. Скорее к искусству. Искусство, чувствуешь, слово какое? Искушение сотворения собственного мира... Или – мирка... Вот в этом мирке я и тусуюсь. Выставки, презентации, фуршеты... Где передвигаются раскрашенные куклы и куклессы и рассуждают о чем-то для них важном. И я тоже – передвигаюсь, рассуждаю, функционирую... Иногда пишу опус на непонятную тему и отправляю в непонятный немецкий или шведский журнал. Они хорошо платят. Иногда меня рисуют. Или – снимают. Да. Я – модель. – Девушка отхлебнула еще из фляжки. – Самое противное, что сама я никого не интересую. Интересует мое тело, интересуют статьи, но такие, в которых нет мысли... Этот мир не терпит несоответствия себе, мертвому.
Его волнует только собственное тщеславие. Вот я и имитирую... – Девушка задумалась, собрав лоб морщинками, выдохнула смешком:
– Этот... самолет.
Знаешь, в детстве такие пацаны крутили, на веревочках. И губами так делали:
«Жж-ж-ж-жжж». Вот и я – жужжу, а летать – не летаю. А так хочется летать! – Марина помолчала, потом сказала:
– Я сильно сегодня напилась, – спросила безо всякого перехода:
– Ты жил когда-нибудь в маленьких городках?
– Бывал.
– Не путай экскурсию с эмиграцией. Побывать в любом таком пару часиков – даже экзотика, а жить... Словно под водой мутной. Кругом грязь, парни пьяные и грубые, нищета. Помнишь Ван Гога, «Едоки картофеля»? У людей истощенно-алчные лица, они сидят за столом, картошку уминают, желто-грязно все, и все – голодные... Вот это и есть наш городов теперь, если в миниатюре. – Девушка зябко передернула плечами. – Вот я и ринулась в Княжинск. Знаешь, почему мы все попадаемся? Кругом серо, убого, люди экономят на всем, заняты мелкой склокой, привычно-изматывающей, как головная боль... А в телевизоре – цветно! И мальчики-одуванчики эти, Иванушки-Аленушки: все они чистенькие, с белыми зубками, веселые... И мир в телевизоре – цветной. Людям мишурная позолота нравится куда больше золота: она праздничней. И все мы хотим праздника. Всегда.
И получаем пустоту. Бутафорский мир не терпит дневного света, и если сны хоть остаются в памяти, есть в них что-то волшебное, то все остальное просто пропадает, стоит лишь кнопочку на пульте надавить.
– Каждый жизнь себе выбирает сам.
– Вот уж нет. Это смерть каждый сам себе выбирает, вольно или подсознательно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141