..
...А потом – Данилов снова увидел, океан, и почувствовал дыхание бриза, и брел, пошатываясь, по самой кромке прибоя, все желая догнать ту девчонку из сна... «Жизнь моя, иль ты приснилась мне...» Нет, это была не Россия... Данилов лежал на спине, чувствуя тепло земли, смотрел в бездонное небо и видел звезды. Звезды были другие, словно он попал на иную планету. Но страха не было. Может быть, потому, что только человек знает, что смертен, и... знание это ложно. Страх – это расплата за то, что люди называют разумом.
Глава 82
Олега подобрал грузовик с легионерами. Его затащили в кузов, усадили на скам,ью.
– Данилов? – спросил кто-то.
Олег поднял взгляд, но не узнал спрашивающего.
– Да не ответит он, Жак. Долбануло крепко. Контузия. По машине, наверное, ахнули из базуки.
– Понятно.
– Отработался парень. Как и мы. Он в Тунисе, у Мишеля контракт подписывал?
– Не знаю.
– Если у Мишеля, то пролет. У того – никаких страховок. Я шесть лет назад с ним на Эритрею подписывался. Хорошо – ноги унес. А денег – шиш. Только аванс.
Срок контракта не вышел, вот и оказался на бобах.
– Там что, ранение не обговаривалось?
– Нет. Зато теперь стал умнее. – Парень закатал рукав. – Царапнуло легко, а пятнадцать «кусков» гарантийка. Это по-любому. Парень, ты с нами полетишь?
Данилов только пожал плечами. Смысл слов доходил до него смутно. Как и то, где он вообще находится.
– Да не приставай ты к нему. Видишь – он уже летает.
– Пусть летает. Лишь бы шею не свернул.
Трое суток Данилов провел в заброшенной казарме. И жил как в мороке. Днями выезжал, мотался на приписанном к казарме полуживом советском «уазике» по Кидрасе и просто всматривался в лица. Он помнил только одно имя: Элли. И еще – лица. Ни фамилий, ни адресов. Пару раз его останавливал патруль, но, увидев значок легиона, тускло блестевший на куртке, и оценив потрепанный вид Данилова, отпускал. Куртку ему дал Жак. Вместе со значком.
– Что там было, в особняке? – спросил он во второй вечер.
– Не помню, – честно ответил Данилов. – Огонь.
– Нужно было уходить. Оставаться было бессмысленно. Данилов кивнул.
– Ты ведь остался из-за девчонки... Она все равно погибла. Серж Кутасов видел, как машину расстреляли из гранатомета. Ты остался жив чудом. Все погибли. Глупо было погибать просто так.
– Погибать всегда неумно.
– Я просто устал. Ты ведь понимаешь? Устал.
– Понимаю.
Данилов не лукавил: он не осуждал Жака. Продажная смерть растлевает душу.
И от души не остается ничего. Только пустота.
У Жака осталось что-то. Он мечтал о белом домике с жалюзи, жене-толстушке, карапузах, кафе и палисаднике с цветами. Что здесь плохого? Ничего.
– Просто им не повезло, – повторил Жак.
– Да. Им не повезло.
– Знаешь, как называют тех, кто в этом особняке дожидается борта в Европу или на север Африки?
– Как?
– "Загнанные лошади". Когда в глазах не остается ничего, кроме тоски, человек готов умереть. – Жак усмехнулся криво. – Ты думаешь, все, кто здесь сидит сейчас, смогут жить там, вне войны? Многие вернутся. Потому что там их ждет тоска. А здесь – смерть. Всего лишь. А я собираюсь жить.
– Не так мало.
Больше они к этому разговору не возвращались. На третий день боль чуть ослабла, мир прояснился, и Данилов вдруг вспомнил... Он вспомнил и особняк Зубра, и домик Веллингтона. Он побывал везде. Особняк Зубра был пуст, но одна из его девчонок была еще там; она сказала коротко и просто:
– Хозяина убили. – Помолчала, улыбнулась, показала на еще маленький, но уже округлившийся животик:
– Но он не исчез. Он был слишком отважен, чтобы пропасть совсем. Его кровь оросила землю, и на этой земле будет жить его ребенок. Это справедливо.
Нашел Данилов и кафе, в котором впервые встретил Веллингтона. За столиком сидел все тот же тощий негр в рваной соломенной шляпе. Он любовался закатом.
Увидел Данилова, вздохнул, а на вопрос о докторе ответил скупо:
– Ты приходил за душой доктора Белла, чужак? Ты и забрал ее. Больше для тебя здесь ничего нет.
– О белой девушке с золотыми волосами вы ничего не знаете?
– Она там же, где доктор. В стране закатов и восходов. Им там хорошо. А ты – возвращайся в свою страну.
«Возвращайся в свою страну...» Что ждет его там? Полная независимость. И полная неприкаянность. Может быть, ждет что-то еще? Надежда на лучшее? А что есть лучшее? Все уже было и кончилось.
Вечерами Данилов сидел с «загнанными лошадьми» за столом, пил местное дешевое вино, заедал хлебом. Все чувства будто замерли в нем; словно непрозрачная пленка укутала все, что случилось за этот месяц, как и то, что произошло несколько дней назад. Осталась только пустота.
Порой они пели на смешанном франко-германском наречии старинные солдатские песни; одну Данилов даже запомнил; мелодия ее была грустна и протяжна, слова...
Слова Данилов понимал плохо, улавливал только смысл и даже записал потом для себя:
Без покоя, без сна, без конца, без начала, без стона
Покоряемся времени, лучших не зная времен.
Без иллюзий, без слов, без баллад колокольного звона
Удаляемся в ночь, не наследуя Имя Имен.
И бредем по песку в ограниченном смутном пространстве,
И братаемся с жизнью, пока не настигла тоска...
Над гробницами снов остывает в немом постоянстве
Злая тень Командора, чужая, как шорох песка.
Мы уходим в закат. Нас ведут грозовые зарницы.
От креста до Христа – расстоянье в один легион.
Вспоминаем в ночи наших женщин усталые лица.
Пропадаем без дней в перекрестьях чужих оборон.
Может, будет рассвет? Без лукавства, без зла, без печали?
И воскреснет любовь, и душе отпоются грехи...
Все, о чем мы. так долго, так глухо и тщетно молчали,
Растревоженной правдой вернется в ветра и стихи.
И пока белый Ангел над нами тихонько кружится,
И пока черный ворон латает ветшающий кров,
Бредит в душах рассвет, и любимых далекие лица
Воскрешают любовь из лучистой стихии костров
Без покоя, без сна, без конца, без начала...
Стихотворение Петра Катериничева «Песня пропавшего легиона».
С Черного континента Данилов улетел в апреле. Странно, но кредитка действовала, как осталась действительной и испанская виза, и он даже провел несколько дней в Толедо. После Африки город показался ему просто музеем великой цивилизации конкистадоров, канувшей в века...
В Москву Данилов полетел к Благовещению. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, рассматривал медленно проплывающие далеко внизу ухоженные поля и крохотные, игрушечные поселки... Закрыл глаза... «Недавно гостил я в чудесной стране...» Океан казался бескрайним, как небо, и упругая податливость воды была как упругая податливость девушки, любившей так искренно и так безнадежно...
Потом подумалось, что нет в этом мире никакого заговора, как нет и приговора, а есть лишь неуют, нелепица и бессмыслица... И может быть, немного счастья, мимолетного, будто солнечный зайчик на стекле ранним утром, когда тебе только пять лет и день кажется долгим, как жизнь, а жизнь – ясной, как день... А потом Данилов заснул.
...Ему снилось, как черные тени, оттесняемые вспышками молний, загнанно мечутся среди обломков скал, под сводами лесов, как приникают они к земле на выжженном ковре саванн, словно затаившиеся стрелки... Но время их наступает, и они цар-ствуют повсюду; редкие всполохи уходящих зарниц лишь оттеняют густоту мрака, полного желтых звериных глаз;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
...А потом – Данилов снова увидел, океан, и почувствовал дыхание бриза, и брел, пошатываясь, по самой кромке прибоя, все желая догнать ту девчонку из сна... «Жизнь моя, иль ты приснилась мне...» Нет, это была не Россия... Данилов лежал на спине, чувствуя тепло земли, смотрел в бездонное небо и видел звезды. Звезды были другие, словно он попал на иную планету. Но страха не было. Может быть, потому, что только человек знает, что смертен, и... знание это ложно. Страх – это расплата за то, что люди называют разумом.
Глава 82
Олега подобрал грузовик с легионерами. Его затащили в кузов, усадили на скам,ью.
– Данилов? – спросил кто-то.
Олег поднял взгляд, но не узнал спрашивающего.
– Да не ответит он, Жак. Долбануло крепко. Контузия. По машине, наверное, ахнули из базуки.
– Понятно.
– Отработался парень. Как и мы. Он в Тунисе, у Мишеля контракт подписывал?
– Не знаю.
– Если у Мишеля, то пролет. У того – никаких страховок. Я шесть лет назад с ним на Эритрею подписывался. Хорошо – ноги унес. А денег – шиш. Только аванс.
Срок контракта не вышел, вот и оказался на бобах.
– Там что, ранение не обговаривалось?
– Нет. Зато теперь стал умнее. – Парень закатал рукав. – Царапнуло легко, а пятнадцать «кусков» гарантийка. Это по-любому. Парень, ты с нами полетишь?
Данилов только пожал плечами. Смысл слов доходил до него смутно. Как и то, где он вообще находится.
– Да не приставай ты к нему. Видишь – он уже летает.
– Пусть летает. Лишь бы шею не свернул.
Трое суток Данилов провел в заброшенной казарме. И жил как в мороке. Днями выезжал, мотался на приписанном к казарме полуживом советском «уазике» по Кидрасе и просто всматривался в лица. Он помнил только одно имя: Элли. И еще – лица. Ни фамилий, ни адресов. Пару раз его останавливал патруль, но, увидев значок легиона, тускло блестевший на куртке, и оценив потрепанный вид Данилова, отпускал. Куртку ему дал Жак. Вместе со значком.
– Что там было, в особняке? – спросил он во второй вечер.
– Не помню, – честно ответил Данилов. – Огонь.
– Нужно было уходить. Оставаться было бессмысленно. Данилов кивнул.
– Ты ведь остался из-за девчонки... Она все равно погибла. Серж Кутасов видел, как машину расстреляли из гранатомета. Ты остался жив чудом. Все погибли. Глупо было погибать просто так.
– Погибать всегда неумно.
– Я просто устал. Ты ведь понимаешь? Устал.
– Понимаю.
Данилов не лукавил: он не осуждал Жака. Продажная смерть растлевает душу.
И от души не остается ничего. Только пустота.
У Жака осталось что-то. Он мечтал о белом домике с жалюзи, жене-толстушке, карапузах, кафе и палисаднике с цветами. Что здесь плохого? Ничего.
– Просто им не повезло, – повторил Жак.
– Да. Им не повезло.
– Знаешь, как называют тех, кто в этом особняке дожидается борта в Европу или на север Африки?
– Как?
– "Загнанные лошади". Когда в глазах не остается ничего, кроме тоски, человек готов умереть. – Жак усмехнулся криво. – Ты думаешь, все, кто здесь сидит сейчас, смогут жить там, вне войны? Многие вернутся. Потому что там их ждет тоска. А здесь – смерть. Всего лишь. А я собираюсь жить.
– Не так мало.
Больше они к этому разговору не возвращались. На третий день боль чуть ослабла, мир прояснился, и Данилов вдруг вспомнил... Он вспомнил и особняк Зубра, и домик Веллингтона. Он побывал везде. Особняк Зубра был пуст, но одна из его девчонок была еще там; она сказала коротко и просто:
– Хозяина убили. – Помолчала, улыбнулась, показала на еще маленький, но уже округлившийся животик:
– Но он не исчез. Он был слишком отважен, чтобы пропасть совсем. Его кровь оросила землю, и на этой земле будет жить его ребенок. Это справедливо.
Нашел Данилов и кафе, в котором впервые встретил Веллингтона. За столиком сидел все тот же тощий негр в рваной соломенной шляпе. Он любовался закатом.
Увидел Данилова, вздохнул, а на вопрос о докторе ответил скупо:
– Ты приходил за душой доктора Белла, чужак? Ты и забрал ее. Больше для тебя здесь ничего нет.
– О белой девушке с золотыми волосами вы ничего не знаете?
– Она там же, где доктор. В стране закатов и восходов. Им там хорошо. А ты – возвращайся в свою страну.
«Возвращайся в свою страну...» Что ждет его там? Полная независимость. И полная неприкаянность. Может быть, ждет что-то еще? Надежда на лучшее? А что есть лучшее? Все уже было и кончилось.
Вечерами Данилов сидел с «загнанными лошадьми» за столом, пил местное дешевое вино, заедал хлебом. Все чувства будто замерли в нем; словно непрозрачная пленка укутала все, что случилось за этот месяц, как и то, что произошло несколько дней назад. Осталась только пустота.
Порой они пели на смешанном франко-германском наречии старинные солдатские песни; одну Данилов даже запомнил; мелодия ее была грустна и протяжна, слова...
Слова Данилов понимал плохо, улавливал только смысл и даже записал потом для себя:
Без покоя, без сна, без конца, без начала, без стона
Покоряемся времени, лучших не зная времен.
Без иллюзий, без слов, без баллад колокольного звона
Удаляемся в ночь, не наследуя Имя Имен.
И бредем по песку в ограниченном смутном пространстве,
И братаемся с жизнью, пока не настигла тоска...
Над гробницами снов остывает в немом постоянстве
Злая тень Командора, чужая, как шорох песка.
Мы уходим в закат. Нас ведут грозовые зарницы.
От креста до Христа – расстоянье в один легион.
Вспоминаем в ночи наших женщин усталые лица.
Пропадаем без дней в перекрестьях чужих оборон.
Может, будет рассвет? Без лукавства, без зла, без печали?
И воскреснет любовь, и душе отпоются грехи...
Все, о чем мы. так долго, так глухо и тщетно молчали,
Растревоженной правдой вернется в ветра и стихи.
И пока белый Ангел над нами тихонько кружится,
И пока черный ворон латает ветшающий кров,
Бредит в душах рассвет, и любимых далекие лица
Воскрешают любовь из лучистой стихии костров
Без покоя, без сна, без конца, без начала...
Стихотворение Петра Катериничева «Песня пропавшего легиона».
С Черного континента Данилов улетел в апреле. Странно, но кредитка действовала, как осталась действительной и испанская виза, и он даже провел несколько дней в Толедо. После Африки город показался ему просто музеем великой цивилизации конкистадоров, канувшей в века...
В Москву Данилов полетел к Благовещению. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, рассматривал медленно проплывающие далеко внизу ухоженные поля и крохотные, игрушечные поселки... Закрыл глаза... «Недавно гостил я в чудесной стране...» Океан казался бескрайним, как небо, и упругая податливость воды была как упругая податливость девушки, любившей так искренно и так безнадежно...
Потом подумалось, что нет в этом мире никакого заговора, как нет и приговора, а есть лишь неуют, нелепица и бессмыслица... И может быть, немного счастья, мимолетного, будто солнечный зайчик на стекле ранним утром, когда тебе только пять лет и день кажется долгим, как жизнь, а жизнь – ясной, как день... А потом Данилов заснул.
...Ему снилось, как черные тени, оттесняемые вспышками молний, загнанно мечутся среди обломков скал, под сводами лесов, как приникают они к земле на выжженном ковре саванн, словно затаившиеся стрелки... Но время их наступает, и они цар-ствуют повсюду; редкие всполохи уходящих зарниц лишь оттеняют густоту мрака, полного желтых звериных глаз;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141