— Снасти эти принадлежат браконьерам, мы их конфисковали.— И рассказал, что после работы и в конце недели объезжает на лодке угодья кооператива и всякий раз ловит с поличным этот сброд. Они таскают рыбу даже из верш и орудуют в водоемах интенсивной эксплуатации, будто их арендовали. Теперь он спокойно допил свой остывший кофе, улыбнувшись, показал здоровые зубы и любезно признался, что в самом деле сильно перегружен, раздражен и иной раз бывает несправедлив.— Подчас мне не остается другого выхода, приходится прибегать к крутым мерам, чтобы восстановить дисциплину и порядок,— сказал он, отер со лба пот, поднялся и, опершись руками о стол, кивнул в сторону окна.— Можете мне поверить, я бы с радостью сегодня же бросил всю эту мороку и спокойненько удил бы себе рыбу в Голубом озере. Знаете вы кого-нибудь, кто согласился бы меня здесь заменить?
— Разве о том речь? — сказал дядя Ганс.
Он стоял, прислонившись к двери, удивленный и озадаченный способностью этого человека мгновенно преображаться. Ни тени вызова или беспомощности, Хинц с горячностью доказывал, что всякий кому не лень на него нападает, критикует, донимает мелочами, преследует и угрожает жалобами и судом.
— Сверху меня шпыняют, а я — так не смей, я должен входить в положение каждого, но как я сам выхожу из положения — никого не интересует,— с горечью признался он.— Я прилип к этому креслу, тут вы совершенно правы, меня к нему прилепили. Никто не желает поменяться со мною местами, было бы чудом, если бы вы такого нашли.
— Нет, я такого не знаю, никогда на этот счет не задумывался,— сказал дядя Ганс.
Он был здесь посторонним, соседом ученого-рыбовода, жителем этой деревни, которая никак не могла успокоиться и потому никого не оставляла в покое. Но ни Феликс, ни Пьетка, ни Эрлер, ни старики и молодежь, что в последние недели и месяцы заставляли о себе говорить, не годились па это место. Даже дипломированный инженер по рыбоводству, ныне выращивающий спаржу, Бёниш, никак не подходил, да и никто в округе, изображенной на карте, висевшей над седой головой рыбака Хинца. Он начал учеником у Пьетки, благодаря своей добросовестности и усердию выдвинулся, стал рулевым, а потом и бригадиром, руководителем производ-
ства, и вот уже три года, как стал председателем, хотя всю квалификацию приобрел лишь на краткосрочных курсах и зимних семинарах, и теперь отвечал за работу более трехсот человек и за миллионные ценности.
— Лучший будет лишь тогда, когда лучшего найдут,— не без лукавства мудро уронил на прощание Хинц. Дружелюбно протянул дяде Гансу руку, извинился, что вынужден кончить на этом разговор, за дверью уже собралась целая толпа.— Вы же знаете — «пытки ожиданием», «бюрократическая спесь»,— пошутил он.— Вы уж извините, но я ведь понял, что вас сюда привело.
Понял ли? «Если Хинц лишится своего поста, это будет нуль,— не раз повторял Феликс.— Он живет только ради кооператива и думает, что кооператив живет, существует и падет вместе с ним и ради него. Достойный сожаления, но опасный человек».
25
Теперь небо хмурилось, лес заволокло туманом, а Голубое озеро отодвинулось куда-то в мглистую даль. Весна в Зандберге, оптимизм на страницах ежедневных газет, все еще надежда и мир.
— Это главное,— сказал дядя Ганс Феликсу, который в последнее время каждый вечер приходил, садился только после приглашения, не задавал никаких вопросов и вел себя так, словно не ожидал уже ни поддержки, ни помощи, а разве что чуда.
— А чего же вы ожидали? — пожимая плечами, заметил он, когда узнал о визите к Хинцу.— Всякий, кто хотя бы дважды его видел, знает двадцать его обличий, десяток из них может испепелить, ну а для нашего брата достаточно и одного. Ах, одних насупленных бровей достаточно, чтобы дать делу ход, и тут не помогут ни униженность, ни угодливость, спасайся бегством, вовремя и зигзагом, как заяц. Я вот упустил время.
— О рок, свершись и раздави меня! — возразил дядя Ганс с горькой усмешкой.— Хватит! Чтобы скулить и спасаться бегством, я уже слишком стар, да и от других не люблю такое слышать.
Он сам был не в лучшем настроении: вернувшись домой, он застал Матиаса горько плачущим, исчезла ящерица, хотя Феликс поверх банки и натянул марлю и крепко перевязал ее бечевкой.
— Точно испарилась! Все поиски оказались напрасными: в доме и в са
на дороге и краю поля, на соседнем участке.
— Да, такой прыткости человеку не дано, так нашему брату никогда не спрятаться,— сказал Феликс и обещал другую, как только солнце пригреет грядки со спаржей Бёниша.— Я теперь там часто бываю; мы вовсе не сокрушаемся, напротив, мы смеемся над Хинцем.
— Но если всерьез, кто мог бы заменить Хинца? — спросил дядя Ганс; он не мог отделаться от мысли, что это самый больной вопрос, который намеренно не замечают или обходят, поскольку никто не желает брать на себя ответственность, так что даже такой проблемы не ставится.— Смеяться в сторонке может каждый, а вот отобрать кормило из рук того, кто плохо управляет,— дело другое. Надо ведь доказать, что ты это лучше можешь.
— Конечно,— ответил Феликс, но уклонился от прямого ответа.
Он упомянул свой договор, который предусматривал руководящую должность, возможность исследовательской работы для его диссертации, самостоятельность. Но на более высокий пост он не рвался, это не в его духе. Бёниша также нельзя обвинить в чрезмерном честолюбии или карьеризме.
— Мы хотим привести в соответствие теорию и практику на основании новейших данных,— пояснил он.— Но, конечно, я бы сюда не приехал, не имей я перспективы, теперь же она равна нулю.
На экране телевизора мелькали цветные изображения государства термитов, обосновавшихся на стволе дерева, отчего корни дерева погибли, а листья увяли. Африка перестала быть страной чудес, один учившийся с Феликсом студент, с которым он особенно дружил, был из Ганы.
— Его звали Уинстон Черчилль, такие вот имена давали они своим детям,— посмеиваясь, рассказал он.— Иногда у них дома в окно заползала змея, и ему снилось это еще в Кёпенике, и он, бывало, ночью кричал на соседней койке в общежитии Он уроженец Секонды, из племени рыболовов Фанти, недавно я получил от него письмо с приглашением. Весной они на сотнях лодок выходят в море и ловят больше рыбы, чем в состоянии привезти домой. Рыбы там хоть завались, наши траулеры теперь тоже там, и проезд мне ничего бы не стоил. Но Хинц не разрешил.
Феликс сказал это безо всякого сожаления, а тем более протеста. Его дом здесь, здесь хотел он сидеть в лодке и ловить рыбу, если уж ему нельзя населить свои сетные садки в Голубом озере карпами. Грузовик и несколько бочек он предпочел бы любой поездке. Только из-за Уинстона он осведомился в пароходстве и на вопрос о специальности ответил: «Рыбак, рыболовство во внутренних водах». Ему бы дали отдельную каюту, ялик у побережья Ганы, чтобы принять участие в весеннем выходе в море флотилии Фанти. Был заготовлен договор, но Феликс его не подписал, хотя к нему приезжали из Ростока.
— С дальним-то прицелом это было бы важно,— сказали ему.— Это рыбные банки будущего, и для вас тоже перспектива.
— В самом деле? — спросил дядя Ганс, которому никогда не приходили в голову столь удаленные возможности для Феликса.
Но в районе Зандберга у него вряд ли оставались хоть какие-то шансы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70