Когда же он утром завтракал с хозяевами, выпивал водочки, а речь заходила о том, что слишком часто теперь бьются окна, ему стоило большого труда не расхохотаться или не вытащить из кармана свои «счастливые» камни в доказательство, что вовсе не воробьи, ястребы или все усиливавшийся гул тракторов и автомобилей повинны в том, что стекла бьются, как предполагал иной глупец.
— А есть у тебя сейчас такой камень в кармане, с дыркой и на веревке? — спрашивала моя дочь, когда дядя Ганс рассказывал эту историю бог знает в который раз.
Она внимательно слушала, принимала все на веру, как чистую правду, в чем дядя Ганс всегда клялся. Похлопав но его карманам, она бывала глубоко разочарована, что там звякали только ключи и вовсе не было той уймы денег, что он получал за стекло.
— Деньги? — переспрашивал кто-нибудь из его братьев.— Да наживал ли ты когда-нибудь деньги, Ганс?
— Нет, никогда.
Волшебники вроде дяди Ганса могут все и не добиваются ничего. Они увязают в песке, иле и камышах, проплывают чуть-чуть и оказываются на острове Изола Белла в замке Борромео, но золото в их руках растекается дегтем. И кто знал, действительно ли старый Король, у которого остался маленький Ганс на берегу озера Лагов, хранил в своем сарае стекло? Может, помещик только нанимал его время от времени, чтобы замазать или вымыть окна? И, может, однажды, когда мальчуган помогал деду, случилась беда —груды осколков, проклятья и ругань, постыдное бегство.
Несмотря на все преувеличения, истории дяди Ганса все же не с потолка были взяты.
— Я так и не выучился по-настоящему ни одному ремеслу,— с улыбкой признавался дядя Ганс.— Волшебство ведь не ремесло, а искусство или что-то в этом роде. Оно осеняет человека, и человека либо в жар бросает, либо в холод.
Он рассказывал еще и еще, другие истории, которые всегда начинались у озера Лаго-Маджоре. Многое разрушила война, только не замок его мечты на дивных островах. Маленький Ганс остался ни с чем, когда один за другим умерли старые Короли. Где было ему жить, куда идти? Как выбиваться в люди, если у него ничего не было, кроме полинялой рубашки, поношенных штанов н башмаков? Вот и пришлось ему задуматься, что же тут делать человеку.
— Да, война,— говорил дядя Ганс,— войну и все, что с ней связано, я испытал на себе.
Дядя Ганс прерывал свой рассказ и показывал изогнутым большим пальцем вниз. Он не называл дат и вообще хранил в тайне, как же действительно протекала его жизнь. Во всяком случае, родной отец дяди Ганса, «вертопрах», как называл его кое-кто из родственников, погиб в первую мировую войну.
— Что значат какие-то разбитые стекла по сравнению с этим безумием,— пробурчал старик Король перед самой смертью.
Видимо, ночные набеги на окна получили все же огласку, этот постоянный звон стекла на тихом берегу озера не остался незамеченным, хотя и там уже грохотали танки и издалека доносился гром пушек.
С той поры и начались для мальчишки годы странствий, благодаря которым весь накопленный им жизненный опыт предстал перед ним в совсем ином свете. Он попадал в места, где сквозь выжженные пустые глазницы окон свистел ветер, а то и вовсе не осталось камня на камне. Однажды, после перестрелки, которую он чудом пережил, кое-как укрывшись в воронке, он увидел, что далеко вокруг всякие стекла, окна и оконные рамы разнесены, двери болтаются, дома превращены в развалины, вокруг высятся горы обломков и пыли. Спокойно и раздумчиво сунул он руку за камнями в карман своих брюк ощупал в последний раз эти «счастливые» камни, привязанные к веревке, и вышвырнул их невольно туда, где были некогда окна.
6
Никто и никогда не выверял скрупулезно историй, рассказанных дядей Гансом. Мой отец отмахивался от них с улыбкой, он не верил ни единому его слову.
— Что август не сварит, то сентябрь не сжарит,— замечал он ехидно, если бывало подходящее время года.
Отец на собственном опыте убедился, каково иметь дело с дядей Гансом, который еще совсем молодым появился у него в трамвайном депо, оборванный и небритый, в поисках работы, как многие в те годы.
— Ганс с озера Лаго-Маджоре, старший братец твоей жены,— представился он и попросил содействия и помощи, смиренный, так как ничего не мог предъявить, кроме своего искривленного пальца.
— Кто за это хоть что-нибудь даст? — огрызнулся отец.
Он часто повторял, когда бывал в хорошем настроении, любимую свою поговорку, хотя о тех, прошлых временах у него сохранились мрачные воспоминания.
— В трамвайном депо ценятся другие способности, там никого вокруг пальца не обведешь, а уж вокруг кривого — тем более.
А то, что ценилось, никогда не оборачивалось ни в пользу моего отца, ни в пользу моего дяди. Куда бы они в те времена ни попадали, им везде не везло, хотя оба, каждый по-своему, о многом мечтали. Быть может, отец переносил все это легче; он упорно, вопреки всем разочарованиям, держался своих суеверных поговорок. Двух-трех капель дождя, чуточку мокрого снега в Новый год хватало отцу для проблеска надежды, ибо поговорка гласила:
— В январе дождь льет — урожай в амбар несет. Это были поговорки и увертки, когда в тягостных ситуациях или разговорах отец не знал, как ему быть.
— Ничего не имею против переменчивой погоды,— говорил он тогда, чуть сбавив тон против обычного.— Если погода плохая, она может стать только лучше, а то и вовсе хорошей. Разве не так?
Тем самым отец выигрывал время на раздумье или хотя бы способен был опять смеяться. Чаще всего ему удавалось своим смехом улаживать ссоры и споры, избавляя людей от дурного настроения.
Дядю Ганса он в тот раз оставил посреди депо, а сам пошел к моторному вагону, дал свисток, ВСКОЧИЛ на подножку и даже крикнул: «Вагон отправляется!» — дабы четко и определенно показать, что он не какой-нибудь ноль без палочки, выскочка или, того больше, чужак.
— Что ж ты не остался на Лаго-Маджоре, Ганс? — спросил он еще раньше.— Раз там так расчудесно, на этих островах, и ветки с фруктами прямо в окно лезут, я бы остался, я б зубами в них впился.
Если бы мать не теребила отца, тот и пальцем не шевельнул бы, чтобы найти работу дяде Гансу. Да он ничего больше сделать не мог, как показать ему дорежу через рельсы, мимо стрелок и поворотных кругов в самый, самый грязный угол депо, где надо было пускать в ход вагонную смазку, ветошь, тряпки, совок и метлу.
— Там и я начинал, с самого малого,— сказал отец, посылая дядю Ганса в депо наудачу, ведь тот в жизни не видел, сколько всего нужно мыть, чистить, смазывать и ремонтировать у оставленного для мойки вагона после двух-трех дней работы на линии.
— Ну и хлев! — ругался дядя Ганс.— Одни дохлые мухи на окнах чего стоят!
О прочем он и не упоминал, казалось, ему особенно не по нутру была подсобная работа по протирке стекла.
— Неужели ты не понимаешь? — набрасывался он на отца, однако со своим положением мирился.
Вскоре наступило время, когда ему позволили заменять разбитые, треснувшие или донельзя загвазданные оконные стекла, в конце концов их стало столько, что до другой работы у него руки не доходили.
— Да как же это? — удивлялся отец.— Раньше у нас редко когда бились окна, только при аварии.
Какое-то время дядя Ганс носил, как и отец, форму трамвайщиков, с петлицами и эмблемами, но без начищенной до блеска сумки-кассы кондуктора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
— А есть у тебя сейчас такой камень в кармане, с дыркой и на веревке? — спрашивала моя дочь, когда дядя Ганс рассказывал эту историю бог знает в который раз.
Она внимательно слушала, принимала все на веру, как чистую правду, в чем дядя Ганс всегда клялся. Похлопав но его карманам, она бывала глубоко разочарована, что там звякали только ключи и вовсе не было той уймы денег, что он получал за стекло.
— Деньги? — переспрашивал кто-нибудь из его братьев.— Да наживал ли ты когда-нибудь деньги, Ганс?
— Нет, никогда.
Волшебники вроде дяди Ганса могут все и не добиваются ничего. Они увязают в песке, иле и камышах, проплывают чуть-чуть и оказываются на острове Изола Белла в замке Борромео, но золото в их руках растекается дегтем. И кто знал, действительно ли старый Король, у которого остался маленький Ганс на берегу озера Лагов, хранил в своем сарае стекло? Может, помещик только нанимал его время от времени, чтобы замазать или вымыть окна? И, может, однажды, когда мальчуган помогал деду, случилась беда —груды осколков, проклятья и ругань, постыдное бегство.
Несмотря на все преувеличения, истории дяди Ганса все же не с потолка были взяты.
— Я так и не выучился по-настоящему ни одному ремеслу,— с улыбкой признавался дядя Ганс.— Волшебство ведь не ремесло, а искусство или что-то в этом роде. Оно осеняет человека, и человека либо в жар бросает, либо в холод.
Он рассказывал еще и еще, другие истории, которые всегда начинались у озера Лаго-Маджоре. Многое разрушила война, только не замок его мечты на дивных островах. Маленький Ганс остался ни с чем, когда один за другим умерли старые Короли. Где было ему жить, куда идти? Как выбиваться в люди, если у него ничего не было, кроме полинялой рубашки, поношенных штанов н башмаков? Вот и пришлось ему задуматься, что же тут делать человеку.
— Да, война,— говорил дядя Ганс,— войну и все, что с ней связано, я испытал на себе.
Дядя Ганс прерывал свой рассказ и показывал изогнутым большим пальцем вниз. Он не называл дат и вообще хранил в тайне, как же действительно протекала его жизнь. Во всяком случае, родной отец дяди Ганса, «вертопрах», как называл его кое-кто из родственников, погиб в первую мировую войну.
— Что значат какие-то разбитые стекла по сравнению с этим безумием,— пробурчал старик Король перед самой смертью.
Видимо, ночные набеги на окна получили все же огласку, этот постоянный звон стекла на тихом берегу озера не остался незамеченным, хотя и там уже грохотали танки и издалека доносился гром пушек.
С той поры и начались для мальчишки годы странствий, благодаря которым весь накопленный им жизненный опыт предстал перед ним в совсем ином свете. Он попадал в места, где сквозь выжженные пустые глазницы окон свистел ветер, а то и вовсе не осталось камня на камне. Однажды, после перестрелки, которую он чудом пережил, кое-как укрывшись в воронке, он увидел, что далеко вокруг всякие стекла, окна и оконные рамы разнесены, двери болтаются, дома превращены в развалины, вокруг высятся горы обломков и пыли. Спокойно и раздумчиво сунул он руку за камнями в карман своих брюк ощупал в последний раз эти «счастливые» камни, привязанные к веревке, и вышвырнул их невольно туда, где были некогда окна.
6
Никто и никогда не выверял скрупулезно историй, рассказанных дядей Гансом. Мой отец отмахивался от них с улыбкой, он не верил ни единому его слову.
— Что август не сварит, то сентябрь не сжарит,— замечал он ехидно, если бывало подходящее время года.
Отец на собственном опыте убедился, каково иметь дело с дядей Гансом, который еще совсем молодым появился у него в трамвайном депо, оборванный и небритый, в поисках работы, как многие в те годы.
— Ганс с озера Лаго-Маджоре, старший братец твоей жены,— представился он и попросил содействия и помощи, смиренный, так как ничего не мог предъявить, кроме своего искривленного пальца.
— Кто за это хоть что-нибудь даст? — огрызнулся отец.
Он часто повторял, когда бывал в хорошем настроении, любимую свою поговорку, хотя о тех, прошлых временах у него сохранились мрачные воспоминания.
— В трамвайном депо ценятся другие способности, там никого вокруг пальца не обведешь, а уж вокруг кривого — тем более.
А то, что ценилось, никогда не оборачивалось ни в пользу моего отца, ни в пользу моего дяди. Куда бы они в те времена ни попадали, им везде не везло, хотя оба, каждый по-своему, о многом мечтали. Быть может, отец переносил все это легче; он упорно, вопреки всем разочарованиям, держался своих суеверных поговорок. Двух-трех капель дождя, чуточку мокрого снега в Новый год хватало отцу для проблеска надежды, ибо поговорка гласила:
— В январе дождь льет — урожай в амбар несет. Это были поговорки и увертки, когда в тягостных ситуациях или разговорах отец не знал, как ему быть.
— Ничего не имею против переменчивой погоды,— говорил он тогда, чуть сбавив тон против обычного.— Если погода плохая, она может стать только лучше, а то и вовсе хорошей. Разве не так?
Тем самым отец выигрывал время на раздумье или хотя бы способен был опять смеяться. Чаще всего ему удавалось своим смехом улаживать ссоры и споры, избавляя людей от дурного настроения.
Дядю Ганса он в тот раз оставил посреди депо, а сам пошел к моторному вагону, дал свисток, ВСКОЧИЛ на подножку и даже крикнул: «Вагон отправляется!» — дабы четко и определенно показать, что он не какой-нибудь ноль без палочки, выскочка или, того больше, чужак.
— Что ж ты не остался на Лаго-Маджоре, Ганс? — спросил он еще раньше.— Раз там так расчудесно, на этих островах, и ветки с фруктами прямо в окно лезут, я бы остался, я б зубами в них впился.
Если бы мать не теребила отца, тот и пальцем не шевельнул бы, чтобы найти работу дяде Гансу. Да он ничего больше сделать не мог, как показать ему дорежу через рельсы, мимо стрелок и поворотных кругов в самый, самый грязный угол депо, где надо было пускать в ход вагонную смазку, ветошь, тряпки, совок и метлу.
— Там и я начинал, с самого малого,— сказал отец, посылая дядю Ганса в депо наудачу, ведь тот в жизни не видел, сколько всего нужно мыть, чистить, смазывать и ремонтировать у оставленного для мойки вагона после двух-трех дней работы на линии.
— Ну и хлев! — ругался дядя Ганс.— Одни дохлые мухи на окнах чего стоят!
О прочем он и не упоминал, казалось, ему особенно не по нутру была подсобная работа по протирке стекла.
— Неужели ты не понимаешь? — набрасывался он на отца, однако со своим положением мирился.
Вскоре наступило время, когда ему позволили заменять разбитые, треснувшие или донельзя загвазданные оконные стекла, в конце концов их стало столько, что до другой работы у него руки не доходили.
— Да как же это? — удивлялся отец.— Раньше у нас редко когда бились окна, только при аварии.
Какое-то время дядя Ганс носил, как и отец, форму трамвайщиков, с петлицами и эмблемами, но без начищенной до блеска сумки-кассы кондуктора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70