Не будь флемминговских опасливых сентенций, словно защищавших балкон отеля, одна его рука твердо держала бы руль, другая — пистолет. Гитлер убит или не убит? Война будет или нет? Он был довольно далеко, на сотню-другую метров, если б повезло, отплыл бы на своей лодке от места происшествия, но потом лодку остановили бы, захватили, его самого скрутили бы, стерли с лица земли.
Король вышел из всех передряг целым и невредимым, вернулся с войны и из плена — тридцатилетним, но едва не глубоким стариком, без сил, пристыженный. Ведь он прибавил себе десять лет и предъявил чужие документы, чтобы скорее попасть домой.
— Все это теории,— сказал он, снял герб, нарисованный Флеммингом, со стены, подошел с ним к полке с книгами и засунул его далеко за тома Ленина.
Наконец-то он снова рассмеялся над самим собой, увидев пляшущие на солнце пылинки, пылинки с книг, хотя это были книги, которыми он чаще всего пользовался.
Да, солнце ослепило его, когда он повернулся к окну. Серо-желтые клубы тумана плыли от реки, заполняли на высоте человеческого роста узкую улицу и лишь слегка отступали от провалов между домами, так что спешившие прохожие выходили, казалось, из ниоткуда и исчезали в никуда.
Король испугался, когда на какую то долю секунды увидел в полосе света Катю, с надеждой поднявшую взгляд наверх, на эркер, где он стоял. Но, прежде чем она его увидела, прежде чем он открыл окно и подал ей знак, она нырнула в туман; еще различимая вначале, она потом словно растворилась, исчезла бесследно, пропала.
Неужели он ее потеряет из-за того, что неожиданно объявился этот ребенок?
— Где тот человек, который трижды был во Вьетнаме?— спросила Катя и, расспрашивая всех;- разыскала его, когда он где-то читал лекции о своих поездках.
Встреча была случайной, без всяких сложностей, любопытство с обеих сторон, прежняя доверительность.
— С ума сойти можно,— сказала Катя Королю после доклада, она задавала вопросы, интересовалась подробностями.
— После войны мы думали, что такого никогда больше не будет. Мало было того, что мы делали! Нужно было действовать еще решительнее!
Он вспомнил о лодке паромщика, о потерянном пистолете и кое о чем еще, и кое-что хоть и колебался, но ей рассказал. Впервые — за вторую половину прожитой им жизни — он нарушил молчание. Только старый Флемминг был посвящен в его дела, но Флемминг говорил о прошлом шепотом и намеками.
— Отель «Бельвю», от него камня на камне не осталось, здесь он был, что ли?
Ни слова не проронил больше старик после войны на дрезденском берегу Эльбы, ни разу не признался, какую ужасающую ошибку мог тогда совершить один человек и как далеко могло занести его, бывшего так близко к цели.
Катя была на десять лет моложе Короля, она только по книгам знала то время, которое его формировало, бросало из стороны в сторону и заставило взяться за пистолет.
— Без пяти минут герой,— сказала Катя,— ты бы везде стоял каменным памятником, если бы дело не сорвалось.
Она рассмеялась, обняла его, чужими они друг другу уже не были, до героя он не дотянул, стало быть, ей не
нужно очень уж задирать голову, чтобы смотреть на него.
— Но если бы ты был каменный, на постаменте,— сказала она как-то раз, только приблизительно понимая, чего коснулась,— так представь себе — я и весь мир были бы без тебя.
Мысль эта была странной и одновременно отрезвляющей— видеть себя высеченным из камня молодым парнем, как тот юный барабанщик, красногвардеец, о котором поется в песне. В лучшем случае о нем время от времени вспоминали бы, размахивали бы флагами, клали к подножию венки и держали речи. На Рыночной площади маленького города неподалеку от легендарного Лаго-Маджоре или на реальном берегу Эльбы стояла бы, возможно, статуя из бронзы, песчаника, гранита или мрамора.
— Здесь увидел свет великий человек, отсюда целеустремленно зашагал по жизненному пути спаситель человечества,— слышал он выкрики оратора, обращенные к толпе, терпеливо, ничего не понимая, со скучающим видом стоящей вокруг, присланной сюда на ежегодное празднество, повод которому давало далекое мрачное прошлое. А кто бы уж вспомнил о Гитлере, фюрере с усиками, правившем недолгое время и приказавшем построить автостраду, которую все равно построили бы? Ну да, он хотел войны, но нашелся человек, который распознал грядущую опасность и с оружием в руках встал на пути грозящего всем бедствия.
— Но был ли в этом поступке смысл? — слышались перешептывания среди молодежи.— Покушение же совсем не тот путь, это ложный путь, террором не изменить ход мировой истории, даже наоборот!
Королю приятно было, что эти размышления вызывают у него улыбку, что он может наконец шагнуть навстречу Кате, которая вошла в комнату. По меньшей мере уже лет пять знали они, что единодушны в своем мнении, такова уж правда — он не создан для памятника.
— Я никак не успевала раньше,— сказала Катя, обнимая его.
Его губы, коснувшись ее волос, ее уха, прошептали:
— Как же хорошо, что ты здесь.
Кивнув, она еще теснее прижалась к нему, задохнувшись от бега.
— Я всегда здесь,— ответила она,— это тебе надо чаще бывать здесь, а так все в порядке. Разве что мне недостает того же, чего и тебе недостает.
21
Досады друг на друга у них никогда не было, и тайн друг от друга тоже, и никогда не должно было быть. Ему незачем было говорить ей, о чем он разговаривал с соседями. Она знала его авантюристические склонности и страсть расцвечивать самые простые жизненные факты. На завтрашний вечер на письменном столе лежали билеты в театр, пьесу Катя знала и разделяла мнение о ней Короля. Без лишних слов договорились они о домашних делах: белье надо разобрать, чемодан для его поездки уложить, друзья хотели приехать к ним на выходные — в Зандберг или сюда, но он, видимо, уже уедет.
— Присядь, выкури сигарету,— усадил Король Катю,— возможно, мне придется дня через три уехать на Восток.
Король, закурив, сел к письменному столу, а когда раздался телефонный звонок, снял с аппарата трубку и положил на стол. Так уж было у них заведено, когда приходила Катя и он бывал дома,— они разрешали себе спокойных четверть часа.
— Присядь же,— повторил он, кивнув ей, и показал на кресло в углу между книжными полками, где она всегда сидела и курила.
— Нет, с этим пороком кончаю! — возразила Катя, достала пачку сигарет из сумки и швырнула в корзину.— Больше не курю!
Она небрежно откинулась на спинку кресла, положила ногу на ногу, предварительно сбросив туфли, и, покачивая носком, смотрела на Короля серьезно и решительно.
— С сегодняшнего утра, а точно — с девяти часов,— добавила она, помолчав секунду,— но ты не принимаешь мои слова всерьез!
Она бросила лишь мимолетный взгляд на конверт, на статью в газете, обведенную красной рамкой, и на извещение о смерти.
— Тебя, видно, что:то так сильно занимает, что ты ни о чем меня не спрашиваешь?
Нет, он не догадывался, чего она от него хотела. Не
был он из камня, не был и памятником на Рыночной площади, гранитно- или мраморно-холодным, нет, никогда не был. В ту пору, когда он едва не угодил на постамент, он, присмирев, мигом смешался с простыми смертными, стал солдатом, ефрейтором, обладателем знака за ранение, пленным. Нет, героем его никак не назовешь. У него были жена и ребенок, когда он вернулся из русских степей, сорока лет от роду, согласно документам, в действительности же — тридцати, с бледным лицом, вспыхивающим от стыда, стоило ему задуматься о себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Король вышел из всех передряг целым и невредимым, вернулся с войны и из плена — тридцатилетним, но едва не глубоким стариком, без сил, пристыженный. Ведь он прибавил себе десять лет и предъявил чужие документы, чтобы скорее попасть домой.
— Все это теории,— сказал он, снял герб, нарисованный Флеммингом, со стены, подошел с ним к полке с книгами и засунул его далеко за тома Ленина.
Наконец-то он снова рассмеялся над самим собой, увидев пляшущие на солнце пылинки, пылинки с книг, хотя это были книги, которыми он чаще всего пользовался.
Да, солнце ослепило его, когда он повернулся к окну. Серо-желтые клубы тумана плыли от реки, заполняли на высоте человеческого роста узкую улицу и лишь слегка отступали от провалов между домами, так что спешившие прохожие выходили, казалось, из ниоткуда и исчезали в никуда.
Король испугался, когда на какую то долю секунды увидел в полосе света Катю, с надеждой поднявшую взгляд наверх, на эркер, где он стоял. Но, прежде чем она его увидела, прежде чем он открыл окно и подал ей знак, она нырнула в туман; еще различимая вначале, она потом словно растворилась, исчезла бесследно, пропала.
Неужели он ее потеряет из-за того, что неожиданно объявился этот ребенок?
— Где тот человек, который трижды был во Вьетнаме?— спросила Катя и, расспрашивая всех;- разыскала его, когда он где-то читал лекции о своих поездках.
Встреча была случайной, без всяких сложностей, любопытство с обеих сторон, прежняя доверительность.
— С ума сойти можно,— сказала Катя Королю после доклада, она задавала вопросы, интересовалась подробностями.
— После войны мы думали, что такого никогда больше не будет. Мало было того, что мы делали! Нужно было действовать еще решительнее!
Он вспомнил о лодке паромщика, о потерянном пистолете и кое о чем еще, и кое-что хоть и колебался, но ей рассказал. Впервые — за вторую половину прожитой им жизни — он нарушил молчание. Только старый Флемминг был посвящен в его дела, но Флемминг говорил о прошлом шепотом и намеками.
— Отель «Бельвю», от него камня на камне не осталось, здесь он был, что ли?
Ни слова не проронил больше старик после войны на дрезденском берегу Эльбы, ни разу не признался, какую ужасающую ошибку мог тогда совершить один человек и как далеко могло занести его, бывшего так близко к цели.
Катя была на десять лет моложе Короля, она только по книгам знала то время, которое его формировало, бросало из стороны в сторону и заставило взяться за пистолет.
— Без пяти минут герой,— сказала Катя,— ты бы везде стоял каменным памятником, если бы дело не сорвалось.
Она рассмеялась, обняла его, чужими они друг другу уже не были, до героя он не дотянул, стало быть, ей не
нужно очень уж задирать голову, чтобы смотреть на него.
— Но если бы ты был каменный, на постаменте,— сказала она как-то раз, только приблизительно понимая, чего коснулась,— так представь себе — я и весь мир были бы без тебя.
Мысль эта была странной и одновременно отрезвляющей— видеть себя высеченным из камня молодым парнем, как тот юный барабанщик, красногвардеец, о котором поется в песне. В лучшем случае о нем время от времени вспоминали бы, размахивали бы флагами, клали к подножию венки и держали речи. На Рыночной площади маленького города неподалеку от легендарного Лаго-Маджоре или на реальном берегу Эльбы стояла бы, возможно, статуя из бронзы, песчаника, гранита или мрамора.
— Здесь увидел свет великий человек, отсюда целеустремленно зашагал по жизненному пути спаситель человечества,— слышал он выкрики оратора, обращенные к толпе, терпеливо, ничего не понимая, со скучающим видом стоящей вокруг, присланной сюда на ежегодное празднество, повод которому давало далекое мрачное прошлое. А кто бы уж вспомнил о Гитлере, фюрере с усиками, правившем недолгое время и приказавшем построить автостраду, которую все равно построили бы? Ну да, он хотел войны, но нашелся человек, который распознал грядущую опасность и с оружием в руках встал на пути грозящего всем бедствия.
— Но был ли в этом поступке смысл? — слышались перешептывания среди молодежи.— Покушение же совсем не тот путь, это ложный путь, террором не изменить ход мировой истории, даже наоборот!
Королю приятно было, что эти размышления вызывают у него улыбку, что он может наконец шагнуть навстречу Кате, которая вошла в комнату. По меньшей мере уже лет пять знали они, что единодушны в своем мнении, такова уж правда — он не создан для памятника.
— Я никак не успевала раньше,— сказала Катя, обнимая его.
Его губы, коснувшись ее волос, ее уха, прошептали:
— Как же хорошо, что ты здесь.
Кивнув, она еще теснее прижалась к нему, задохнувшись от бега.
— Я всегда здесь,— ответила она,— это тебе надо чаще бывать здесь, а так все в порядке. Разве что мне недостает того же, чего и тебе недостает.
21
Досады друг на друга у них никогда не было, и тайн друг от друга тоже, и никогда не должно было быть. Ему незачем было говорить ей, о чем он разговаривал с соседями. Она знала его авантюристические склонности и страсть расцвечивать самые простые жизненные факты. На завтрашний вечер на письменном столе лежали билеты в театр, пьесу Катя знала и разделяла мнение о ней Короля. Без лишних слов договорились они о домашних делах: белье надо разобрать, чемодан для его поездки уложить, друзья хотели приехать к ним на выходные — в Зандберг или сюда, но он, видимо, уже уедет.
— Присядь, выкури сигарету,— усадил Король Катю,— возможно, мне придется дня через три уехать на Восток.
Король, закурив, сел к письменному столу, а когда раздался телефонный звонок, снял с аппарата трубку и положил на стол. Так уж было у них заведено, когда приходила Катя и он бывал дома,— они разрешали себе спокойных четверть часа.
— Присядь же,— повторил он, кивнув ей, и показал на кресло в углу между книжными полками, где она всегда сидела и курила.
— Нет, с этим пороком кончаю! — возразила Катя, достала пачку сигарет из сумки и швырнула в корзину.— Больше не курю!
Она небрежно откинулась на спинку кресла, положила ногу на ногу, предварительно сбросив туфли, и, покачивая носком, смотрела на Короля серьезно и решительно.
— С сегодняшнего утра, а точно — с девяти часов,— добавила она, помолчав секунду,— но ты не принимаешь мои слова всерьез!
Она бросила лишь мимолетный взгляд на конверт, на статью в газете, обведенную красной рамкой, и на извещение о смерти.
— Тебя, видно, что:то так сильно занимает, что ты ни о чем меня не спрашиваешь?
Нет, он не догадывался, чего она от него хотела. Не
был он из камня, не был и памятником на Рыночной площади, гранитно- или мраморно-холодным, нет, никогда не был. В ту пору, когда он едва не угодил на постамент, он, присмирев, мигом смешался с простыми смертными, стал солдатом, ефрейтором, обладателем знака за ранение, пленным. Нет, героем его никак не назовешь. У него были жена и ребенок, когда он вернулся из русских степей, сорока лет от роду, согласно документам, в действительности же — тридцати, с бледным лицом, вспыхивающим от стыда, стоило ему задуматься о себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70