Маленькая взъерошенная ворона, подпрыгивая, описывала вокруг мальчика круги, но приблизилась только тогда, когда мальчик застыл на месте, не смея дохнуть, тут птица стала зерно за зерном выклевывать из раковины.
С тех пор Ганс знал: силой воображения и притворством можно достичь многого, что кажется несбыточным. Он всю жизнь с благодарностью вспоминал учителя и взъерошенную ворону, ведь они навели его на эту мысль. И краденой раковиной очень дорожил, ставил ее на стол, когда впоследствии демонстрировал свои фокусы.
— Это она мне нашептала,— говорил он нам, детям, и показывал всегда одни и те же фокусы с игральными картами, шелковыми платками и шариками, которых мы не могли разгадать.
— Смотрите внимательно, слушайте,— кричал он нам неизменно.— Все люди хотят самого прекрасного, самого лучшего, нет, самого наилучшего! Самое-самое лучшее нам как раз подходит, а тут нам поможет только волшебство. Может, кто-нибудь знает, как иначе превратить трефового валета в туза червей?
Точно подброшенные чьей-то невидимой рукой, проплывали перед нашими глазами раскинутые веером карты, одна прилипала к стене, туз червей, и мы, завороженные, подхватывали за дядей магическое заклинание:
— Фокус-покус, бумбарлах!
4
Два или три года назад я поехал в Лагов, что в сорока километрах восточнее Франкфурта-на-Одере. Вдоль границы и реки по ту и по эту сторону — сосновые леса.
поля, луга, озера, деревни и несколько городков, названия которых я не запомнил. Куда я ехал, я осознал уже в пути, то ли глянув на дорожный указатель, то ли на карту автомобильных дорог. Однако же совсем не случайно оказался я на берегу того приветливого озера, которое было столь романтично преображено дядей Гансом.
Стояла солнечная погода, весна только начиналась, еще не толклись всюду туристы, на озере лишь единичные яхтсмены и байдарочники, кругом тишина, Мальчишки, на которых с удивлением таращилась стайка девчонок, босиком шлепали по холодной воде, плескались, брызгались. Мне показалось, что они вот-вот бросятся вплавь, нырнут и подерутся из-за трофея, который один из них достанет со дна озера. Раковину?
На заднем плане я, правда, видел не остров Изола Белла и не дворцы Борромео, а средневековый замок, выстроенный на косе, окруженный полуразвалившимися стенами и невысокими домишками, рядом колокольню и, возможно, школу, пестро раскрашенный фахверковый дом с резьбой по фронтону и на заборах, перед которыми толпились ребятишки. На рынке напротив — открытые прилавки под яркими навесами, плетеные корзины, глиняные горшки, блузки, платья и вышитые платки, и тут же рядом — яйца, капуста и отмытая до блеска морковь, жареное и печеное, и все — в облаке аппетитных ароматов. Я чуть не стал жертвой собственного воображения, представив себе, что время здесь остановилось и среди этой гущи телег, ярмарочной толпы, шныряющих под ногами кошек, собак, кур и голубей дядя Ганс — самый счастливый человек, как внушал он мне еще с детских лет. Скорее же всего, он ни разу не возвращался в этот городок, в который лишь к обеду, когда я уже осмотрелся в древних стенах, прибыли колонны автотуристов, нарушившие идиллическую тишину замка. Сам замок давно превратили в музей, а старинное здание с крестовым сводом, принадлежавшее рыцарям мальтийского ордена,— в роскошный отель с рестораном и кафе.
— Все тут изменилось,— сказал пожилой поляк, хорошо говоривший по-немецки, показывая мне гору Шпигельберг, где дядя пас овец.— Там теперь кемпинг, и он с каждым годом разрастается, занимает все больше и больше места.
Поляк посмеялся над толпами туристов, без неприязни говорил о прошлом — о войне и послевоенном периоде, о немцах, стариках, женщинах и детях, со всем своим скарбом покинувших некогда эти места.
— Теперь они иной раз приезжают со своими внуками, останавливаются перед домами, которые едва узнают, вглядываются, хотят увидеть, что из всего этого получилось.
Когда я назвал фамилию стариков, воспитавших Ганса, он пожал плечами.
— Король? Здесь не было королей, одни крестьяне.— Он показал на стену перед городской стеной, на голые кусты, надгробные камни.— Гляньте-ка там, а у нас никто не знает такой фамилии.
Но сохранились и документы — церковный реестр и полицейские акты, в них были точно занесены даты всех рождений, свадеб и смертей и, конечно же, даты семейства Королей, которые были бедными крестьянами. Я нашел даже даты регистрации их родителей, их дедов и бабок и более отдаленных предков, барщинных крестьян, что столетия назад построили у озера, на скалистой косе, которую то и дело заливало водой, укрепления и хижины, а позже и замок Поколение за поколением должны были они нести службу у бранденбургских рыцарей, позже — у мальтийских рыцарей, в чьи руки попал замок вместе с окружающими его деревнями, знатных, с головы до ног вооруженных членов духовно-рыцарского ордена, в длинных черных мантиях, с белыми крестами, на которых красовались орлы, рыцарей, каких можно было видеть на старинных, потемневших от времени картинах в музее замка Последний Король, упомянутый в документах, выполнял в дворянском поместье Лагов случайные работы: штукатурил стены, вставлял стекла, пока его не уволили и с помощью полиции не выдворили из города — он будто бы предумышленно бил дорогие стекла оранжереи в саду замка. И было это точно в том самом году, когда дядя Ганс покинул рай своего детства.
5
Прочитанная запись напомнила мне странную историю, которую дядя Ганс частенько рассказывал.
— Это не сказка для детей, а горькая правда,— серьезно и важно уверял он всех, но обращался в семейном кругу не к старшим, а к моим двоюродным братьям
и сестрам, к моему брату и ко мне, в последнее время еще к моим детям, его лучшим слушателям. И начинал всегда с описания природы вокруг легендарного Лаго-Маджоре, а также раковины, которую якобы выдул волшебник из прозрачного стекла.
— Из стекла выдул? Волшебник? — переспрашивали его.
Никто не хотел вот так вдруг поверить в чудеса, то и дело случавшиеся в дни его детства. Поэтому он ошеломлял своих слушателей для начала «доказательством»: распускал немного мыла в воде, дул в соломинку, и перед глазами слушателей плыли отливающие всеми цветами радуги мыльные пузыри.
— Точно так же выдувают стекло, этот жидкий песок, его можно окрасить, можно придать ему определенную форму или спрессовать, как ты того желаешь, подучить зеркала или оконные стекла, вообще всякие сокровища. Глядите!
Большой палец его, искривленный, точно серп молодого месяца, взлетал вверх, а кончик был белый, сплющенный, покрытый ороговевшей кожей и едва ли не прозрачный.
— С помощью этого пальца я вставил бесчисленное множество стекол в окопные рамы, только этим пальцем, без шпателя или ножа, с точностью до миллиметра, а держались стекла как влитые. Я выбирал себе самые лучшие заказы, самые большие окна, витрины, целые галереи и крыши из стекла. Люди называли меня «Лунный стекольщик», ведь я и по ночам умел работать со стеклом, хотя большинство людей даже днем не видят, что такое хорошее, чистое стекло.— Он протягивал нам обе руки и тихо, таинственно говорил: — Вот оно — самое лучшее стекло.
И тут уж никто из окружающих не сомневался больше, что у него в руках стекло, что он примеряет его в рамы, стеклит крыши и вдали от семейной суеты и всего мира возводит стеклянный дом, в котором мы сидим, слушаем его и удивляемся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
С тех пор Ганс знал: силой воображения и притворством можно достичь многого, что кажется несбыточным. Он всю жизнь с благодарностью вспоминал учителя и взъерошенную ворону, ведь они навели его на эту мысль. И краденой раковиной очень дорожил, ставил ее на стол, когда впоследствии демонстрировал свои фокусы.
— Это она мне нашептала,— говорил он нам, детям, и показывал всегда одни и те же фокусы с игральными картами, шелковыми платками и шариками, которых мы не могли разгадать.
— Смотрите внимательно, слушайте,— кричал он нам неизменно.— Все люди хотят самого прекрасного, самого лучшего, нет, самого наилучшего! Самое-самое лучшее нам как раз подходит, а тут нам поможет только волшебство. Может, кто-нибудь знает, как иначе превратить трефового валета в туза червей?
Точно подброшенные чьей-то невидимой рукой, проплывали перед нашими глазами раскинутые веером карты, одна прилипала к стене, туз червей, и мы, завороженные, подхватывали за дядей магическое заклинание:
— Фокус-покус, бумбарлах!
4
Два или три года назад я поехал в Лагов, что в сорока километрах восточнее Франкфурта-на-Одере. Вдоль границы и реки по ту и по эту сторону — сосновые леса.
поля, луга, озера, деревни и несколько городков, названия которых я не запомнил. Куда я ехал, я осознал уже в пути, то ли глянув на дорожный указатель, то ли на карту автомобильных дорог. Однако же совсем не случайно оказался я на берегу того приветливого озера, которое было столь романтично преображено дядей Гансом.
Стояла солнечная погода, весна только начиналась, еще не толклись всюду туристы, на озере лишь единичные яхтсмены и байдарочники, кругом тишина, Мальчишки, на которых с удивлением таращилась стайка девчонок, босиком шлепали по холодной воде, плескались, брызгались. Мне показалось, что они вот-вот бросятся вплавь, нырнут и подерутся из-за трофея, который один из них достанет со дна озера. Раковину?
На заднем плане я, правда, видел не остров Изола Белла и не дворцы Борромео, а средневековый замок, выстроенный на косе, окруженный полуразвалившимися стенами и невысокими домишками, рядом колокольню и, возможно, школу, пестро раскрашенный фахверковый дом с резьбой по фронтону и на заборах, перед которыми толпились ребятишки. На рынке напротив — открытые прилавки под яркими навесами, плетеные корзины, глиняные горшки, блузки, платья и вышитые платки, и тут же рядом — яйца, капуста и отмытая до блеска морковь, жареное и печеное, и все — в облаке аппетитных ароматов. Я чуть не стал жертвой собственного воображения, представив себе, что время здесь остановилось и среди этой гущи телег, ярмарочной толпы, шныряющих под ногами кошек, собак, кур и голубей дядя Ганс — самый счастливый человек, как внушал он мне еще с детских лет. Скорее же всего, он ни разу не возвращался в этот городок, в который лишь к обеду, когда я уже осмотрелся в древних стенах, прибыли колонны автотуристов, нарушившие идиллическую тишину замка. Сам замок давно превратили в музей, а старинное здание с крестовым сводом, принадлежавшее рыцарям мальтийского ордена,— в роскошный отель с рестораном и кафе.
— Все тут изменилось,— сказал пожилой поляк, хорошо говоривший по-немецки, показывая мне гору Шпигельберг, где дядя пас овец.— Там теперь кемпинг, и он с каждым годом разрастается, занимает все больше и больше места.
Поляк посмеялся над толпами туристов, без неприязни говорил о прошлом — о войне и послевоенном периоде, о немцах, стариках, женщинах и детях, со всем своим скарбом покинувших некогда эти места.
— Теперь они иной раз приезжают со своими внуками, останавливаются перед домами, которые едва узнают, вглядываются, хотят увидеть, что из всего этого получилось.
Когда я назвал фамилию стариков, воспитавших Ганса, он пожал плечами.
— Король? Здесь не было королей, одни крестьяне.— Он показал на стену перед городской стеной, на голые кусты, надгробные камни.— Гляньте-ка там, а у нас никто не знает такой фамилии.
Но сохранились и документы — церковный реестр и полицейские акты, в них были точно занесены даты всех рождений, свадеб и смертей и, конечно же, даты семейства Королей, которые были бедными крестьянами. Я нашел даже даты регистрации их родителей, их дедов и бабок и более отдаленных предков, барщинных крестьян, что столетия назад построили у озера, на скалистой косе, которую то и дело заливало водой, укрепления и хижины, а позже и замок Поколение за поколением должны были они нести службу у бранденбургских рыцарей, позже — у мальтийских рыцарей, в чьи руки попал замок вместе с окружающими его деревнями, знатных, с головы до ног вооруженных членов духовно-рыцарского ордена, в длинных черных мантиях, с белыми крестами, на которых красовались орлы, рыцарей, каких можно было видеть на старинных, потемневших от времени картинах в музее замка Последний Король, упомянутый в документах, выполнял в дворянском поместье Лагов случайные работы: штукатурил стены, вставлял стекла, пока его не уволили и с помощью полиции не выдворили из города — он будто бы предумышленно бил дорогие стекла оранжереи в саду замка. И было это точно в том самом году, когда дядя Ганс покинул рай своего детства.
5
Прочитанная запись напомнила мне странную историю, которую дядя Ганс частенько рассказывал.
— Это не сказка для детей, а горькая правда,— серьезно и важно уверял он всех, но обращался в семейном кругу не к старшим, а к моим двоюродным братьям
и сестрам, к моему брату и ко мне, в последнее время еще к моим детям, его лучшим слушателям. И начинал всегда с описания природы вокруг легендарного Лаго-Маджоре, а также раковины, которую якобы выдул волшебник из прозрачного стекла.
— Из стекла выдул? Волшебник? — переспрашивали его.
Никто не хотел вот так вдруг поверить в чудеса, то и дело случавшиеся в дни его детства. Поэтому он ошеломлял своих слушателей для начала «доказательством»: распускал немного мыла в воде, дул в соломинку, и перед глазами слушателей плыли отливающие всеми цветами радуги мыльные пузыри.
— Точно так же выдувают стекло, этот жидкий песок, его можно окрасить, можно придать ему определенную форму или спрессовать, как ты того желаешь, подучить зеркала или оконные стекла, вообще всякие сокровища. Глядите!
Большой палец его, искривленный, точно серп молодого месяца, взлетал вверх, а кончик был белый, сплющенный, покрытый ороговевшей кожей и едва ли не прозрачный.
— С помощью этого пальца я вставил бесчисленное множество стекол в окопные рамы, только этим пальцем, без шпателя или ножа, с точностью до миллиметра, а держались стекла как влитые. Я выбирал себе самые лучшие заказы, самые большие окна, витрины, целые галереи и крыши из стекла. Люди называли меня «Лунный стекольщик», ведь я и по ночам умел работать со стеклом, хотя большинство людей даже днем не видят, что такое хорошее, чистое стекло.— Он протягивал нам обе руки и тихо, таинственно говорил: — Вот оно — самое лучшее стекло.
И тут уж никто из окружающих не сомневался больше, что у него в руках стекло, что он примеряет его в рамы, стеклит крыши и вдали от семейной суеты и всего мира возводит стеклянный дом, в котором мы сидим, слушаем его и удивляемся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70