Так, в полном согласии, сидя плечом к плечу, они, казалось, ни о чем не беспокоились и ничего не страшились.
О присутствии дяди Ганса словно бы забыли. Супруги заговорили о детях, успокаивали друг друга, стараясь не расстраиваться из-за волнения малышей и всего огорчительного, что извне проникло в их дом. В частности, неуместного вопроса о гибели рыбы, так же как и растерянного молчания непрошеного посетителя, что уходил отсюда подавленный и после холодного прощания не спал всю ночь.
3
На следующее утро Матиас повел дядю Ганса к Голубому озеру, где за заборами и щитами возле камышей еще не везде растаял лед. В полыньях плавали снулые рыбы, которых несло по канавкам к берегу, и они колыхались у самых их ног, годовалые карпы длиною с палец, бледно-голубые у жабр, уже наполовину разложившиеся, распространявшие зловоние. В тумане, среди порыхлевшего, взломанного льда, они различили лодки. Рыбаки вылавливали мертвых карпов сотнями, тысячами. Нагруженный доверху грузовик пронесся мимо, кто-то крикнул дяде Гансу:
— Эй, вы, с ребенком, уходите, уходите!
Дядя Ганс отвел мальчика в сторону, ушел с ним на порядочное расстояние за щиты, заборы и поваленные березы. Но и здесь нанесло на берег мертвых рыб, на них слеталось воронье. На озере туман рассеялся, лодки, раскачиваясь и колотясь о лед, приближались к плавающим доскам с натянутыми сетями. Ничего живого не попадало в сачки рыбаков, вся годовалая молодь, что должна была перезимовать в сетных садках, погибла, видимо, задохнулась под заваленной снегом ледовой коркой. Одну лодку за другой заполняли печальным грузом, подгоняли к берегу и разгружали. Все рыбаки были налицо, возмущенные, озлобленные, один только Феликс отсутствовал.
Работали молча, многие рыбаки повязали себе рот платком, сгребали лопатой вонючую дохлятину и кидали в грузовик, а когда машина отъезжала, валились на землю. Гнетущую тишину нарушало только карканье воронья.
— Вон смотри! — вдруг крикнул Матиас и указал на крохотного карпика, который бодро плавал среди рыбьих трупов.
Матиас только и видел этого карпика, перелез через поваленные деревья, стоял, как зачарованный, в зарослях и знаками давал понять, что живая рыбешка подплывает к нему все ближе, тяжело дышит и плещется там, где лед взломан.
Дядя Ганс подошел к нему и взял его за руку.
— Пойдем, нам пора домой,— сказал он.
И эта рыбешка, движения которой прямо на глазах становились все более вялыми, не останется в живых. Дядя Ганс корил себя, что привел сюда с собой мальчика. Повальная смерть, видимо, не дошла до сознания малыша, но если эта одна рыбка скончается у него на глазах, он расстроится и разревется.
— Не все умерли,— заверил его дядя Ганс, надеясь, что говорит правду.
Ему едва не силком пришлось увести мальчика с берега озера, тот то и дело оборачивался и упирался, потому что все еще видел маленького карпа. Рыбаки молча, с недоумением наблюдали, как старик старался убедить малыша:
— Все хорошо, все опять будет хорошо. Лед растает, и большие рыбы, они сейчас прячутся на самой глубине, поплывут в камыши и выведут много-много маленьких
рыбок, совсем крошечных, крошечнее, чем вон та рыбешка.
По дороге домой дядя Ганс рассказал мальчику все, что знал о жизни рыб, впрочем не очень-то много. Охотнее всего он пошел бы с Матиасом к Феликсу, но понимал, что ничего утешительного от него сейчас не услышишь. И опять у ворот Феликса стояла машина, на ступеньках крыльца сидели оба мальчика и едва подняли головы, когда они с Матиасом проходили мимо. Потом в дверях показался полицейский.
Лишь с трудом дядя Ганс удерживал возле себя Матиаса, все рассказывая о рыбах, тающем льде и солнце, уже греющем землю и воду, хотя в этот день оно и скрывалось за тяжелыми темными тучами. Он и сам был измучен, возмущен и расстроен всем тем, что увидел с внуком в это утро.
— Сядь, отдохни,— сказал он внуку, когда они вошли в дом.
Однако Матиас меньше всего нуждался в отдыхе, ничто не могло его удержать после того, как дядя Ганс сел и замолчал. Мальчик убежал, обошел кругом дом Феликса, долго стоял у калитки, а потом взбежал на крыльцо и скрылся из глаз.
4
Что знал дядя Ганс о Феликсе Фидлере? Тот был в два раза моложе его, родом из Мекленбурга. «Упрямый, молчит как рыба,— говорили о нем в деревне,— а рыбаком не станет никогда».
Пока Феликс был пловцом, он ни о чем другом не думал, кроме бассейна, тренировок, следовавших одно за другим состязаниях, так в спешке проходили годы. Его рвение вознаграждалось, честолюбие находило подтверждение, воля была устремлена на единственную цель: быть в воде быстрее других.
Но всякий раз, прыгая в воду, ему приходилось делать над собой усилие. На старте он зажмуривался, входил в воду слишком или недостаточно глубоко, терял при этом решающие секунды и никогда не добивался грезившейся ему великой победы.
— Такова участь спортсмена, если ты не первая величина,— как-то разговорился он, стоя у забора.— А я
еще ребенком боялся воды. И все-таки пошел учиться рыбоводству, потому что меня как пловца соответственно продвигали и поощряли.
Дядя Ганс был явно в мрачном настроении, когда постучали и в комнату вошел маленький плотный человечек, седовласый, весьма самоуверенный и громогласный.
— Хинц,— с места в карьер представился он.— То, что вы рассказывали вашему малышу, сущая чепуха,— заявил он.— Рыба погибла, двести тысяч мальков, из них несколько десятков тысяч мы выловили. Такого еще свет не видывал, а тем более мой кооператив.
Это был председатель, что Хинц не преминул несколько раз повторить. «Мои карпы, мои озера»,— всячески подчеркивал он.
— Мои рыбаки крайне возмущены и требуют строжайшего наказания виновного,— при этом он устремил взгляд на дом Феликса, где на ступеньках крыльца все еще сидели двое его мальчиков, а с ними рядом Матиас.— Все это пустая болтовня, какой-то детский лепет,— возмущался Хинц.— Одни отговорки и увертки. Якобы дети Фидлера были больны, и оттого он не мог явиться на работу. Вы-то хоть что-нибудь заметили?
Дядя Ганс пожал плечами, причем довольно-таки холодно; этот тон и расспросы были не по душе моему дяде. К своему удивлению, он, однако, узнал, что Феликс отвечал за все рыбоводство кооператива, в том числе и за сетные садки в Голубом озере.
— На целую неделю он оставил их без присмотра, не делал проб воды, ровным счетом ничего,—заявил Хинц.— И вот, пожалуйста, катастрофа, а он мне все толкует о больном ребенке. Да был ли он вообще болен?
Мысли расплываются: они приходят, будто крохотные рыбешки, мертвые еще до того, как выплыть на волю. Голова — садок, выпускающий лишь то, что годно к жизни. В сетях подо льдом сквозная могила, которую сейчас спешно выгребают. Человек не рыба, рыба не человек — сплошь преувеличения и мало разумного!
— А когда здесь гниют лодки, сети, вороты, да мало ли что еще,— ответил дядя Ганс Хинцу,— и разрушается кирпич, стропила, земледельческие орудия, дорогие машины— кого это волнует? — Да, он видел мертвых рыбешек на берегу, с палец длиною, распухших, издающих вонь. Но дает ли это право списать и заклеймить человека, за его спиной шпионить и разоблачать? — Сперва надо выслушать того, кого это касается, и по возможности ему поверить.
Нет, большего он не знал о своем соседе, детях и стройке, которой не видать было конца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
О присутствии дяди Ганса словно бы забыли. Супруги заговорили о детях, успокаивали друг друга, стараясь не расстраиваться из-за волнения малышей и всего огорчительного, что извне проникло в их дом. В частности, неуместного вопроса о гибели рыбы, так же как и растерянного молчания непрошеного посетителя, что уходил отсюда подавленный и после холодного прощания не спал всю ночь.
3
На следующее утро Матиас повел дядю Ганса к Голубому озеру, где за заборами и щитами возле камышей еще не везде растаял лед. В полыньях плавали снулые рыбы, которых несло по канавкам к берегу, и они колыхались у самых их ног, годовалые карпы длиною с палец, бледно-голубые у жабр, уже наполовину разложившиеся, распространявшие зловоние. В тумане, среди порыхлевшего, взломанного льда, они различили лодки. Рыбаки вылавливали мертвых карпов сотнями, тысячами. Нагруженный доверху грузовик пронесся мимо, кто-то крикнул дяде Гансу:
— Эй, вы, с ребенком, уходите, уходите!
Дядя Ганс отвел мальчика в сторону, ушел с ним на порядочное расстояние за щиты, заборы и поваленные березы. Но и здесь нанесло на берег мертвых рыб, на них слеталось воронье. На озере туман рассеялся, лодки, раскачиваясь и колотясь о лед, приближались к плавающим доскам с натянутыми сетями. Ничего живого не попадало в сачки рыбаков, вся годовалая молодь, что должна была перезимовать в сетных садках, погибла, видимо, задохнулась под заваленной снегом ледовой коркой. Одну лодку за другой заполняли печальным грузом, подгоняли к берегу и разгружали. Все рыбаки были налицо, возмущенные, озлобленные, один только Феликс отсутствовал.
Работали молча, многие рыбаки повязали себе рот платком, сгребали лопатой вонючую дохлятину и кидали в грузовик, а когда машина отъезжала, валились на землю. Гнетущую тишину нарушало только карканье воронья.
— Вон смотри! — вдруг крикнул Матиас и указал на крохотного карпика, который бодро плавал среди рыбьих трупов.
Матиас только и видел этого карпика, перелез через поваленные деревья, стоял, как зачарованный, в зарослях и знаками давал понять, что живая рыбешка подплывает к нему все ближе, тяжело дышит и плещется там, где лед взломан.
Дядя Ганс подошел к нему и взял его за руку.
— Пойдем, нам пора домой,— сказал он.
И эта рыбешка, движения которой прямо на глазах становились все более вялыми, не останется в живых. Дядя Ганс корил себя, что привел сюда с собой мальчика. Повальная смерть, видимо, не дошла до сознания малыша, но если эта одна рыбка скончается у него на глазах, он расстроится и разревется.
— Не все умерли,— заверил его дядя Ганс, надеясь, что говорит правду.
Ему едва не силком пришлось увести мальчика с берега озера, тот то и дело оборачивался и упирался, потому что все еще видел маленького карпа. Рыбаки молча, с недоумением наблюдали, как старик старался убедить малыша:
— Все хорошо, все опять будет хорошо. Лед растает, и большие рыбы, они сейчас прячутся на самой глубине, поплывут в камыши и выведут много-много маленьких
рыбок, совсем крошечных, крошечнее, чем вон та рыбешка.
По дороге домой дядя Ганс рассказал мальчику все, что знал о жизни рыб, впрочем не очень-то много. Охотнее всего он пошел бы с Матиасом к Феликсу, но понимал, что ничего утешительного от него сейчас не услышишь. И опять у ворот Феликса стояла машина, на ступеньках крыльца сидели оба мальчика и едва подняли головы, когда они с Матиасом проходили мимо. Потом в дверях показался полицейский.
Лишь с трудом дядя Ганс удерживал возле себя Матиаса, все рассказывая о рыбах, тающем льде и солнце, уже греющем землю и воду, хотя в этот день оно и скрывалось за тяжелыми темными тучами. Он и сам был измучен, возмущен и расстроен всем тем, что увидел с внуком в это утро.
— Сядь, отдохни,— сказал он внуку, когда они вошли в дом.
Однако Матиас меньше всего нуждался в отдыхе, ничто не могло его удержать после того, как дядя Ганс сел и замолчал. Мальчик убежал, обошел кругом дом Феликса, долго стоял у калитки, а потом взбежал на крыльцо и скрылся из глаз.
4
Что знал дядя Ганс о Феликсе Фидлере? Тот был в два раза моложе его, родом из Мекленбурга. «Упрямый, молчит как рыба,— говорили о нем в деревне,— а рыбаком не станет никогда».
Пока Феликс был пловцом, он ни о чем другом не думал, кроме бассейна, тренировок, следовавших одно за другим состязаниях, так в спешке проходили годы. Его рвение вознаграждалось, честолюбие находило подтверждение, воля была устремлена на единственную цель: быть в воде быстрее других.
Но всякий раз, прыгая в воду, ему приходилось делать над собой усилие. На старте он зажмуривался, входил в воду слишком или недостаточно глубоко, терял при этом решающие секунды и никогда не добивался грезившейся ему великой победы.
— Такова участь спортсмена, если ты не первая величина,— как-то разговорился он, стоя у забора.— А я
еще ребенком боялся воды. И все-таки пошел учиться рыбоводству, потому что меня как пловца соответственно продвигали и поощряли.
Дядя Ганс был явно в мрачном настроении, когда постучали и в комнату вошел маленький плотный человечек, седовласый, весьма самоуверенный и громогласный.
— Хинц,— с места в карьер представился он.— То, что вы рассказывали вашему малышу, сущая чепуха,— заявил он.— Рыба погибла, двести тысяч мальков, из них несколько десятков тысяч мы выловили. Такого еще свет не видывал, а тем более мой кооператив.
Это был председатель, что Хинц не преминул несколько раз повторить. «Мои карпы, мои озера»,— всячески подчеркивал он.
— Мои рыбаки крайне возмущены и требуют строжайшего наказания виновного,— при этом он устремил взгляд на дом Феликса, где на ступеньках крыльца все еще сидели двое его мальчиков, а с ними рядом Матиас.— Все это пустая болтовня, какой-то детский лепет,— возмущался Хинц.— Одни отговорки и увертки. Якобы дети Фидлера были больны, и оттого он не мог явиться на работу. Вы-то хоть что-нибудь заметили?
Дядя Ганс пожал плечами, причем довольно-таки холодно; этот тон и расспросы были не по душе моему дяде. К своему удивлению, он, однако, узнал, что Феликс отвечал за все рыбоводство кооператива, в том числе и за сетные садки в Голубом озере.
— На целую неделю он оставил их без присмотра, не делал проб воды, ровным счетом ничего,—заявил Хинц.— И вот, пожалуйста, катастрофа, а он мне все толкует о больном ребенке. Да был ли он вообще болен?
Мысли расплываются: они приходят, будто крохотные рыбешки, мертвые еще до того, как выплыть на волю. Голова — садок, выпускающий лишь то, что годно к жизни. В сетях подо льдом сквозная могила, которую сейчас спешно выгребают. Человек не рыба, рыба не человек — сплошь преувеличения и мало разумного!
— А когда здесь гниют лодки, сети, вороты, да мало ли что еще,— ответил дядя Ганс Хинцу,— и разрушается кирпич, стропила, земледельческие орудия, дорогие машины— кого это волнует? — Да, он видел мертвых рыбешек на берегу, с палец длиною, распухших, издающих вонь. Но дает ли это право списать и заклеймить человека, за его спиной шпионить и разоблачать? — Сперва надо выслушать того, кого это касается, и по возможности ему поверить.
Нет, большего он не знал о своем соседе, детях и стройке, которой не видать было конца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70