Помню, как тогда командир бронетранспортера решительно отвел ствол своего автомата в сторону…
Взрыв гранаты никакого вреда нам не причинил. Дело не ждало, и мы поехали дальше. Но долго еще перед моими глазами стояла та картина; какая-то фанатичка с гранатой, испуганный взгляд выбежавшего навстречу колонне мальчика и командир бронетранспортера, опускающий автомат…
К вечеру того же дня колонна была уже на подступах к Бранденбургу. Командарм Богданов принял решение в город не входить, а обойти его с севера и продолжать наступление. Так что на ночь мы остановились в небольшой деревушке, выставили боевое охранение и улеглись спать.
Но вот часа в два-три ночи послышалась стрельба из пушек и пулеметов. Я с генералом Радзиевским спал в одной комнате, и оба мы мигом проснулись от той стрельбы. Алексей Иванович определил:
— Наши стреляют, тридцатьчетверки…
Быстро оделись, взяли автоматы и выбежали на улицу. В ночной темноте, объятый пламенем, стоял наш танк. Где-то неподалеку шел бой — слышалась артиллерийская стрельба, треск пулеметных, автоматных очередей. Вокруг — никого. Ни своих, ни чужих.
— Пошли! — предложил генерал Радзиевский, и мы, перебегая от одного подъезда к другому, приблизились к площади, где шел бой. Это дралась наша танковая рота. Немцев вокруг было как минимум с батальон.
Ворвавшись с каким-то бойцом на второй этаж жилого дома, я быстро осмотрел комнаты — никого не обнаружил и, выбив прикладом автомата оконную раму, приготовился к бою.
Запомнилось почему-то, что ночь была очень лунная. Призрачный свет разливался повсюду, и на площади я хорошо видел немецких солдат в каком-то мышиного цвета одеянии и наших — в защитном. Кроме того, не знаю, как и объяснить, но у наших бойцов была какая-то особая хватка в бою. Мне кажется, я и в полной темноте различил бы, где кидаются в атаку наши ребята.
Немцев ждать долго не пришлось. Едва группа человек из семи появилась в створе моего окна, я открыл огонь, за мной — незнакомый боец, еще какой-то капитан, подоспевший на подмогу. Фашистов почти всех и уложили на месте.
Бой, похоже, начал стихать. Вдруг из-под нашего дома ахнул такой выстрел, что из уцелевших окон посыпались все стекла. А снаряд от выстрела разорвался на противоположной стороне площади. «В чем дело? — недоумевал я. — Кто мог так сработать? Ведь, вбегая в дом, точно видел — рядом ни танков, ни орудий не было…»
Через некоторое время, когда окончательно все утихло, мы спустились вниз, на первый (этаж, где генерал Радзиевский слушал уже объяснение причины ночного боя. Командир роты, невысокий капитан танкист, докладывал обстановку. Немцы скрытно подобрались к охранявшему нас танку, подожгли его фаустпатроном, потом с площади открыли по остальным боевым машинам роты огонь из пушек и пулеметов. Завязался бой…
Капитан сообщил о наших потерях — кроме танка, мы потеряли убитыми четырех человек. Немцев же считать не стали. Одно точно знал командир роты — выстрелом из Т-34 нашли танкисты уничтожили два противотанковых орудия.
«Где еще этот Т-34?.. — смотрел я по сторонам. — Чертовщина какая-то…» И только когда Алексей Иванович показал мне ствол орудия танка, я понял, в чем дело. Этот таинственный «летучий голландец» вплыл своей кормой в парфюмерный магазин через большую витрину и, можно сказать, прямо из-за прилавка начал свой откровенный разговор с гитлеровцами.
Утром мы подсчитали трофеи ночного боя: 250 автоматов и пистолетов, два орудия, две автомашины — обе вполне исправные: «опель» и «татра». Вскоре прилетел мой начальник штаба на связном самолете. Он сменял меня на командном пункте танкистов. Каково было наше удивление, когда мы узнали, что от наступающей следом 8-й гвардейской армии колонна оторвалась на 100—120 километров!..
В конце апреля, когда аэродромов у немцев совсем не осталось, в качестве взлетно-посадочных полос они стали использовать Шарлоттенбургштрассе, потом аллею в парке Тиргартен, неподалеку от имперской канцелярии.
27 апреля, выполняя боевой полет над Берлином, я заметил, как от этой канцелярии взлетел двухместный связной самолет. Для истребителя такая машина — не противник, такую и бить как-то неловко. Но ведь и упускать нельзя было: связные самолеты попусту, да еще в такое время не летали. Зашел, словом, на цель, навел на нее пушки — и…
Один мой командир полка, помню, любил повторять нам, молодым пилотам: «Стрельба, братцы, это передача мыслей на расстоянии!..» Так вот тогда, в тот по-весеннему светлый день, спроси меня, что же я готов сказать врагу, отправляя его на тот свет, ответил бы словами великого русского полководца Александра Невского: «Кто с мечом к нам придет — от меча и погибнет!»
Хорошо бы кое-кому усвоить эту мысль и в наши дни…
А тогда следом за мной к Тиргартену вылетели разведчики — место-то необходимо было все-таки проверить. Сквозь дымы пожарищ, в разрывах зенитных снарядов мне показалось, что на площадке между рейхстагом и Бранденбургскими воротами притаилось еще несколько самолетов противника. Чем черт не шутит, думал я, может, самого фюрера собираются вытащить из логова?..
Пилоты действительно вскоре доложили, что обнаружили там и самолеты, и танки. Так что утром следующего дня в Тиргартен прилетели две восьмерки штурмовиков и бомбардировщиков — тоже передать свои мысли на расстоянии. Прямо скажем, передали все от души — по-русски. Делать там было больше нечего…
Позже я узнал, что в этот день Геббельс готовил фюреру свадьбу с Евой Браун. Гитлер еще мог прорваться на запад. Он мог бы воспользоваться самолетом командующего 6-м воздушным флотом Грейма, который прилетел из Мюнхена по его вызову вместе с известной летчицей Ганной Рейч. Но Геббельс и Борман отвергли эту лазейку, готовя Гитлера к другой церемонии — уходу их жизни…
Грейм вылетел из Берлина 29 апреля — за день до самоубийства фюрера. Вряд ли он смог благополучно долететь до места, куда навострил лыжи. Хотя именно 29 апреля сопротивление гитлеровской авиации неожиданно возросло: самолеты противника то и дело появлялись в небе Берлина — то одиночками, то небольшими группами. 346 пролетов вражеских машин днем, 46 ночью зафиксировали тогда наши радиолокационные посты. Нацистская верхушка заставляла своих солдат слепо следовать за ней, сражаться до конца, принося бессмысленные жертвы за обреченное уже дело. Ведь именно в тот день Гитлер написал свое личное завещание. Оно было обнаружено в портфеле немецкого офицера, пытавшегося перейти линию фронта, и гласило:
«Хотя в годы борьбы я считал, что не могу взять на себя такую ответственность, как женитьба, теперь перед смертью я решил сделать своей женой женщину, которая после многих лет истинной дружбы приехала по собственному желанию в этот почти окруженный город, чтобы разделить мою судьбу. Она пойдет со мной и на смерть по собственному желанию, как моя жена, и это вознаградит нас за все то, что мы потеряли в результате моего служения германскому народу.
Все мое имущество принадлежит партии или, если она больше не существует, государству. Если государство тоже разгромлено, то нет никакой необходимости давать дальнейшие распоряжения. Картины, приобретенные мной за эти годы, я собирал не для себя лично, а для того, чтобы создать картинную галерею в моем родном городе Линце на Дунае, и я бы очень хотел, чтобы мое желание было выполнено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Взрыв гранаты никакого вреда нам не причинил. Дело не ждало, и мы поехали дальше. Но долго еще перед моими глазами стояла та картина; какая-то фанатичка с гранатой, испуганный взгляд выбежавшего навстречу колонне мальчика и командир бронетранспортера, опускающий автомат…
К вечеру того же дня колонна была уже на подступах к Бранденбургу. Командарм Богданов принял решение в город не входить, а обойти его с севера и продолжать наступление. Так что на ночь мы остановились в небольшой деревушке, выставили боевое охранение и улеглись спать.
Но вот часа в два-три ночи послышалась стрельба из пушек и пулеметов. Я с генералом Радзиевским спал в одной комнате, и оба мы мигом проснулись от той стрельбы. Алексей Иванович определил:
— Наши стреляют, тридцатьчетверки…
Быстро оделись, взяли автоматы и выбежали на улицу. В ночной темноте, объятый пламенем, стоял наш танк. Где-то неподалеку шел бой — слышалась артиллерийская стрельба, треск пулеметных, автоматных очередей. Вокруг — никого. Ни своих, ни чужих.
— Пошли! — предложил генерал Радзиевский, и мы, перебегая от одного подъезда к другому, приблизились к площади, где шел бой. Это дралась наша танковая рота. Немцев вокруг было как минимум с батальон.
Ворвавшись с каким-то бойцом на второй этаж жилого дома, я быстро осмотрел комнаты — никого не обнаружил и, выбив прикладом автомата оконную раму, приготовился к бою.
Запомнилось почему-то, что ночь была очень лунная. Призрачный свет разливался повсюду, и на площади я хорошо видел немецких солдат в каком-то мышиного цвета одеянии и наших — в защитном. Кроме того, не знаю, как и объяснить, но у наших бойцов была какая-то особая хватка в бою. Мне кажется, я и в полной темноте различил бы, где кидаются в атаку наши ребята.
Немцев ждать долго не пришлось. Едва группа человек из семи появилась в створе моего окна, я открыл огонь, за мной — незнакомый боец, еще какой-то капитан, подоспевший на подмогу. Фашистов почти всех и уложили на месте.
Бой, похоже, начал стихать. Вдруг из-под нашего дома ахнул такой выстрел, что из уцелевших окон посыпались все стекла. А снаряд от выстрела разорвался на противоположной стороне площади. «В чем дело? — недоумевал я. — Кто мог так сработать? Ведь, вбегая в дом, точно видел — рядом ни танков, ни орудий не было…»
Через некоторое время, когда окончательно все утихло, мы спустились вниз, на первый (этаж, где генерал Радзиевский слушал уже объяснение причины ночного боя. Командир роты, невысокий капитан танкист, докладывал обстановку. Немцы скрытно подобрались к охранявшему нас танку, подожгли его фаустпатроном, потом с площади открыли по остальным боевым машинам роты огонь из пушек и пулеметов. Завязался бой…
Капитан сообщил о наших потерях — кроме танка, мы потеряли убитыми четырех человек. Немцев же считать не стали. Одно точно знал командир роты — выстрелом из Т-34 нашли танкисты уничтожили два противотанковых орудия.
«Где еще этот Т-34?.. — смотрел я по сторонам. — Чертовщина какая-то…» И только когда Алексей Иванович показал мне ствол орудия танка, я понял, в чем дело. Этот таинственный «летучий голландец» вплыл своей кормой в парфюмерный магазин через большую витрину и, можно сказать, прямо из-за прилавка начал свой откровенный разговор с гитлеровцами.
Утром мы подсчитали трофеи ночного боя: 250 автоматов и пистолетов, два орудия, две автомашины — обе вполне исправные: «опель» и «татра». Вскоре прилетел мой начальник штаба на связном самолете. Он сменял меня на командном пункте танкистов. Каково было наше удивление, когда мы узнали, что от наступающей следом 8-й гвардейской армии колонна оторвалась на 100—120 километров!..
В конце апреля, когда аэродромов у немцев совсем не осталось, в качестве взлетно-посадочных полос они стали использовать Шарлоттенбургштрассе, потом аллею в парке Тиргартен, неподалеку от имперской канцелярии.
27 апреля, выполняя боевой полет над Берлином, я заметил, как от этой канцелярии взлетел двухместный связной самолет. Для истребителя такая машина — не противник, такую и бить как-то неловко. Но ведь и упускать нельзя было: связные самолеты попусту, да еще в такое время не летали. Зашел, словом, на цель, навел на нее пушки — и…
Один мой командир полка, помню, любил повторять нам, молодым пилотам: «Стрельба, братцы, это передача мыслей на расстоянии!..» Так вот тогда, в тот по-весеннему светлый день, спроси меня, что же я готов сказать врагу, отправляя его на тот свет, ответил бы словами великого русского полководца Александра Невского: «Кто с мечом к нам придет — от меча и погибнет!»
Хорошо бы кое-кому усвоить эту мысль и в наши дни…
А тогда следом за мной к Тиргартену вылетели разведчики — место-то необходимо было все-таки проверить. Сквозь дымы пожарищ, в разрывах зенитных снарядов мне показалось, что на площадке между рейхстагом и Бранденбургскими воротами притаилось еще несколько самолетов противника. Чем черт не шутит, думал я, может, самого фюрера собираются вытащить из логова?..
Пилоты действительно вскоре доложили, что обнаружили там и самолеты, и танки. Так что утром следующего дня в Тиргартен прилетели две восьмерки штурмовиков и бомбардировщиков — тоже передать свои мысли на расстоянии. Прямо скажем, передали все от души — по-русски. Делать там было больше нечего…
Позже я узнал, что в этот день Геббельс готовил фюреру свадьбу с Евой Браун. Гитлер еще мог прорваться на запад. Он мог бы воспользоваться самолетом командующего 6-м воздушным флотом Грейма, который прилетел из Мюнхена по его вызову вместе с известной летчицей Ганной Рейч. Но Геббельс и Борман отвергли эту лазейку, готовя Гитлера к другой церемонии — уходу их жизни…
Грейм вылетел из Берлина 29 апреля — за день до самоубийства фюрера. Вряд ли он смог благополучно долететь до места, куда навострил лыжи. Хотя именно 29 апреля сопротивление гитлеровской авиации неожиданно возросло: самолеты противника то и дело появлялись в небе Берлина — то одиночками, то небольшими группами. 346 пролетов вражеских машин днем, 46 ночью зафиксировали тогда наши радиолокационные посты. Нацистская верхушка заставляла своих солдат слепо следовать за ней, сражаться до конца, принося бессмысленные жертвы за обреченное уже дело. Ведь именно в тот день Гитлер написал свое личное завещание. Оно было обнаружено в портфеле немецкого офицера, пытавшегося перейти линию фронта, и гласило:
«Хотя в годы борьбы я считал, что не могу взять на себя такую ответственность, как женитьба, теперь перед смертью я решил сделать своей женой женщину, которая после многих лет истинной дружбы приехала по собственному желанию в этот почти окруженный город, чтобы разделить мою судьбу. Она пойдет со мной и на смерть по собственному желанию, как моя жена, и это вознаградит нас за все то, что мы потеряли в результате моего служения германскому народу.
Все мое имущество принадлежит партии или, если она больше не существует, государству. Если государство тоже разгромлено, то нет никакой необходимости давать дальнейшие распоряжения. Картины, приобретенные мной за эти годы, я собирал не для себя лично, а для того, чтобы создать картинную галерею в моем родном городе Линце на Дунае, и я бы очень хотел, чтобы мое желание было выполнено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89