Чувство любви никакому рациональному контролю не подлежит и в оправдании не нуждается. Ворвавшееся на наш полевой аэродром, оно словно вернуло каждого к ушедшему мирному времени, забытым радостям, и в тот день, когда пришел приказ прикрывать войска 5-й ударной, на вечер уже готовился в полку свадебный ужин. И что скрывать, все настраивались больше на то по-солдатски скромное, но все-таки торжество, чем на встречу с фашистами.
Однако боевая задача полку была поставлена. Подошло время вылета, и мы с Аккудиновым взлетели. Взлетели первыми, за нами — ударная группа. Взяли курс двести семьдесят градусов — и через несколько минут были над линией фронта. Ждем гадов.
Дымка такая, что земли под собой почти не видно, видимости по горизонту тоже никакой. Но барражируем с Аккудиновым, выдерживаем над ударной группой превышение около тысячи метров, готовые ринуться в бой в любое мгновение. А самолеты ударной группы порой словно проваливаются куда-то: ни слева от тебя, ни справа — одна пустота внизу. В такие минуты в кабину невольно заползает тревога — тягостное чувство виновности в чем-то. А в чем? Разве ты отлыниваешь от работы, как то там ленишься, прохлаждаешься в боевой, начиненной снарядами машине?.. Нет, конечно. Однако какие могут быть оправдания, если вдруг потеряешь тех, кого обязан прикрыть, за кого отвечаешь собственной жизнью? И вот ищешь: бросаешь истребитель с крыла на крыло, крутишь головой едва ли не на все триста шестьдесят градусов, пока, наконец, не видишь — вот она! — твоя группа, за которую в ответе перед высшим трибуналом — своей совестью.
Прошло минуть десять. Внизу, со стороны немцев, откуда и ждали, действительно показались «юнкерсы». Наша ударная группа — восьмерка ЛаГГов — стремительно ринулась в атаку. А дальше все пошло, как в синхронной какой-то записи: мы с Аккудиновым, прикрывая наши истребители, почти повторяли их маневры, внимательно следили и за «юнкерсами», и за воздушным пространством. Дело, похоже, ладилось. Я заметил, что четыре бомбардировщика от атак наших истребителей загорелись и начали падать. Вот в это время откуда-то сверху на ведущего группы, — а вел ударную группу командир полка Самохвалов, — и свалилась пара «мессеров». Слово было за нами.
До мельчайших подробностей помню тот бой. Как только увидел тогда пару «худых» (так мы прозвали «мессершмитты» за их тонкий фюзеляж) — тотчас полупереворот — и за ними. Сближались стремительно: скорость-то мы разогнали, имея преимущество в высоте. Перед атакой я оглянулся — Аккудинов на месте, держится хорошо, А немцы, судя по всему, нас не заметили, и когда их кресты стали видны совсем отчетливо, я прицелился и пустил вдогонку ведущему четыре эрэса.
Каково же было мое разочарование, когда увидел, что все реактивные снаряды прошли ниже цели. С большой, выходит, дальности пустил: не выдержал, поторопился… Что и говорить, прошляпил. А немцы, понятно, заметили нас и, энергично потянув «мессеры» на горку, приняли воздушный бой.
Не скрою, обескуражила меня первая атака. Хорошо, что еще пушки были и могли работать. На минуту-другую мною овладело незнакомое доселе чувство. Нет, не страха, а какой-то странной скованности: вроде и знаешь, что надо делать, а как-то все не так получается. И только когда снова за счет скорости мы оказались в хвосте «мессершмиттов», такая вскипела во мне злость, такая решимость, что я не стал стрелять и пошел на сближение с твердым решением: откажут пушки — буду таранить!
Очередь снарядов пустил по самолету противника в последнее мгновение, после чего можно было бы уже не раздумывать: бить или не бить — только таран. Словно кинжал, она вспорола брюхо «худого». Гитлеровский истребитель вспыхнул перед глазами и тут же начал разрушаться — я едва уклонился от летящих навстречу обломков.
Победа!..
Еще не осознав, не прочувствовав как следует упоения ею, в следующую секунду я и сам чуть было не пошел следом за «мессером» — в землю. Будто бревном с размаху кто-то ударил по бронеспинке моей машины, и тут же из крыльевых баков вырвался шлейф бензина. Я понял — это уже вторая моя оплошность в одном бою. Как сказал бы мой школьный инструктор:
«Что же ты, Сонечка, смотрела?..»
Пройдут годы. Закончатся жестокие бои с коварным и сильным врагом, но еще долго мне придется нести боевую вахту в небе Отечества. И вот, размышляя о былом, не раз возвращаясь к опыту войны, я невольно приходил к мысли, что летчику-истребителю в первом бою, кроме всяких там — долго перечислять! — качеств, предъявляемых к нему как к воздушному бойцу, нужна просто удача. Как бы ни была мала ее доля, она влияет на судьбу летчика, и каждый должен принять ее — равно как совершить свои собственные ошибки.
В той воздушной схватке, когда я открыл боевой счет — срезал первого «мессера», — конечно же, мне еще не хватало боевого опыта. Оттого и ракеты пустил раньше времени, и во второй атаке зазевался: пока сам стрелял, противник свалился с высоты и ударил по мне. Спасла, слава богу, надежная бронеспинка ЛаГГа и, что ни говори… удача.
На аэродром я дотянул с пробитым бензобаком один, без ведомого. Аккудинов еще вел бой. Пилоты, понятно, принялись поздравлять меня — и со сбитым «мессером», и с тем, что сам живой остался. А через час все боевые машины были готовы к очередному вылету, кроме моей: на самолете меняли бензобак, требовался ремонт фюзеляжа. Так что я остался «безлошадным» и принялся помогать техникам.
Тем временем остальные пилоты полка, прикрывая пехоту 5-й армии, вели бой, из которого моему ведомому вернуться было не суждено. Его сбил хвостовой стрелок бомбардировщика, и все видели, как самолет Аккудинова взорвался в воздухе…
…Угасал день. Во время ужина за столы никто не сел — перекусили молча в штабной землянке и разошлись. Я почему-то чувствовал свою вину в гибели Аккудинова, рассуждая просто: пошли бы вот парой, вместе — беды могло бы и не случиться. Об этом откровенно сказал командиру полка. Самохвалов ответил не сразу, помолчал, потом, глядя куда-то в сторону, будто между прочим заметил:
— Не ждите упреков, Савицкий. В небе, где жизнь сходится с жизнью, кто-то должен погибнуть. И рыцарские замашки истребителю ни к чему. Учитесь вести бой, драться…
В тот вечер я долго не мог заснуть. Так на всю жизнь и остались для меня неразрывными два события: гибель ведомого летчика и первый сбитый мною за годы войны самолет врага.
В начале января 1942 года закончилось наше контрнаступление на западном стратегическом направлении. Ударные группировки противника, угрожавшие Москве с юга и с севера, были разгромлены. Тридцать восемь немецких дивизий потерпели под Москвой тяжелое поражение. Отбросив врага на запад на 100—250 километров, наши войска освободили более одиннадцати гысяч населенных пунктов. И нагромождения бесчисленной вражеской техники — танки, самолеты, автомашины, самоходки, сожженные и разбитые, целые и изуродованные — завалили дороги, заградили опушки лесов.
В заснеженных полях России окончательно был похоронен гитлеровский замысел «молниеносной» войны…
Используя благоприятные условия, создавшиеся в результате контрнаступления под Москвой, Ставка ВГК 7 января 1942 года отдала директиву на наступательные операции на более широком фронте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89