Здесь нашими союзниками
опять-таки являются носители фольклора. Когда исполнители забывали имя
Соловья-разбойника, они чаще всего называли его Змеем. Отдадим должное их
чутью: признаки родства двух персонажей не всегда очевидны.
В восточнославянском фольклоре - ограничимся этим кругом источников -
Змей обычно летает. У Соловья-разбойника такая способность подразумевается
"по определению", хотя в сюжете он ее не реализует. В отличие от Змея у
Соловья только одна голова (иначе и мотив поражения в глаз лишился бы
смысла), но отсутствие змеиной многоглавости своеобразно компенсировано
множественностью дубов, на которых сидит Соловей. Самый явный общий признак
- тяготение того и другого персонажа к реке, которая в сказках тоже зовется
Смородиной. После убийства сказочного Змея на героя часто нападает Змеиха;
этот мотив, вероятно, послужил толчком к созданию соответствующего эпизода
былины, когда кто-то из родственников Соловья (как правило, дочь) пытается
отбить его у Ильи. Есть и другие параллели, не оставляющие сомнений в
"змеиной" родословной Соловья-разбойника.
Для нас важнее всего определить, восходит ли звуковое оружие Соловья к
каким-то способностям Змея. Поначалу такая связь не просматривается.
Восточнославянский Змей может проглотить человека, угрожает спалить его
огненным дыханием, вбивает (непонятно чем) своего противника в землю - от
свиста Соловья-разбойника все это очень далеко. Правда, перед боем Змей и
его будущий победитель, сказочный богатырь, заняты не совсем обычным делом:
они выдувают ток, площадку для битвы. "Змей как дунул - где были мхи,
болота, стало гладко, как яйцо, на двенадцать верст". Этому тоже можно было
бы не придать особого значения, если бы не постоянные указания на радиус
действия змеиного дуновения, заставляющие вспомнить столь же устойчивую
фразу о том, что Соловей-разбойник "убивал свистом за двенадцать верст"
(конкретное расстояние, как и в сказках про Змея, варьируется).
Впрочем, и это зацепка частная, мало что доказывающая. Ощущение настоящего
"попадания" возникает при обращении к шуточной сказке о споре Змея (в
позднейшей версии - черта) с человеком: кто сильнее свистнет? Змей свистнул
так, что полетели листья с деревьев, а человек едва устоял на ногах; когда
настал его черед, человек велел Змею закрыть глаза, а сам что есть силы
"свистнул" по нему дубиной - и глупый Змей признал свое поражение в споре.
Наконец-то мы встретились со змеиным свистом (в основе которого легко
распознается гиперболизированное шипение змеи), причем его последствия
тождественны некоторым эффектам свиста Соловья-разбойника.
Попытаемся понять, как возник этот сюжет. Он входит в цикл коротеньких
сюжетов о состязании человека со Змеем (чертом, великаном и т.п.), в своих
истоках отчасти пародирующий "серьезное" змееборчество. Если сказочный
богатырь, воюющий со Змеем всерьез, действительно может поспорить с ним в
силе, то герою пародийных сюжетов всякий раз приходится прибегать к обману,
пользуясь глупостью противника. Например, когда Змей в доказательство своей
силы раздавил в руке камень, его соперник-человек сдавил в руке сыр или
творог, уверяя, что это камень, из которого он выжал воду. Может
показаться, что и соревнование в свисте - только пародия на эпизод вроде
поочередного выдувания Змеем и богатырем тока. Но зачем тогда понадобилось
превращать дуновение в свист? И дубина - оружие совсем не пародийное.
Мифологи считают, что в змееборческих сюжетах дубина (палица, булава)
богатыря предшествовала луку или мечу. Так что в пародийной сказочке, на
мой взгляд, отразился еще один, весьма архаичный сюжет, в котором,
по-видимому, Змей пытался погубить героя свистом, а в ответ получил
смертельный удар палицей. Доказать бытование в старину именно такого сюжета
трудно, однако на то, что существовал, по крайней мере, такой тип Змея,
указывает ряд фактов, в частности, использование литературой Древней Руси
образа змия, который "страшен свистани-ем своим" (цитирую "Моление" Даниила
Заточника). А от свистящего Змея один шаг до свистящего.
Соловья-разбойника.
И все же, как бы там ни было, Соловей - фигура уже иного качества. Даже
американский славист А.Алексан-дер, прямолинейнее всех отстаивающий
понимание былинного разбойника как трансформированного Змея, вынужден
признавать, что "Соловей являет собой радикальный отход от сказочного
прототипа". Например, бросается в глаза следующее. Змей восточнославянского
фольклора очень подвижен; к месту схватки с богатырем он прибывает сам.
Соловей же разбойник, если взять первую, мифологическую часть сюжета о нем,
абсолютно статичен, да и в "историческом" продолжении сюжета он
передвигается исключительно по воле Ильи. Можно, конечно, предположить, что
Соловей-разбойник лучше, чем змееподобные персонажи нашего фольклора,
сохранил древнюю функцию Змея-стража, охранявшего либо границу
потустороннего мира, а ею часто бывала река, либо сокровища, и потому
достаточно статичного. Но дело, думается, не только в этом. На формирование
фигуры Соловья оказали влияние еще какие-то образы и представления.
Многие исследователи, начиная с Ф.И.Буслаева, проводили параллель между
Соловьем-разбойником и пресловутым Дивом из "Слова о полку Игореве".
Характер этой связи, однако, до сих пор остается непроясненным, а образ
Дива - загадочным. Так что у нас есть все причины познакомиться с ним
поближе.
Новгород-северский князь Игорь, не вняв грозному предзнаменованию в виде
солнечного затмения, шел с войском на половцев. "Солнце ему тьмою путь
заступа ше; нощь, стонущи ему грозою, птичь убуди; свист зверин въста,
зби[ся] Див, кличет връху древа, велит послу-шати земли незнаеме, Влъзе, и
Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тьмутораканьскый блъван".
Без перевода не очень понятно, но и перевод - дело трудное. Из-за
неоднократного переписывания текста в нем накопились ошибки, не всегда даже
можно быть уверенным в правильной разбивке на слова. Так, в первом издании
памятника в цитированном месте была фраза "свист зверин в стазби", и
переводчики долго ломали головы, что бы это значило, пока, наконец,
большинством голосов не решили, что надо читать "свист зверин въста
(поднялся)", а "зби" - это усеченная глагольная форма "збися", относящаяся
к Диву: "взбился (встрепенулся) Див", и т.д. С учетом этой гипотетической,
но на сегодняшний день практически общепринятой поправки постараемся
разобраться в сути сообщенного.
Раскаты грома в подступивших сумерках пробудили птиц. Далее упомянут
загадочный "свист зверин". Некоторые комментаторы "Слова", например, зоолог
Н.В.Шарлемань, полагали, что речь идет о свисте потревоженных сусликов.
Мысль остроумная, однако сравнение с былиной делает возможным и другое
толкование. Соловей-разбойник ведь не только свистит, но и ревет
по-звериному. Не подобное ли многоголосие сжато отражено и в формуле
"звериного свиста"? Во всяком случае, контекст позволяет отнести это
выражение именно к Диву: "Свист звериный поднялся - [это] взбился Див,
кличет на вершине дерева..." Вкупе с предшествующим упоминанием разбуженных
птиц получается цельная картина переполоха на верхнем ярусе поэтического
ландшафта "Слова".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
опять-таки являются носители фольклора. Когда исполнители забывали имя
Соловья-разбойника, они чаще всего называли его Змеем. Отдадим должное их
чутью: признаки родства двух персонажей не всегда очевидны.
В восточнославянском фольклоре - ограничимся этим кругом источников -
Змей обычно летает. У Соловья-разбойника такая способность подразумевается
"по определению", хотя в сюжете он ее не реализует. В отличие от Змея у
Соловья только одна голова (иначе и мотив поражения в глаз лишился бы
смысла), но отсутствие змеиной многоглавости своеобразно компенсировано
множественностью дубов, на которых сидит Соловей. Самый явный общий признак
- тяготение того и другого персонажа к реке, которая в сказках тоже зовется
Смородиной. После убийства сказочного Змея на героя часто нападает Змеиха;
этот мотив, вероятно, послужил толчком к созданию соответствующего эпизода
былины, когда кто-то из родственников Соловья (как правило, дочь) пытается
отбить его у Ильи. Есть и другие параллели, не оставляющие сомнений в
"змеиной" родословной Соловья-разбойника.
Для нас важнее всего определить, восходит ли звуковое оружие Соловья к
каким-то способностям Змея. Поначалу такая связь не просматривается.
Восточнославянский Змей может проглотить человека, угрожает спалить его
огненным дыханием, вбивает (непонятно чем) своего противника в землю - от
свиста Соловья-разбойника все это очень далеко. Правда, перед боем Змей и
его будущий победитель, сказочный богатырь, заняты не совсем обычным делом:
они выдувают ток, площадку для битвы. "Змей как дунул - где были мхи,
болота, стало гладко, как яйцо, на двенадцать верст". Этому тоже можно было
бы не придать особого значения, если бы не постоянные указания на радиус
действия змеиного дуновения, заставляющие вспомнить столь же устойчивую
фразу о том, что Соловей-разбойник "убивал свистом за двенадцать верст"
(конкретное расстояние, как и в сказках про Змея, варьируется).
Впрочем, и это зацепка частная, мало что доказывающая. Ощущение настоящего
"попадания" возникает при обращении к шуточной сказке о споре Змея (в
позднейшей версии - черта) с человеком: кто сильнее свистнет? Змей свистнул
так, что полетели листья с деревьев, а человек едва устоял на ногах; когда
настал его черед, человек велел Змею закрыть глаза, а сам что есть силы
"свистнул" по нему дубиной - и глупый Змей признал свое поражение в споре.
Наконец-то мы встретились со змеиным свистом (в основе которого легко
распознается гиперболизированное шипение змеи), причем его последствия
тождественны некоторым эффектам свиста Соловья-разбойника.
Попытаемся понять, как возник этот сюжет. Он входит в цикл коротеньких
сюжетов о состязании человека со Змеем (чертом, великаном и т.п.), в своих
истоках отчасти пародирующий "серьезное" змееборчество. Если сказочный
богатырь, воюющий со Змеем всерьез, действительно может поспорить с ним в
силе, то герою пародийных сюжетов всякий раз приходится прибегать к обману,
пользуясь глупостью противника. Например, когда Змей в доказательство своей
силы раздавил в руке камень, его соперник-человек сдавил в руке сыр или
творог, уверяя, что это камень, из которого он выжал воду. Может
показаться, что и соревнование в свисте - только пародия на эпизод вроде
поочередного выдувания Змеем и богатырем тока. Но зачем тогда понадобилось
превращать дуновение в свист? И дубина - оружие совсем не пародийное.
Мифологи считают, что в змееборческих сюжетах дубина (палица, булава)
богатыря предшествовала луку или мечу. Так что в пародийной сказочке, на
мой взгляд, отразился еще один, весьма архаичный сюжет, в котором,
по-видимому, Змей пытался погубить героя свистом, а в ответ получил
смертельный удар палицей. Доказать бытование в старину именно такого сюжета
трудно, однако на то, что существовал, по крайней мере, такой тип Змея,
указывает ряд фактов, в частности, использование литературой Древней Руси
образа змия, который "страшен свистани-ем своим" (цитирую "Моление" Даниила
Заточника). А от свистящего Змея один шаг до свистящего.
Соловья-разбойника.
И все же, как бы там ни было, Соловей - фигура уже иного качества. Даже
американский славист А.Алексан-дер, прямолинейнее всех отстаивающий
понимание былинного разбойника как трансформированного Змея, вынужден
признавать, что "Соловей являет собой радикальный отход от сказочного
прототипа". Например, бросается в глаза следующее. Змей восточнославянского
фольклора очень подвижен; к месту схватки с богатырем он прибывает сам.
Соловей же разбойник, если взять первую, мифологическую часть сюжета о нем,
абсолютно статичен, да и в "историческом" продолжении сюжета он
передвигается исключительно по воле Ильи. Можно, конечно, предположить, что
Соловей-разбойник лучше, чем змееподобные персонажи нашего фольклора,
сохранил древнюю функцию Змея-стража, охранявшего либо границу
потустороннего мира, а ею часто бывала река, либо сокровища, и потому
достаточно статичного. Но дело, думается, не только в этом. На формирование
фигуры Соловья оказали влияние еще какие-то образы и представления.
Многие исследователи, начиная с Ф.И.Буслаева, проводили параллель между
Соловьем-разбойником и пресловутым Дивом из "Слова о полку Игореве".
Характер этой связи, однако, до сих пор остается непроясненным, а образ
Дива - загадочным. Так что у нас есть все причины познакомиться с ним
поближе.
Новгород-северский князь Игорь, не вняв грозному предзнаменованию в виде
солнечного затмения, шел с войском на половцев. "Солнце ему тьмою путь
заступа ше; нощь, стонущи ему грозою, птичь убуди; свист зверин въста,
зби[ся] Див, кличет връху древа, велит послу-шати земли незнаеме, Влъзе, и
Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тьмутораканьскый блъван".
Без перевода не очень понятно, но и перевод - дело трудное. Из-за
неоднократного переписывания текста в нем накопились ошибки, не всегда даже
можно быть уверенным в правильной разбивке на слова. Так, в первом издании
памятника в цитированном месте была фраза "свист зверин в стазби", и
переводчики долго ломали головы, что бы это значило, пока, наконец,
большинством голосов не решили, что надо читать "свист зверин въста
(поднялся)", а "зби" - это усеченная глагольная форма "збися", относящаяся
к Диву: "взбился (встрепенулся) Див", и т.д. С учетом этой гипотетической,
но на сегодняшний день практически общепринятой поправки постараемся
разобраться в сути сообщенного.
Раскаты грома в подступивших сумерках пробудили птиц. Далее упомянут
загадочный "свист зверин". Некоторые комментаторы "Слова", например, зоолог
Н.В.Шарлемань, полагали, что речь идет о свисте потревоженных сусликов.
Мысль остроумная, однако сравнение с былиной делает возможным и другое
толкование. Соловей-разбойник ведь не только свистит, но и ревет
по-звериному. Не подобное ли многоголосие сжато отражено и в формуле
"звериного свиста"? Во всяком случае, контекст позволяет отнести это
выражение именно к Диву: "Свист звериный поднялся - [это] взбился Див,
кличет на вершине дерева..." Вкупе с предшествующим упоминанием разбуженных
птиц получается цельная картина переполоха на верхнем ярусе поэтического
ландшафта "Слова".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19