Какой же
смысл заложен во всех этих мотивах?
Некоторые из них явно работают на идею, что свист Соловья причинял вред
мощной струей воздуха. Живую аналогию описаниям былины мы находим в
летописных сообщениях о бурях: "С церквей и хором срывало крыши", "верхи и
кресты посломало со всей церкви", и т.п. Про такую малость, как выбитые
бурей окна, обычно и не упоминалось...
Но гораздо яснее читается в былине другая мысль; свист вызывал сильное
сотрясение. Это выражено еще раньше, в "лесной" сцене, мотивом дрожащей
земли - не случайно иные певцы начинали с него и рассказ о свисте Соловья в
Киеве. А когда трясется земля, трясутся и дома, и мебель в них, и стекла
разлетаются вдребезги. Между прочим, и кресты могут валиться не только от
сильного ветра. Они, например, падали с церквей во время землетрясения,
случившегося в Киеве в 1101 году. То же изображено на летописной миниатюре,
иллюстрирующей рассказ о киевском землетрясении 1230 года: покосившиеся
церкви с обломанными куполами без крестов, а один крест летит вниз. Коли на
то пошло, и волнение вод - вспомним еще один "природный" мотив - может
иметь своей причиной не ветер, а землетрясение (такие факты наблюдались
даже на удаленной от зон сейсмической активности Волге).
В том, что к подобному пониманию действия оружия Соловья-разбойника
склонялись и сами носители фольклора, больше всего убеждают мотивы, имевшие
единичное употребление. Отдельные варианты былины говорят, что от свиста
Соловья в Киеве "полетело из дымолок кирпичьё заморское", "все муравлены
печки прирассыпались", "разломало все связи железные", "в церквах иконы
повалилися". Добавим сюда же фразу из белорусской сказки про Соловья:
"Потолок от свиста разломился". Приплюсуем и мотив, содержащийся в ряде
списков рукописной повести и восходящий к какому-то устному тексту,
былинному или сказочному: "У государей и у богатырей кресла и стулья
подломились, а у князя Владимира скамья подломилась". Все это - поздние
индивидуальные привнесения, но именно в такой "отсебятине" наилучшим
образом проявляется осмысление исполнителями традиционного текста, и здесь
нельзя не отметить, что все дополнительные мотивы, характеризующие
последствия свиста внутри помещения, выразили одну и ту же идею: свист
Соловья-разбойника сотрясает, разламывает твердые предметы.
Доминирование этой идеи кажется довольно неожиданным после того впечатления
о "свисте ветра", которое мы вынесли из анализа "лесной" сцены, но по
здравом размышлении приходишь к выводу, что, может быть, все как раз
закономерно. Образ сотрясающихся построек не только не противоречит образу
бури - в реальных жизненных наблюдениях они бывали крепко связаны между
собой. "Лютым ветром и вихорем многие церкви Божия, шатры и кресты и главы
поломало и в поле разносило, и всякое здание и стены церковные тряслися", -
сообщает Вологодская летопись о буре, пронесшейся 21 марта 1680 года.
Отметим сочетание в этом известии сразу трех "былинных" эффектов - тряски
зданий, срывания крестов и верхушек строений. Примерно то же рассказано о
буре 25 октября 1495 года в Москве: "Хоромы трясло, а с иных верхи срывало,
и кровли драло...". При сильных порывах ветра ощутимо даже колебание почвы.
Оно, правда, бывает и от сильных раскатов грома. Эта деталь тоже часто
подчеркивается в летописных известиях: "по-трясеся земля" во время бури с
грозой в Новгороде 9 апреля 1419 года, "от гремениа страшнаго" дрожала
земля 1 сентября 1477 года в Москве, и т.д.
Давайте поставим себя на место создателей былины о Соловье-разбойнике и
тех, кто исполнял ее затем, добавляя в повествование новые краски. Судя по
многим данным, наш героический эпос создавался главным образом в городской
среде (исследовательница былин Р.С.Липец имела полное право назвать их
самым урбанистичным жанром русского фольклора), дальнейшая же судьба его
связана преимущественно с крестьянством - последние столетия основным
очагом сохранения былинного эпоса оставался Русский Север.
Так вот, вообразим себе: дом средневекового горожанина или деревенская
изба содрогается то ли от ветра, то ли от грозы, снаружи грохот, треск и
завывание... Подобное приходилось пережить каждому сказителю. И это
образно-эмоциональное восприятие бури человеком, находящимся внутри
помещения, пожалуй, как раз и позволяло представить свист "бурного" Соловья
в княжеских палатах прежде всего как свист сотрясающий. Не будем, однако,
совсем уж сбрасывать со счетов землетрясения. О них русские люди знали не
понаслышке. Только за XII век, который мы определили как наиболее вероятное
время сложения былины о Соловье-разбойнике, летописями отмечено не менее
десятка землетрясений на Руси. Случались они и позже, причем отзвуки
подземных бурь порой достигали "былинного" Севера. Приписывать таким фактам
значительную роль в создании "городской" картины свиста разбойника было бы
рискованно (все же явление это достаточно экзотично для наших мест), но
служить стимулом к усилению эффектов тряски при свисте Соловья воспоминания
о землетрясениях вполне могли.
Здесь необходимо отступление. У фольклористов как-то не очень принято -
особенно если дело касается героического эпоса - с такой вот дотошностью
копаться в натуральной подоплеке фантастических образов. Я и сам в процессе
размышлений над проблемой свиста Соловья-разбойника старался удерживать
себя от чересчур "физикалистского" подхода, памятуя, что мир былины
"приподнят" над обыденной жизнью и полон условностей, что элементы
реальности преломляются в нем сквозь "магический кристалл" художественного
вымысла, гиперболизации и т.п. Все так, все верно. И однако же при более
пристальном взгляде на изображение последствий свиста Соловья оказывается,
что оно соткано из абсолютно реалистичных мотивов! Начиная исследование, я
и не подозревал, что для всех без исключения подробностей действия свиста,
приводимых вариантами былины, найдутся соответствия в рассказах о
действительно происходивших событиях. Разумеется, называемые мной
конкретные факты в большинстве своем заведомо не могли отразиться в былине
- мы устанавливаем каждый раз лишь т и п реалий, влиявших на сознание
сказителей. Речь вообще не идет об "отражении реальности" в том упрощенном
смысле, что картина свиста Соловья-разбойника итожилась на основе какого-то
определенного события, которое было приукрашено, и т.п. Как образное целое
эта картина "сконструирована" умом и фантазией многих поколений сказителей,
чему достаточной порукой является хотя бы наличие глубинных мифологических
прообразов. Но сам замысел не мог не отталкиваться от жизненных наблюдений,
из них же черпались детали для его текстового воплощения, а последующие
исполнители - соответственно тому, как они уловили этот замысел в
традиционном тексте былины, - использовали для его передачи, "разъяснения",
развития крупицы собственного знания реальности. В результате многие
моменты описания свиста Соловья поражают своей натуралистичной точностью.
Взять, к примеру, мотив выпадения окон. Первоначальная его формулировка,
видимо, была такой: "оконницы (окольницы) посыпались".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
смысл заложен во всех этих мотивах?
Некоторые из них явно работают на идею, что свист Соловья причинял вред
мощной струей воздуха. Живую аналогию описаниям былины мы находим в
летописных сообщениях о бурях: "С церквей и хором срывало крыши", "верхи и
кресты посломало со всей церкви", и т.п. Про такую малость, как выбитые
бурей окна, обычно и не упоминалось...
Но гораздо яснее читается в былине другая мысль; свист вызывал сильное
сотрясение. Это выражено еще раньше, в "лесной" сцене, мотивом дрожащей
земли - не случайно иные певцы начинали с него и рассказ о свисте Соловья в
Киеве. А когда трясется земля, трясутся и дома, и мебель в них, и стекла
разлетаются вдребезги. Между прочим, и кресты могут валиться не только от
сильного ветра. Они, например, падали с церквей во время землетрясения,
случившегося в Киеве в 1101 году. То же изображено на летописной миниатюре,
иллюстрирующей рассказ о киевском землетрясении 1230 года: покосившиеся
церкви с обломанными куполами без крестов, а один крест летит вниз. Коли на
то пошло, и волнение вод - вспомним еще один "природный" мотив - может
иметь своей причиной не ветер, а землетрясение (такие факты наблюдались
даже на удаленной от зон сейсмической активности Волге).
В том, что к подобному пониманию действия оружия Соловья-разбойника
склонялись и сами носители фольклора, больше всего убеждают мотивы, имевшие
единичное употребление. Отдельные варианты былины говорят, что от свиста
Соловья в Киеве "полетело из дымолок кирпичьё заморское", "все муравлены
печки прирассыпались", "разломало все связи железные", "в церквах иконы
повалилися". Добавим сюда же фразу из белорусской сказки про Соловья:
"Потолок от свиста разломился". Приплюсуем и мотив, содержащийся в ряде
списков рукописной повести и восходящий к какому-то устному тексту,
былинному или сказочному: "У государей и у богатырей кресла и стулья
подломились, а у князя Владимира скамья подломилась". Все это - поздние
индивидуальные привнесения, но именно в такой "отсебятине" наилучшим
образом проявляется осмысление исполнителями традиционного текста, и здесь
нельзя не отметить, что все дополнительные мотивы, характеризующие
последствия свиста внутри помещения, выразили одну и ту же идею: свист
Соловья-разбойника сотрясает, разламывает твердые предметы.
Доминирование этой идеи кажется довольно неожиданным после того впечатления
о "свисте ветра", которое мы вынесли из анализа "лесной" сцены, но по
здравом размышлении приходишь к выводу, что, может быть, все как раз
закономерно. Образ сотрясающихся построек не только не противоречит образу
бури - в реальных жизненных наблюдениях они бывали крепко связаны между
собой. "Лютым ветром и вихорем многие церкви Божия, шатры и кресты и главы
поломало и в поле разносило, и всякое здание и стены церковные тряслися", -
сообщает Вологодская летопись о буре, пронесшейся 21 марта 1680 года.
Отметим сочетание в этом известии сразу трех "былинных" эффектов - тряски
зданий, срывания крестов и верхушек строений. Примерно то же рассказано о
буре 25 октября 1495 года в Москве: "Хоромы трясло, а с иных верхи срывало,
и кровли драло...". При сильных порывах ветра ощутимо даже колебание почвы.
Оно, правда, бывает и от сильных раскатов грома. Эта деталь тоже часто
подчеркивается в летописных известиях: "по-трясеся земля" во время бури с
грозой в Новгороде 9 апреля 1419 года, "от гремениа страшнаго" дрожала
земля 1 сентября 1477 года в Москве, и т.д.
Давайте поставим себя на место создателей былины о Соловье-разбойнике и
тех, кто исполнял ее затем, добавляя в повествование новые краски. Судя по
многим данным, наш героический эпос создавался главным образом в городской
среде (исследовательница былин Р.С.Липец имела полное право назвать их
самым урбанистичным жанром русского фольклора), дальнейшая же судьба его
связана преимущественно с крестьянством - последние столетия основным
очагом сохранения былинного эпоса оставался Русский Север.
Так вот, вообразим себе: дом средневекового горожанина или деревенская
изба содрогается то ли от ветра, то ли от грозы, снаружи грохот, треск и
завывание... Подобное приходилось пережить каждому сказителю. И это
образно-эмоциональное восприятие бури человеком, находящимся внутри
помещения, пожалуй, как раз и позволяло представить свист "бурного" Соловья
в княжеских палатах прежде всего как свист сотрясающий. Не будем, однако,
совсем уж сбрасывать со счетов землетрясения. О них русские люди знали не
понаслышке. Только за XII век, который мы определили как наиболее вероятное
время сложения былины о Соловье-разбойнике, летописями отмечено не менее
десятка землетрясений на Руси. Случались они и позже, причем отзвуки
подземных бурь порой достигали "былинного" Севера. Приписывать таким фактам
значительную роль в создании "городской" картины свиста разбойника было бы
рискованно (все же явление это достаточно экзотично для наших мест), но
служить стимулом к усилению эффектов тряски при свисте Соловья воспоминания
о землетрясениях вполне могли.
Здесь необходимо отступление. У фольклористов как-то не очень принято -
особенно если дело касается героического эпоса - с такой вот дотошностью
копаться в натуральной подоплеке фантастических образов. Я и сам в процессе
размышлений над проблемой свиста Соловья-разбойника старался удерживать
себя от чересчур "физикалистского" подхода, памятуя, что мир былины
"приподнят" над обыденной жизнью и полон условностей, что элементы
реальности преломляются в нем сквозь "магический кристалл" художественного
вымысла, гиперболизации и т.п. Все так, все верно. И однако же при более
пристальном взгляде на изображение последствий свиста Соловья оказывается,
что оно соткано из абсолютно реалистичных мотивов! Начиная исследование, я
и не подозревал, что для всех без исключения подробностей действия свиста,
приводимых вариантами былины, найдутся соответствия в рассказах о
действительно происходивших событиях. Разумеется, называемые мной
конкретные факты в большинстве своем заведомо не могли отразиться в былине
- мы устанавливаем каждый раз лишь т и п реалий, влиявших на сознание
сказителей. Речь вообще не идет об "отражении реальности" в том упрощенном
смысле, что картина свиста Соловья-разбойника итожилась на основе какого-то
определенного события, которое было приукрашено, и т.п. Как образное целое
эта картина "сконструирована" умом и фантазией многих поколений сказителей,
чему достаточной порукой является хотя бы наличие глубинных мифологических
прообразов. Но сам замысел не мог не отталкиваться от жизненных наблюдений,
из них же черпались детали для его текстового воплощения, а последующие
исполнители - соответственно тому, как они уловили этот замысел в
традиционном тексте былины, - использовали для его передачи, "разъяснения",
развития крупицы собственного знания реальности. В результате многие
моменты описания свиста Соловья поражают своей натуралистичной точностью.
Взять, к примеру, мотив выпадения окон. Первоначальная его формулировка,
видимо, была такой: "оконницы (окольницы) посыпались".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19