Волею времени полковник оказался «властителем душ и тел» самых разнообразных узников. Сейчас у него в камерах содержались царский министр Сухомлинов, авантюрист Манасевич-Мануйлов, любимица императрицы Анна Вырубова, финансовый спекулянт Митька Рубинштейн. А тут еще начала работать комиссия по провокаторам – победившая революция принялась разоблачать своих врагов. В этом свете особенный интерес представляли такие деятели царской охранки, как генералы Белецкий и Джунковский. Надо ли говорить, с какою выгодой продувной контрразведчик использует таких «наваристых» арестантов? Человек вроде бы совершенно небрезгливый. Путь к нему? Поговаривают, что всего лучше через ловкого французика Сико, торговца автомобилями.
Они вышли из ресторана вместе, и, натягивая перчатку, Ру-тенберг внезапно поинтересовался, какие заботы заставили Бориса Викторовича обращаться в штаб столичного округа к самому командующему. Савинков не вздрогнул, но мгновенно подобрался. Скорей всего, ради этого ему и была назначена сегодняшняя встреча. Черт возьми, можно подумать, что царская охранка передоверила этой публике и все свои сыскные обязанности! Им известен буквально каждый его шаг! Что стоит за этим? Элементарный интерес к Корнилову как военному губернатору столицы? Но они должны знать, что оба визита к этому генералу ни к чему определенному не привели. Так, разговор, знакомство, взаимное прицеливание. Скорей всего, расчет на развитие знакомства.
Ах, как сумел бы он поставить этого бесцеремонного инженеришку на место, если бы за его спиной не маячила фигура всесильного Варбурга! Времена переменились…
Савинков с наигранной ленцой ответил, что его интерес к Корнилову продиктован чисто литературными соображениями. Этот генерал лучшие годы своей жизни убил на выполнение секретнейших заданий на южных рубежах империи. Бездна самых невероятных приключений! А в довершение целых четыре года находился на посту русского военного агента в Пекине. На такой важный пост кого попало не пошлют. Европа, прибавил Савинков, превращается в настоящую клоаку, мир поворачивает-ся лицом к Востоку, древнему, загадочному, многообещающему. Не случаен же интерес к Востоку таких политиков, как, скажем, Уинстон Черчилль.
Удовлетворился ли его ответом Рутенберг? Едва ли… Но слушал терпеливо.
– Можете считать, что первого читателя вы уже заимели, – объявил Рутенберг. – Я и прежде не пропускал ни одного из ваших произведений. Но – мой Бог! – зачем вам этот Восток? Вы же европеец… до кончика ногтей. Умоляю вас, держитесь европейских тем. Сюжеты здесь почище азиатских. Да вы это знаете получше всех нас, вместе взятых!
Что-то уж слишком переслащивает! К чему бы? Подыгрывая собеседнику, Савинков попросил подкинуть по старой дружбе парочку сюжетов.
– Парочку? Зачем вам столько много? Вам хватит одного. Что я имею в виду? Да хотя бы вашего крестника! А?
Удивление на лице Савинкова было настолько велико, что инженер охотно пояснил. Крестником он называл небезызвестного Лейбу Бронштейна, знакомца Савинкова по Парижу, по годам эмиграции. Жизнь эмигрантская известна – беспросветная нужда. Но ведь проходит молодость, молодые годы! И жизнь берет свое… Помнится, большая колония русских эмигрантов была шокирована скандальным ресторанным происшествием: знаменитый террорист и писатель Савинков прилюдно залепил пощечину Бронштейну. Причина рукоприкладства была чисто парижской: соперники не поделили женщину. В те годы звезда Савинкова стояла необычайно высоко. И дернула же нелегкая попасться на его пути невзрачному Бронштейну! Сознание своего неоспоримого превосходства и продиктовало молодецкий размах плеча. Савинков до сих пор ощущал ладонью плотное прикосновение к волосатой щеке. Скрывать нечего: его вдохновляло и немое обожание в глазах прелестной женщины, и жадное глазение толпы, и суета испуганных лакеев, побежавших за полицией. Главным же, конечно, было невыразимое презрение к сопернику. Забыл он, что ли, с кем имеет дело?
Воспоминание было приятно победительному сердцу Савинкова. И все же, с какой стати Рутенберг вдруг завел об этом речь? Все-таки он стал весьма коварным змеем-искусителем!
Времена разительно переменились, и Савинков был в общем-то доволен внезапной встречей с Рутенбергом. Собственно, бывший инженер возник на его пути совершенно так же, как и солдатишка Зильберберг на карауле возле камеры в севастопольской тюрьме. Тогда он ему обрадовался, словно родному. В настоящей ситуации Савинкову никакая петля не угрожала. Но неподдельный интерес к его личности со стороны лукавца инженера, обремененного какими-то загадочными полномочиями Запада, возвра-щал возможность снова стать деятельным и полезным. Безделье и сознание своей ненужности угнетали Савинкова хуже тюрьмы.
Вспомнился знаменитый принцип Наполеона: сначала ввяжемся в войну, а там будет видно.
Несомненно, Рутенберг заинтересован в налаживании отношений с командующим столичным округом. Удивляться не приходилось. Диктовалось это присутствием войск в Петрограде, рядом с учреждениями, погрязшими в ожесточенной борьбе за власть.
Что ж, тут открывались широкие возможности…
Если бы вдруг не «нота Милюкова»!
Первый правительственный кризис смел со своих постов не только двух самых влиятельных министров, но – самое досадное! – убрал из Петрограда командующего войсками округа.
Савинков моментально ощутил, что интерес инженера к нему угас.
Даже человек поверхностный, не с подпольным опытом Савинкова, обратил бы внимание в те дни на необыкновенную активность британского посольства в Петрограде. Трехэтажный особняк на Дворцовой набережной стряхнул обычную надменность и сонливость. Ночи напролет ярко горели все его окна. Джордж Бьюкеннен позабыл о возрасте и недомоганиях. Он не жалел себя, забыл о жалости и к подчиненным. Он знал, такая же деловая лихорадочность кипит и в Лондоне. Шифровальщики трудились, не зная передышки. Настал час, когда осуществлялись вековые замыслы. Упустить счастливую возможность значило бы совершить государственное преступление.
Петроградские события 1917 года явились лебединой песней в напряженной деятельности старого английского разведчика и дипломата, столько лет занимавшего пост полномочного посла Великобритании в России.
Своим наметанным глазом Савинков без всякого труда засек на петроградском небосклоне такие свежие фигуры, как Локкарт и Рейли. Они возникли совсем недавно и сильно укрепили положение официального английского агента – капитана Кроми. Но если бы только они! Еще с царских времен в русской столице прочно обосновался корреспондент лондонской «Тайме» Роберт Вильсон. Его корни в новой почве были настолько глубоки, что сын Вильсона, Джон, в 1914 году стал офицером Преображенского полка… Серьезным соперником Вильсону, как превосходно информированному газетчику, был Гарольд Вильяме, представлявший в Петрограде сразу целый букет крупных английских газет: «Манчестер гардиан», «Дейли кроникл» и «Дейли ньюс». Среди бесцеремонной и циничной журналистской братии Вильяме пользовался всеобщим уважением: он знал 40 языков (читал, писал, переводил). Природный англичанин, он был женат на Ариадне Тырковой, члене Центрального Комитета кадетской партии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171