Мудрые китайцы в таких случаях говорят: «Человек совершенно потерял лицо».
Впрочем, с опозоренным, потерянным лицом ловкому Брусилову оставалось командовать русской армией совсем недолго. События в стране внезапно приняли скачущий характер.
Мысль о том, чтобы одним решительным ударом покончить с разлагающим влиянием Совета депутатов, высказывал еще Ново-сильцов. Он предлагал поднять по боевой тревоге верную долгу и присяге воинскую часть и попросту арестовать всех членов исполкома. Остальных, если они не разбегутся сами, разогнать. На взгляд Новосильцова, для этой стремительной операции достаточно будет батальона. А группа решительно настроенных офицеров имелась.
Глава Временного правительства князь Львов, когда ему доложили этот смелый план, ужаснулся и замахал руками:
– Да вы с ума сошли! Что же о нас скажут за границей? Это же… это же чистая контрреволюция! От нас отвернется вся прогрессивная общественность!
Для этого заслуженного деятеля российской демократии верхом гражданской решимости была замена спившегося врача в захудалой земской больничке.
Савинкову понравилась решительность Новосильцова. Что ни говори, а русские природные аристократы умели действовать! Мысль об аресте исполкома и разгоне Совета «рачьих и собачьих депутатов» полностью укладывалась в его собственный тайный план. Трудность заключалась в том, что требовалось получить согласие главы правительства. Как к этому отнесется Керенский, сменивший рыхлого и вялого князя Львова? Возникало опасение, как бы Керенский не заподозрил опасного для себя подвоха. Недаром же он сохранил за собой и пост военного министра. Он, видимо, сам вынашивает мысль стать диктатором России.
Собственно, как раз на этот случай Савинков и обеспечивал быстрое, стремительное восхождение Корнилова.В последнюю встречу, уже после тарнопольского скандала, проездом с фронта в Петроград, Савинков сам завел с удрученным неудачей генералом не слишком откровенный, однако полный важных и увесистых намеков разговор. Он решил напоследок окончательно выяснить умонастроение Корнилова. Это представлялось ему слишком важным.
Савинков ни в грош не ставил будущее соперничество Керенского. Время краснобаев истекало. А соперничества Корнилова он попросту не допускал. Пехотный генерал на посту премьера? Слишком нелепо. Несомненно, Корнилов вполне удовлетворится своей выдающейся военной ролью. Пост политический он уступит с удовольствием и облегчением. Понимает же, что эта обуза не из легких!
Короче, Савинков рассчитывал на боевого и решительного генерала, как на хорошо отточенный топор. А уж рука для топора найдется!
К сожалению, испытывая генерала откровенным разговором, он слишком увлекся и попал в неловкое положение. Внезапный этот промах, он подозревал, сказался на генеральском умонастроении, смазав всю встречу, весь этот слишком важный разговор.
Генерал не удержался и завел обычную «военную пластинку»: стал жаловаться на комитеты, лезущие постоянно под руку, сующие свой нос туда, где совершенно ничего не смыслят.
Савинков, ободренный тем, как завоевывается генеральское доверие, запальчиво пообещал: никаких комитетов! И после этого в одно мгновение обоих собеседников пронзила одинаковая мысль: но тогда зачем же нужен ты? Ведь не секрет, что вся сила и влияние главного комиссара опирались на эти выборные органы.
Переглянувшись, они враз отвели глаза.
Лицо Савинкова со знаменитыми, как бы исплаканными, глазами сделалось надменным. В отличие от него генерал уверенно сидел в своем военном седле. Зыбким было комиссарское положение Савинкова. Он решил поступить так, как обычно поступал в самые щекотливые минуты: взял тон грубый, но предельно откровенный. Он сознавал, что этот умный азиат сразу же уловит любую ложь, малейшую фальшивость.
– Генерал, оставим изрекать приятности нашему «жен-премьеру» (намек на успехи Керенского у дам в салонах). Станем реалистами. Развитие событий, на мой взгляд, склоняется к тому, что в случае чего мне придется стрелять в вас, как в кого-нибудь из Романовых. Само собой, вы мне ответите тем же самым… Сейчас много, слишком много зависит от нас с вами. На вашей стороне доверие военных. На моей, ну как бы вам сказать?.. Я все же не сбрасывал бы со счетов ни комиссаров, ни этих самых комитетов. До поры… хотя бы. К тому же я теперь всегда рядышком с «жен-премьером». Поверьте, генерал, как и вы, я нисколько не обольщаюсь этой личностью. Но кто ж меняет лошадей на переправе? Но он еще и знамя – не забудем. С ним пока считаются вполне серьезно. Разумеется, его, как головешку, надо постоянно раздувать, иначе он погаснет. Я обязуюсь это делать постоянно. Обещаю: пепла не будет! А если потребуется, он у меня вспыхнет костром. Вас это устраивает? Тогда – вашу руку. Будем спасать Россию вместе. Это наш долг, генерал!
Быстрое рукопожатие вышло горячим и порывистым – чрезмерно. Фальшь так и не исчезла. Лавр Георгиевич не знал, куда деть руки. Тяжелая ситуация, что и говорить!
– Господа, я всего лишь аптекарь. Мое дело исполнять рецеп ты. Что у вас там решено? Подавайте. Я готов.
Савинков сделал вид, что удовлетворен.
– Генерал, ничего другого я не ожидал. Вы настоящий патриот!
Ум сочинителя острых политических романов помог ему выработать формулу, способную найти поддержку как слева, так и справа. Он постоянно помнил, чем разнились люди, на которых он сделал свою ставку. Если у Керенского на первом месте стояла все-таки Свобода, а уж Россия на втором, то у Корнилова – совсем наоборот. Маленький генерал жил интересами России. Поэтому Савинков предлагал союз имеющихся сил или, если угодно, комбинацию: «Красное знамя Керенского и крепкую руку Корнилова». А поскольку вся его деятельность в эти дни сосредоточилась в столице, он пустил в обиход летучую фразу о том, что плохо верит в грубую силу генерала Корнилова без надлежащей поддержки со стороны Керенского. Он рассчитывал, что его мнение быстро достигнет ушей главы правительства.
После этого он заявился к Керенскому и потребовал у него два полка надежных войск. Совет рабочих и солдатских депутатов со своим настырным исполкомом должен был исчезнуть и более не появляться. Момент для расправы с ним выдался самый подходящий. Столица еще не забыла беспорядки в первые дни июля, поразительным образом совпавшие с началом немецкого наступления на фронте. Очень к месту приходилась и газетная шумиха насчет немецкого вагона и немецкого золота большевиков.
Перед глазами Савинкова стояла красочная картина, когда Мюрат, генерал Наполеона, в сопровождении бравых гренадеров появился во французском парламенте. «А ну-ка выбросьте мне эту публику вон!» Перепуганные депутаты принялись прыгать в окна. «Интересно, прыгнет ли кто из этих?» – думал Савинков.
О главе правительства уже судачили как о безвольном человеке. Его презирали за то, что в июле он упустил счастливую возможность одним ударом расправиться с большевиками. На днях Бьюкеннен выговаривал молодому, блестящему, до кончиков ногтей англизированному Терещенко, злословя насчет Керенского. Презрительный сарказм в речи посла хлестал через край. Спит в царской кровати, восстановил в Зимнем дворце старорежимные порядки, а духу ударить по врагам России так и не хватило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
Впрочем, с опозоренным, потерянным лицом ловкому Брусилову оставалось командовать русской армией совсем недолго. События в стране внезапно приняли скачущий характер.
Мысль о том, чтобы одним решительным ударом покончить с разлагающим влиянием Совета депутатов, высказывал еще Ново-сильцов. Он предлагал поднять по боевой тревоге верную долгу и присяге воинскую часть и попросту арестовать всех членов исполкома. Остальных, если они не разбегутся сами, разогнать. На взгляд Новосильцова, для этой стремительной операции достаточно будет батальона. А группа решительно настроенных офицеров имелась.
Глава Временного правительства князь Львов, когда ему доложили этот смелый план, ужаснулся и замахал руками:
– Да вы с ума сошли! Что же о нас скажут за границей? Это же… это же чистая контрреволюция! От нас отвернется вся прогрессивная общественность!
Для этого заслуженного деятеля российской демократии верхом гражданской решимости была замена спившегося врача в захудалой земской больничке.
Савинкову понравилась решительность Новосильцова. Что ни говори, а русские природные аристократы умели действовать! Мысль об аресте исполкома и разгоне Совета «рачьих и собачьих депутатов» полностью укладывалась в его собственный тайный план. Трудность заключалась в том, что требовалось получить согласие главы правительства. Как к этому отнесется Керенский, сменивший рыхлого и вялого князя Львова? Возникало опасение, как бы Керенский не заподозрил опасного для себя подвоха. Недаром же он сохранил за собой и пост военного министра. Он, видимо, сам вынашивает мысль стать диктатором России.
Собственно, как раз на этот случай Савинков и обеспечивал быстрое, стремительное восхождение Корнилова.В последнюю встречу, уже после тарнопольского скандала, проездом с фронта в Петроград, Савинков сам завел с удрученным неудачей генералом не слишком откровенный, однако полный важных и увесистых намеков разговор. Он решил напоследок окончательно выяснить умонастроение Корнилова. Это представлялось ему слишком важным.
Савинков ни в грош не ставил будущее соперничество Керенского. Время краснобаев истекало. А соперничества Корнилова он попросту не допускал. Пехотный генерал на посту премьера? Слишком нелепо. Несомненно, Корнилов вполне удовлетворится своей выдающейся военной ролью. Пост политический он уступит с удовольствием и облегчением. Понимает же, что эта обуза не из легких!
Короче, Савинков рассчитывал на боевого и решительного генерала, как на хорошо отточенный топор. А уж рука для топора найдется!
К сожалению, испытывая генерала откровенным разговором, он слишком увлекся и попал в неловкое положение. Внезапный этот промах, он подозревал, сказался на генеральском умонастроении, смазав всю встречу, весь этот слишком важный разговор.
Генерал не удержался и завел обычную «военную пластинку»: стал жаловаться на комитеты, лезущие постоянно под руку, сующие свой нос туда, где совершенно ничего не смыслят.
Савинков, ободренный тем, как завоевывается генеральское доверие, запальчиво пообещал: никаких комитетов! И после этого в одно мгновение обоих собеседников пронзила одинаковая мысль: но тогда зачем же нужен ты? Ведь не секрет, что вся сила и влияние главного комиссара опирались на эти выборные органы.
Переглянувшись, они враз отвели глаза.
Лицо Савинкова со знаменитыми, как бы исплаканными, глазами сделалось надменным. В отличие от него генерал уверенно сидел в своем военном седле. Зыбким было комиссарское положение Савинкова. Он решил поступить так, как обычно поступал в самые щекотливые минуты: взял тон грубый, но предельно откровенный. Он сознавал, что этот умный азиат сразу же уловит любую ложь, малейшую фальшивость.
– Генерал, оставим изрекать приятности нашему «жен-премьеру» (намек на успехи Керенского у дам в салонах). Станем реалистами. Развитие событий, на мой взгляд, склоняется к тому, что в случае чего мне придется стрелять в вас, как в кого-нибудь из Романовых. Само собой, вы мне ответите тем же самым… Сейчас много, слишком много зависит от нас с вами. На вашей стороне доверие военных. На моей, ну как бы вам сказать?.. Я все же не сбрасывал бы со счетов ни комиссаров, ни этих самых комитетов. До поры… хотя бы. К тому же я теперь всегда рядышком с «жен-премьером». Поверьте, генерал, как и вы, я нисколько не обольщаюсь этой личностью. Но кто ж меняет лошадей на переправе? Но он еще и знамя – не забудем. С ним пока считаются вполне серьезно. Разумеется, его, как головешку, надо постоянно раздувать, иначе он погаснет. Я обязуюсь это делать постоянно. Обещаю: пепла не будет! А если потребуется, он у меня вспыхнет костром. Вас это устраивает? Тогда – вашу руку. Будем спасать Россию вместе. Это наш долг, генерал!
Быстрое рукопожатие вышло горячим и порывистым – чрезмерно. Фальшь так и не исчезла. Лавр Георгиевич не знал, куда деть руки. Тяжелая ситуация, что и говорить!
– Господа, я всего лишь аптекарь. Мое дело исполнять рецеп ты. Что у вас там решено? Подавайте. Я готов.
Савинков сделал вид, что удовлетворен.
– Генерал, ничего другого я не ожидал. Вы настоящий патриот!
Ум сочинителя острых политических романов помог ему выработать формулу, способную найти поддержку как слева, так и справа. Он постоянно помнил, чем разнились люди, на которых он сделал свою ставку. Если у Керенского на первом месте стояла все-таки Свобода, а уж Россия на втором, то у Корнилова – совсем наоборот. Маленький генерал жил интересами России. Поэтому Савинков предлагал союз имеющихся сил или, если угодно, комбинацию: «Красное знамя Керенского и крепкую руку Корнилова». А поскольку вся его деятельность в эти дни сосредоточилась в столице, он пустил в обиход летучую фразу о том, что плохо верит в грубую силу генерала Корнилова без надлежащей поддержки со стороны Керенского. Он рассчитывал, что его мнение быстро достигнет ушей главы правительства.
После этого он заявился к Керенскому и потребовал у него два полка надежных войск. Совет рабочих и солдатских депутатов со своим настырным исполкомом должен был исчезнуть и более не появляться. Момент для расправы с ним выдался самый подходящий. Столица еще не забыла беспорядки в первые дни июля, поразительным образом совпавшие с началом немецкого наступления на фронте. Очень к месту приходилась и газетная шумиха насчет немецкого вагона и немецкого золота большевиков.
Перед глазами Савинкова стояла красочная картина, когда Мюрат, генерал Наполеона, в сопровождении бравых гренадеров появился во французском парламенте. «А ну-ка выбросьте мне эту публику вон!» Перепуганные депутаты принялись прыгать в окна. «Интересно, прыгнет ли кто из этих?» – думал Савинков.
О главе правительства уже судачили как о безвольном человеке. Его презирали за то, что в июле он упустил счастливую возможность одним ударом расправиться с большевиками. На днях Бьюкеннен выговаривал молодому, блестящему, до кончиков ногтей англизированному Терещенко, злословя насчет Керенского. Презрительный сарказм в речи посла хлестал через край. Спит в царской кровати, восстановил в Зимнем дворце старорежимные порядки, а духу ударить по врагам России так и не хватило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171