Больше того, исподволь проводилась подлейшая мысль, что для военного человека нет большей доблести, как именно в настоящее время выступить против своего государя, против своей армии, своего народа. На родине все более ожесточалась борьба Государственной думы с правительством. Журнальчики без всяких оговорок стояли на стороне крикливых думцев. Без конца мелькали имена Гучкова, Милюкова, Терещенко, Некрасова – за короткое время в России успела вызреть целая популяция политических говорунов, без всякого зазрения совести рвущихся к кормилу великой державы.
Истекала вторая военная зима. Приближалась годовщина плена. Корнилов пожелтел, стал нервным, грубым. Без настоятельной необходимости в комнату к нему соваться не решались. Он днями напролет валялся в постели, не показываясь за порог. В эти дни и недели угнетенного состояния в его горячей и порывистой душе природного степняка совершалась медленная и мучительная работа. Он казался себе волком, попавшим в губительную западню…
Внезапно блеснул луч надежды – луч, заряжающий деятельной бодростью. Все тот же генерал Мартынов, но уже без хамского подмигивания как-то поздним вечером коротко и деловито сообщил, что некая инициативная группа располагает надежными документами и хочет предоставить их именно Корнилову. Где они, эти люди, где документы? Генерал Мартынов остудил товарища. Люди содержались не в здешнем лагере, а в поселке Кас-сек. Туда и следовало попасть. Ну, естественно, не переводиться по команде, а… попасть, именно попасть. Каким образом? Ну, скажем, заболеть, причем заболеть так, что здешние врачи только разведут руками и признаются в своей беспомощности. Тогда лагерному начальству ничего не останется, как перевести заболевшего генерала в лагерь Кассека, где, как известно, имеется большой и прекрасно оборудованный госпиталь.
Итак, дело за малым, «поубедительнее» заболеть.
Лавр Георгиевич принялся за дело с одержимостью. Он совершенно перестал есть, отчего исхудал так, что тужурка на нем болталась. В довершение он сам, своими руками стал заваривать такой крепкий чай, что сердце в груди стало вытворять черт-те что. Худой, словно скелет, желтый, почти коричневый, с седыми космами на ушах, он являл зрелище живого покойника. В нем жили одни глаза, и он, приглушая их нестерпимый блеск, при разговоре с доктором держал опущенными сморщенные веки.
Высокий чин пленника, заболевшего чем-то непонятным, всполошил доктора. В начале лета Корнилова на носилках вынесли из барака, поместили на солдатскую фуру и повезли за ворота.
Первый этап задуманного плана осуществился вполне удачно.
В лагере Кассек с Корниловым немедленно связалась та самая инициативная группа, о которой говорил генерал Мартынов. Нетерпеливому беглецу требовался надежный помощник – все-таки Корнилов был немолод, к тому же истощен и явно болен.
В попутчики Корнилову нашли фельдшера Франтишека Мрня-ка, тоже пленного. Дома у него осталась жена, он с нетерпением рвался на родину. Генерал казался ему глубоким стариком, он как-то обмолвился, что с ним будет много хлопот. Организаторы побега обещали ему 20 тысяч крон, деньги немалые.
Загоревшись, Франтишек развил бурную деятельность. Где меняя, где попросту воруя, он в скором времени обзавелся формой австрийского солдата, добыл компас, затем пистолет. Лавр Георгиевич обрадовался компасу, инструменту в побеге незаменимому, особенно при ходьбе ночью. Узнав об оружии, он пренебрежительно фыркнул. Зачем оно? Отстреливаться? Глупее глупого!.. Впрочем, Франтишек был завидно молод, годился ему в сыновья. Пускай тешится…
Надо было решаться. Все в общем-то готово.
Удачному побегу во многом помогло удрученное состояние пленных. В офицерской палате умирал подполковник Зданевич, чрезвычайно плохим считался и генерал Корнилов. Вторую неделю генерал не показывался из своей комнаты. Расчет был как раз на то, что отсутствие Корнилова ни у кого не вызовет никакого подозрения. Человек тяжело болен, человек медленно угасает…
Ночью, переодевшись в затасканную форму австрийского пехотинца, Лавр Георгиевич выбрался из палаты. Фельдшер ждал его за углом. Подняв воротники шинелей, руки – глубоко в карманах, они направились к воротам и благополучно вышли. Франтишек короткими переулками повел своего спутника на городской вокзал. Расчет был на то, что беглецов хватятся дня через три-четыре. За это время поезд унесет их едва ли не к самой границе. А там останутся пустяки.
В Будапеште они благополучно пересели в местный поезд и скоро вылезли в маленьком городке Карансебвеш. Румынская граница находилась совсем рядом. Франтишек сгорал от нетерпения. Первоначальная удача вскружила ему голову. Он совсем забыл об осторожности.
На маленьком вокзале, где пахло мокрым деревом платформы, Лавр Георгиевич сразу уловил витавшую тревогу. Франтишек запросто тащил его в темноватую аустерию, где два угрюмых инвалида лениво жевали сосиски и потягивали пиво. Он не обра-тил внимания, что из аустерии проходом в городок только что вышли два солдата.
Появление патруля было явно неспроста! И генерал, схватив своего спутника за руку, с силой увлек его подальше от соблазнительной аустерии.
Как оказалось, осторожность их спасла. Побег открылся на другой же день. Никто не выдавал, никто не проговорился. Подвела беглецов смерть подполковника Зданевича. Среди тех, кто пришел проститься с умершим товарищем, не увидели генерала Корнилова. Отправились к нему в комнатку – пусто. И встревоженное начальство ударило тревогу.
Лавр Георгиевич чуть не силой сволок своего молодого спутника с платформы. Франтишек притих, когда увидел, что патруль вновь проследовал через аустерию. Лица солдат были напряжены. Без всякого сомнения, они так и набросились бы на подозрительных пассажиров, зачем-то вылезших на захолустной станции.
Днем беглецы отсиживались в лесу, двигались ночами. Чрезвычайно пригодился компас. Лавр Георгиевич вел уверенно. Впереди была румынская граница, река Дунай. С первого же часа нового побега он испытывал необычайный подъем. Ощущение было такое, словно он больше года находился в какой-то спячке и вот теперь, сбросив странное оцепенение, обрел вкус к борьбе, преодолению препятствий. А что? Человек и обязан бороться до последних сил.
Франтишек не переставал брюзжать. Его, молодого человека, все сильнее донимал нестерпимый голод. Ну почему не заглянуть вот в эту деревушку? Кто их там задержит? Да если кто и сунется… А пистолет на что?
В конце концов пришлось уступить. Лавр Георгиевич остался в перелеске, Франтишек отправился в деревню. Конечно, голод донимал, однако рисковать не стоило. По расчетам, на вторую ночь они должны были выбраться на берег Дуная.
Внезапно патриархальную деревенскую тишину разорвал гулкий выстрел. Лавр Георгиевич вскочил на ноги. Выстрелы забухали один за другим, затем внезапно стихли. Ну так и есть – Франтишек. Дернуло же его! Не вытерпел… И Лавр Георгиевич поспешно удалился в глубину леса.
К Дунаю он добрался из последних сил. Река была широка, могучее течение завивало устрашающие водовороты. Лодку бы, естественно. На худой конец плот. Но берег был пустынен… что в общем-то хорошо, спасительно. В наступивших сумерках он стал пробираться вверх по течению, постоянно опасаясь напороться на пограничников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171